Даниэль Дакар - Игра королей
— Ушел к себе, велел не беспокоить. Митрофанов сидел в приемной. Сидел-сидел, потом до лопуха дошло, что метка с час вообще не двигается. Поскребся. Никакой реакции. Приоткрыл дверь, сунул нос. Пусто. И что самое интересное, сканеры ничего не засекли.
В этом-то, с точки зрения Мэри, ничего интересного не было. Зря, что ли, его высочество в последнее время взял моду шушукаться с Рори О'Нилом? Вот уж кто ломовик-затейник, прости господи!
— Ладно, я все поняла. От меня ты чего хочешь?
— Маш, ну у тебя ведь есть номер резервного коммуникатора? Который, типа, супер-пупер личный и секретный. Есть-есть, что я, тебя не знаю? Ты только выясни, все ли в порядке… а с меня — коньяк! — Даниил редко кого-то умолял, но если доходило до дела, получалось у него это виртуозно.
— Разоришься на коньяке, Терехов, ох, разоришься! Это если я еще возьмусь помогать вам, остолопам. Могу, кстати, и не взяться. В целях профессионального обучения и чтобы впредь соображали быстрее.
— Ничего, коньяк я с Митрофанова стрясу. Мария Александровна, ну хватит уже, ну время дорого, что ты из меня жилы тянешь?
Мэри вздохнула и, отвернувшись от капитана, ткнула соответствующий сенсор на браслете.
Пять лет назад.
— Вы уверены?
Константин медленно поднялся из-за стола, жестом предлагая Софии Гамильтон оставаться на месте. Покосился на «Семью». Поймал себя на том, что немного странно и, пожалуй, волнующе — видеть в одном помещении обнаженный портрет и строго, с большим вкусом одетый оригинал.
— Совершенно уверена.
— И что, по-вашему, надо делать? Что могу сделать лично я? Ведь вы пришли ко мне не просто поделиться подозрениями? — Если эта дама думает, что у Марии постармейский синдром, пусть думает так и дальше. А может быть, и он тоже имеется, просто одно на другое наложилось.
— Разумеется, — от Софии не укрылся ни взгляд, брошенный на картину, ни еле заметное передергивание плечами, и она почти против воли улыбнулась. — Мэри нужна работа. Нормальная работа, не синекура в каком-нибудь благотворительном фонде. Конечно, выполнять особые поручения вашего высочества жена и мать не сможет, это, как выражается мой зять, ясно даже и ежу. Однако вы, я думаю, сумеете найти должное применение ее неуемной энергии. Иначе в один далеко не прекрасный — и, боюсь, довольно близкий — день мою внучку найдут в ее кабинете с выпавшим из руки пистолетом и мозгами, украшающими стены.
— Сомнительное украшение, — поморщился Константин. — Хорошо, миз[2] Гамильтон, я все понял. Можете быть спокойны, я приму свои меры по прекращению этого безобразия в самое ближайшее время.
Выпроводив из кабинета начавшую успокаиваться бабушку Марии, великий князь вышел на балкон и закурил, не обращая внимания на порывы ледяного ветра. Ох, зима-зимушка… хорошо бельтайнцам, у них уже весна разгулялась. Постармейский синдром… нет, возможен и он, конечно, но скорее всего Никита с женой все-таки поговорил, как собирался. То, что она даже бабке ничего не сказала, вполне в ее духе, но нервы-то не железные. Ну и каша.
С месяц назад к Константину пришел Василий Зарецкий, вот уже три года как сменивший князя Цинцадзе на посту главы СБ. Пришел и сказал, что вмешиваться в семейные отношения — последнее дело, но речь идет о двух членах Малого Совета и личных друзьях его высочества. Коротко? Брак Корсаковых трещит по швам и, по всему судя, если и устоит, то держаться будет исключительно на детях. Любовница. Кто бы мог подумать?
Подумать действительно не мог никто. Константин, к примеру, просто онемел. Немного придя в себя, он велел Зарецкому взять с работавших над информацией людей подписку о неразглашении («Уже») и забыть об этом разговоре («Забыл»), поблагодарил его, проводил и глубоко задумался.
Тянуть было никак нельзя, до очередного отлета Никиты на эскадру оставались считанные дни. Поэтому великий князь связался с домом Корсаковых и пригласил друга снять пробу с молодого вина, присланного Ираклием Давидовичем с собственных виноградников. Марии, возящейся с дочкой (малышке Александре нездоровилось), он клятвенно пообещал прислать пару бутылок в подарок.
А потом они сидели вдвоем, пили вино — действительно, превосходное — и разговаривали. Медленно, трудно. Суть претензий Никиты к жене Константин так и не уловил. Ну не считать же, в самом деле, претензией горькое: «Она со мной дружит, понимаешь? Даша любит, а Маша дружит. Не умеет она любить, разве что детей, да и то…»
«А что ж ты не научил, за столько-то лет? — зло поинтересовался Константин. — И что ты теперь будешь делать? Развод?»
«Я поговорю с ней. Сам понимаешь, я один определить судьбу семьи за всех нас не могу. Не имею права. И ставлю командование Четвертым крылом против зубочистки, что уж Маша-то найдет взаимоприемлемое решение. Она у меня мастерица — решения находить».
Да уж, думал великий князь, ежась от ветра. Какое бы решение ни приняли эти двое, ВЗАИМОприемлемым оно явно не было. Ладно, Никита пусть живет, как хочет, его проблемы, а вот Марии Константин свихнуться не даст.
Несколько дней спустя капитан первого ранга Мария Корсакова была отозвана из бессрочного отпуска по семейным обстоятельствам. У его императорского высочества появился личный помощник, а у «Мининской» эскадры Экспедиционного флота — почетный шеф. И высший свет вкупе с Адмиралтейством взвыли. Одновременно.
Год назад.
— Нет.
— Нет?
— Нет, Кит. Не сейчас.
Графиня Корсакова смотрела на мужа без улыбки. Без улыбки, но и без раздражения. Спокойно смотрела. Прямо. И в глазах ее не было и намека на насмешку или торжество. Было ли ему от этого легче? Пожалуй, нет. Не было.
— Почему, Машенька?
Никита Борисович Корсаков терпеть не мог, когда жена называла его «Кит». Не мог, но терпел. Порой хотелось выматериться. Он, собственно, и выматерился однажды, когда потребовал объяснений сему неблагозвучному прозвищу. На кита он при всех своих габаритах все-таки не похож. Если ей так уж надо сокращать его имя, то почему не «Ник»? Ответ вывел его из себя. Дескать, «Ник» у его достойной супруги ассоциируется исключительно со словом «Старый». Назвать же Никиту Корсакова старым язык не повернется ни у кого, да и вообще — до «Старого Ника» муженек не дотягивает. Нос не дорос.
Ссора тогда вышла что надо. Только что мебель не летала. Впрочем, могла и полететь, все к тому шло. Положение спас Майкл Хиггинс, служивший при Егоре и Борисе воспитателем, а когда-то — на тот момент лет тридцать пять назад — бывший наставником некоей Мэри Гамильтон. На Бельтайне, в одном из Учебных центров, где дети бельтайнских Линий проходили подготовку перед всепланетными Испытаниями. Ребятишек (что тогда, что сейчас) Хиггинс наставлял не в чем-нибудь, а в физической подготовке и рукопашном бое, к должности дядьки младших Корсаковых относился серьезно, а потому их родителям пришлось попритихнуть.
С тех пор Никита мстил жене, в сложных ситуациях именуя ее Машенькой, чего терпеть не могла уже она. Месть получалась мелкая, и он сам это понимал, и мелочностью своей отнюдь не гордился. Чем уж тут гордиться. Но опыт совместной жизни с довольно сложной и, чего уж там — строптивой! — личностью показывал, что добиться уступки можно только выведя эту самую личность из равновесия. С годами, правда, это удавалось все реже и реже, но надежды Корсаков не терял.
— Потому что поздно. И рано.
— Одновременно?
— Одновременно. Мы не можем развестись сейчас. Четыре года назад — запросто. Через полтора-два года — никаких проблем. А сейчас — нет. Извини.
Никита видел, что жена не вредничает. Не выкаблучивается. Не кочевряжится. Время от времени ей, конечно, попадала вожжа под хвост, но тут явно был не тот случай. Просто ситуация, похоже, была рассмотрена ею со всех сторон и признана неразрешимой. В текущий момент — неразрешимой, по крайней мере, неразрешимой предложенным способом. Когда-то эта склонность обдумывать положение и путем сложных выкладок находить правильный ответ приводила его в восторг. Теперь она не вызывала ничего, кроме подспудного раздражения.
Он вздохнул и все-таки присел в одно из стоящих в кабинете кресел, предварительно убедившись в том, что плацдарм свободен. Предосторожность была не лишней — славные представители семейства кошачьих были вездесущи и непредсказуемы. Как и полагается уважающим себя котам, Матрена, Котофея и наглый до полной потери связи с реальностью Хвост людей не ставили ни в грош, просачивались куда угодно и занимали все возможные поверхности. Невозможные, кстати, тоже. Так что будь ты хоть экономка, хоть полный адмирал — изволь смотреть, куда садишься, ложишься и наступаешь. И что надеваешь на голову, если по рассеянности положил фуражку околышем вверх.
Теперь глаза супругов были на одном уровне, и Мэри удовлетворенно кивнула, разминая затекшую шею. Просить благоверного не маячить было ниже ее достоинства, но необходимость смотреть на него снизу вверх никакого удовольствия графине Корсаковой не доставляла.
