Сергей Анисимов - Позади Москва
— И что?
— Вы не поняли? Оно не в Москве сформировано!
— А где?
Снова пауза.
— Не знаю. Может, и в Варшаве. Может, и в Смоленске. Смоленск когда взяли, вчера? Позавчера?
Все помолчали несколько секунд. Насколько было известно, Смоленск врагам удалось взять с тяжелыми боями и не избежав достойных упоминания даже в их собственных передачах потерь. После этого никаких сообщений о серьезных боях на центральном направлении уловить по приемнику не удалось ни с какой стороны: ни с нашей, ни с их. Даже по-английски и по-польски. На севере было вообще спокойно, если считать сушу, и шло жуткое месилово на воде, под водой и в воздухе: там, судя по всему, потери делили на обе стороны. На северо-западном направлении, то есть уже позади Калининграда, силы вторжения уже вошли в Петербург. Там сопротивление почти кончилось, чего и следовало ожидать. На юге было жарко, на Дальнем Востоке еще жарче, но о происходящем там приходилось уже только догадываться. Скорее по несказанному, чем по сказанному.
— И что это значит?
— Что-то такое я помню уже… В Ираке, кажется. Тогда в самом начале второй войны сформировали «законное правительство» из иракских эмигрантов прямо на территории США. Бежавших от режима Хусейна — кого-то он там серьезно давил, без шуток.
— Еще раньше было, — вдруг сказал сумасшедший серьезным голосом. — «Зимняя война», которая советско-финская, начавшаяся в 1939 году. Там был финский президент Юхо Паасикиви, но Сталин сформировал второе правительство. Наше и у нас, хотя и из финнов. И вот это правительство, прямо из Москвы, попросило ввести войска в Финляндию… Если я не путаю.
— Иронично.
— Хреново.
Оба комментария были от офицеров, курсанты промолчали, переглянувшись. Как бывало уже не раз за последнюю неделю, у капитан-лейтенанта возникло в глубине живота неприятное ощущение того, что он упустил что-то очень-очень важное. Почему-то вспомнилась та бредовая картина, которая привиделась ему в ледяной долине на подходе к чужому посту — темноволосая женщина в разорванном красном платье, ростом в два человеческих…
— Ребята…
— Кого туда назначат? Если еще не назначили?
— Угадай с трех раз. Новодворскую. Явлинского. Макаревича.
— С чего это?
— Демократы и русских не любят.
— Новодворскую не назначат. От нее блевать даже их собственные дипломаты будут.
— Ребята, — повторил он уже четче. — Ну-ка быстренько собираемся и уходим отсюда.
— Ну товарищ капитан-лейтенант! Ну давайте еще посидим. Вы отодвиньте занавесочку — видите, погода стала какая?
Капитан-лейтенант посмотрел на Диму так, что того качнуло. Отставной майор уже собирал со стола приспособления для чистки, закрутил масленку поплотнее. Да, этот не «секретный спецназовец». Этот настоящий боец, хотя и потасканный жизнью.
— Куда двинем?
— Куда попало. — Он мягко кивнул на снова сидящего в оцепенении хозяина дома. — Но очень быстро.
Все ускорились раза в четыре. Причем действуя молча. Взяли у хозяина несколько потертых свитеров, которые всегда хранятся в каждом доме и которых так им не хватало все эти дни. Формально спросив разрешения, хотя это не успокоило совесть совсем. Но да, не взять их было еще более неправильно, чем взять. Взяли из комода все наволочки и простыни, какие нашли, не новые, вытертые. Оттенка, похожего на сероватый цвет весеннего снега. С продуктами обошлись чуть более справедливо, но и это было плохо. Они уже привыкли мало есть, но четверо есть четверо, как тут ни дели.
— Приемник возьмем?
— Нет. Большой слишком… Ему оставим, себе найдем другой. Все, пошли. Эй!
Мужчина поднял голову.
— Запри за нами. Держись. Может быть, она еще вернется.
— Не вернется.
— А ты жди.
— Я жду. И ищу. Но она не вернется. У нее диабет. Инсулинозависимый. Дома двадцать флаконов еще осталось — месяца на полтора хватило бы. Но она все равно ушла искать машину, добраться хоть до города, хоть до… И еще питаться надо правильно.
— Рома, головным, Дима замыкает. Пошли.
Закрывая за собой дверь, капитан-лейтенант Дмитриев чувствовал, как шевелятся под теплой шапкой его коротко обстриженные вчера волосы. Нет, его интуиция явно права: пора было уходить. Вчера они услышали по радио про ту историю с Тэтц, уже как бы забытую «снаружи», но отлично всем помнящуюся «внутри». Сегодня про это, про то, что он ни разу не подумал. Про марганцовку думал, и даже нашел ее в этом доме, и полечил себя и своих, а вот про это… Каково сейчас по-настоящему больным людям? Не таким, как несчастный мужчина в оставшемся позади обреченном доме, и тысячам таким же, как он, — а другим? Тем, кому поможет конкретное лекарство под известным и домочадцам, и врачам названием? Больным диабетом, больным сердцем, язвенникам, онкологическим больным? Им непросто жилось в России и в мирное время, а сейчас… Когда аптеки или закрыты, или разграблены, когда худо-бедно работавшая социальная служба исчезла туда же, куда исчезло все остальное, сверху донизу: от снабжения продуктами до почты. Переломанная нога сейчас неизбежно означала смерть. Наличие серьезного хронического заболевания — почти наверняка тоже. А дети? Новорожденные в том числе?
На ходу Антон замычал от злости так, что его окликнул идущий позади старик. Назвавший себя «майором Майоровым», но отказавшийся назвать имя и род войск. Нашедший их сам, — значит, не так уж трудно было найти? Пока не выглядевший обузой. Мягко говоря. С пулеметом-то. По всем признакам — да, не врет, что офицер. А раз так, то может и не врет, что ходил в «дальние походы». Тогда род войск становится понятным. Тогда хорошо, что он здесь, сколько бы ему ни было лет. Сколько там было дивизий морской пехоты у СССР на пике расцвета, в 80-х годах? Что там говорили в те годы японцы о Курилах, а поляки о Катыни? Как, совсем не говорили? Ну, надо же, какое совпадение…
Выслушав несколько бурчащих комментариев в спину, капитан-лейтенант взбеленился окончательно. Они совершенно очевидно теряли время, пока фронт откатывался все дальше и дальше. Если он был с самого начала, этот фронт. Возможно, в этот раз его не было. Война вернулась к средневековому формату: соединения непрерывно двигаются, и контроль над территорией определяется не линиями траншей, минных полей и колючки, а тем, кто двигается через эту конкретную местность сию минуту. Или он все путает, потому что, во-первых, моряк, а во-вторых, судит о ситуации по редким подслушанным передачам радио.
Однако при этом нельзя было не признать, что сейчас они в лучшей ситуации, чем были неделю назад. Тогда фронт был вроде бы недалеко, несколько часов за рулем. Как бы, потому что их не проедешь. Они навидались таких «автолюбителей» на всю будущую жизнь. Сгоревшие разноцветные легковушки и внедорожники в некоторых местах просто устилали кюветы. Дырявая, горелая жесть, горелые тряпки, битое стекло, битая пластмасса — и запах… Запах был такой, что кружилась голова. А ведь сейчас зима… Ну, почти зима: нормальная весна так еще и не началась… К чему это? На ходу Антон обругал сам себя и вернулся к первой мысли — о линии фронта. Сейчас они были от своих во многие разы дальше. Если польское, немецкое и прибалтийское радио не врет на всех языках сразу — в том числе на ориентированном на них и таких, как они, русском языке, — то натовцы вошли в Питер и подошли к Москве. Либо подходят сейчас, сию минуту. До фронта не добраться. Зато их теперь четверо, а не трое. Зато Дима перестал пускать слюну из угла рта, и лицо у него не такое перекошенное, как было. Зато у них есть теплая одежда, а не одни шинели. Аптечка, сформированная из одной домашней и пяти автомобильных, в том числе одной иностранной. Оружие, включая аж ручной пулемет с коробчатым магазином и пока нехилым запасом патронов. Патроны к трофейным карабинам, патроны к трофейным пистолетам. И груз, который тащили к себе в тыл убитые ими первыми враги. Тот, который едва не оторвал ему и курсантам руки, после которого им всем пришлось отлеживаться полные двое суток… Ни разу они об этом не пожалели.
Капитан-лейтенант обернулся на ходу на отставного майора: больно шумно он начал дышать. Устал уже?
— Иди-иди… Я тебя еще перешагаю.
Осталось только пожать плечами. Как он и делал, с самого начала после встречи с этим странным человеком. Или скорее непростым, чем странным. Стариком его он называет зря: старики не такие. Но «пожилым человеком» тоже не назовешь. Что-то среднее между этими двумя понятиями. Бывает и такое. «Двое обезьян, — вспомнилось ему, — черная и белая». Расист, однако! За это русских и не любят во всем мире. Знаете, в чем еще мы все вместе виноваты перед мировым демократическим сообществом? Ни за что не поверите! Он и сам не поверил, когда услышал. Оказывается, по нашему телевидению, в том числе конкретно по музыкальным каналам, мало крутят музыку чернокожих исполнителей. И это является проявлением, отражением и нарочитой демонстрацией нашей ксенофобии и расизма. Навскидку Антон действительно не мог припомнить популярных в России чернокожих певцов и певиц. Ну, «Бони Эм», но они старые. Задолбавший всех людей его поколения Тимати, но он как бы наш. Джексон уже умер, и он был уже не совсем черный. Цезария Эвора, но она тоже не считается, потому что она креолка и поет вроде бы «фаду»: жанр, похожий на наши «цыганские страдания», только по мужчине, ушедшему в море. Открывать Бразилию и Японию. Морякам духовно близко. Больше действительно нет. И что? Это является очередным камушком в наш огород? Очередным поводом добавить «нотку личного» в благородный порыв чернокожей части американского военного контингента, пришедшего учить нас демократии? В итоге он все-таки не поверил. Решил, что это была юмористическая вставка в передачу, просто начитываемая немецким диктором таким же серьезным тоном. Не может же это быть серьезным на самом деле? Вот он и не поверил.
