Анджей Сапковский - Свет вечный
Рейневан был не единственным, кто смотрел на это с отвращением.
Во вторник после воскресенья Judica к рейду неожиданно присоединились поляки – насчитывающий две сотни коней отряд добровольцев из Малопольши. По дороге они прошли через цешинское княжество, паля, грабя и разворовывая. Цешинский князь Болеслав, до недавних пор сохранявший благоразумный нейтралитет, на старость сглупил, дал себя задурить обещаниями Люксембуржца и объявил гуситам войну. Вот и имел войну, он и его край.
Малополян, в основном мелкопоместных шляхтичей, не афиширующих себя гербами, вёл одетый в полные латы рыцарь с худой физиономией и неподвижными глазами убийцы. Представившись Кромешину Ринардом Юршой, он вручил ему письма. Кромешин прочел, его лицо просияло.
– От пана Пётра Шафранца, – сообщил он Пухале и Крыбуту. – Пишет, что он собрал полк вооруженных в Бенджине. И что регулярные польские отряды стоят наготове. Только не пишет, когда подойдут… Ваша милость Юрша! Не передал ли пан подкоморий какогонибудь устного послания?
– Нет. Только письма дал.
Малополяне проходили рядом строем. И с песней.
Кабы я имела
крылья, как у пташки
Я бы полетела
в Силезию к Яшке…
– Что это, – разнервничался Пухала, – за дурацкая песня? Слезливая, курва, как на очепинах.[346] Что это такое?
– Пан краковский подкоморий, – прищурил глаза Ринард Юрша, – приказал петь. Вроде для пропаганды. Вроде Верхняя Силезия. Что вроде мы на исторические земли возвращаемся и к колыбели.
– К колыбели, к колыбели, – проворчал недовольно Добко. – Ладно уж. Но если что, то пойте «Богородицу».[347]
Вместе с малополянами прибыли два воза. Один был нагружен добычей, второй вез раненных. Отвратительно порубленных. Двое умерли сразу по прибытии, двое других боролись за жизнь, состояние остальных четверых тоже было тяжелым. У Рейневана и фельдшеров работы было по зарез. Раненые были из отряда Шарлея.
– Что ж, – развел руками Бедржих из Стражницы, – если ты настаиваешь, не буду тебя задерживать. Не хотелось бы видеть тебя подвергающим себя риску в далеких походах, но что ж, понимаю, ты хочешь встретиться с другом. Есть даже подходящая оказия, я высылаю Шарлею пополнение, потому что эти из Пшчины так его потрепали, что они едва вырвались вшестером. Едучи вместе, ты не заблудишься и будешь в большей безопасности. Оно даже хорошо складывается, потому что…
– Потому что?
– С вами поедет, – Бедржих понизил голос, – коекто еще. Одна особа. Это дело секретное, я запрещаю тебе комунибудь о нем говорить. А хорошо складывается то, что эту особу ты знаешь.
– Знаю?
– Знаешь. Я как раз жду… А, вот и он.
Увидев, кто входит в квартиру, Рейневан онемел.
Служащий компании Фуггеров снял и отдал прислуге плащ с парчовой вышивкой, укрывающий, как оказалось, костюм вовсе не военный, хотя для служащего привычный. Приталенный вамс из черного бархата достигал бедер, затянутых в голубокрасные miparti с подбрюшьем, стильно прикрытым клином, который был сильно набит ватой и преувеличенно подчеркивал мужское достоинство. Такой клин, модная новинка, назывался на французский манер braguette. Высмеиваемая степенными людьми braguette была вершиной шика среди модников и щеголей.
– Здравствуй, – служащий приветствовал Рейневана поклоном. – Расспрашивал меня о тебе каноник Отто Беесс. Я рад, что смогу его успокоить и заверить в твоем добром здравии.
– Буду признателен.
– Как и том, что горе не сломило тебя. Ведь не сломило?
– Както держусь.
– Рад слышать, – служащий поправил манжет. – Что ж, дорога перед нами дальняя, нам нужно, как я слышал, кудато аж под Уязд, и стоило бы успеть туда до заката. Предлагаю трогаться, Рейнмар. Если ты готов.
– Я готов, – Реневан встал. – Прощай, Бедржих.
– Что значит, – нахмурил брови проповедник, – прощай?
– Я хотел сказать «бывай».
– Рейневан?
– Это я.
– Хм. Вот это совпадение. Я как раз о тебе думал.
У Шарлея вид был воинственный и лихой. На кожаном кафтане он носил кольчужный панцырь, так называемую «пелеринку епископа», на груди железный colnerium,[348] оба его предплечья защищали мышки, то есть зарукавники. На левом боку у него был фальшьон, на правом – стилет, за широким поясом – шестиперая булава. Он не брился уже несколько дней; когда обнимал Рейневана, его щека кололась, как еж.
– Я думал о тебе, – он отодвинул Рейневана на длину рук. – А знаешь, что думал? Что, вне всякого сомнения, ты окажешься идиотом. Что чуть оправившись от болезни, ты оставишь тихую и спокойную аптеку «Под архангелом», в которой я тебя оставил. Что, как последний дурак, усядешься на коня и приедешь сюда. Когда ты вообще встал с постели?
– Через неделю после Масленицы.
– Ты еще считаешься выздоравливающим. Тебе бы отдыхать, спокойно набираться сил, а не на войну. На войну, на которой ты в своем состоянии пропащий, как пердёж на ветру. Ты еще не пришел в себя, парень. Смерть Ютты тебя едва не убила, смерть Самсона едва не добила. Мне тоже было нелегко, хоть у меня кожа потолще. Но ты… Зачем ты сюда приехал? Подбивать меня на месть Грелленорту?
– Месть не вернет жизнь Ютте. Оставляю месть Богу.
– Тогда зачем же ты приехал? Чтобы бороться за идею? За новый лучший мир? Чтоб отдать жизнь за него? Сдохнуть от него от дизентерии в лазарете? Этого ты хочешь?
– Уже нет, – опустил голову Рейневан. – Сначала хотел, конечно. Но потом остыл. Я многое обдумал. Я прибыл сюда, на рейд, лишь с одной целью: попрощаться с тобой. Поприветствовать, обнять, поблагодарить за всё. В последний раз. Шарлей, я ухожу.
Демерит не ответил. И не был похож на ошарашенного. Казалось даже, что именно такого заявления он и ожидал.
– С меня хватит, – прервал молчание Рейневан. – Окончательно. Знаешь, что сказал мне Самсон тогда, в феврале, под стенами Хеба? Когда решил оставить нас и вернуться к Маркете? Он воспользовался словами пророка Исаии. Мы ждали света, сказал он, и вот тьма, светлых лучей, и ходим во мраке. Я последние два месяца раздумывал над его словами. О том, что именно так происходит и со мной. Что как слепой щупаю стену и словно без глаз иду ощупью. Что в самый полдень спотыкаюсь, как ночью. И что я, как мертвый. В пути мне встретился священник, который напомнил мне еще другие слова Писания, слова Евангелии от Иоанна. Ego sum lux mundi, qui sequitur me non ambulabit in tenebris sed habebit lucem vitae.[349] С меня достаточно блужданий во тьме, я иду к свету жизни. Короче: отрекаюсь мира, потому что без Ютты этот мир для меня ничего не значит. Уезжаю далеко, как можно дальше от Чехии, Лужиц, Силезии, потому что здесь всё мне напоминает о ней…
Он замолчал под взглядом демерита. А пафос вдруг как ветром сдуло.
– Не помогла мне водка, – выдавил он. – Не помог бордель. Не могу спать, не могу уснуть. А лишь засну, просыпаюсь на мокрой подушке, залитый слезами, как ребенок. Когда бреюсь, мыло сохнет у меня на роже, а я с бритвой в руке тупо гляжу на вены на запястье. Разве так можно жить? Я иду в монастырь, Шарлей. Чтоб примириться с Творцом. Скажи чтото.
– А что тут скажешь? – Шарлей быстро посмотрел на него. – Я умею распознать глубокий личностный кризис, когда столкнусь с ним. Отговаривать тебя от твоей идеи не думаю, ба, чисто с прагматической точки зрения скажу, что ты рассудительно поступаешь. В твоем состоянии духа и разума опасно играть в войну, которая требует концентрации, холодной головы и стопроцентной уверенности в правильности совершенных дел и поступков. Черт возьми, я твой друг, из двух зол предпочитаю видеть тебя в монашеской рясе, чем в братской могиле.
– Значит, поддерживаешь.
– Нет. Я сказал: из двух зол. Но прежде, чем ты уйдешь и дашь монашеский обет, у меня к тебе просьба. Это последнее, что мы сделаем вместе. Помоги мне в деле с тем франтом от Фуггеров. Хорошо?
– Хорошо, Шарлей.
– Обойдемся без ненужных вступлений, – обошелся без ненужных вступлений Шарлей. – Перейдем сразу к делу. Я знаю, милостивый государь, кто ты. Потому что это я в прошлом году уничтожал огнем саксонские шахты и заводы. Те, что вы указали.
– Это поможет нам найти общий язык, – служащий Фуггеров выдержал взгляд. – Ибо интерес, с которым я сегодня к вам прибыл, идентичен тому саксонскому. И так же выгоден. Вы уничтожите указанный объект и получите с этого lucrum.[350]
– Всегото? – скривил губы демерит. – Такая мелочь? А почему это ты, ваша милость, обращаешься ко мне, а не к Кромешину? Не к Пухале, Корыбутовичу или Волошеку?
– Потому, – небрежно вмешался Рейневан, – что Корыбутович или Волошек могли бы предъявлять претензии на этот объект. Могли бы зариться на него поляки, которые со дня на день войдут в Силезию. Потому что, как мне кажется, объект лежит на землях, которые ранее поделены. Которые уже комуто достались.
![Анджей Сапковский - Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]](/uploads/posts/books/54727/54727.jpg)
