KnigaRead.com/

Анджей Сапковский - Свет вечный

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Анджей Сапковский, "Свет вечный" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

И стало так, что Ютты не стало.

Осталось только ее имя, пустой звук, произносить который не было смысла.

Глава девятнадцатая,

в которой исполняется то, что должно было исполниться. И просятся на язык слова вдохновенного пророка Исайи, сына Амоса: «Ждем света, и вот тьма, светлых лучей, и ходим во мраке».

В первый день развязаны были четыре ветра в их основаниях. Земля сдвинулась со своего места; хляби небесные разверзлись, а дым большого огня заслонил горизонт. Солнце стало черное, как волосяной мешок, а месяц стал, как кровь. Со всех сторон выглядывали отчаяние и ужас. И была скорбь. И были слезы. И было ужасное, мучительное одиночество.

Во второй день была тьма большая. Звезды падали с неба. Застонали глубины земли с четырех концов света. Разлилась пучина среди стонов, задрожали земля и море, а вместе с ними горы и холмы. И упали изваяния богов истинных и лживых, а с их падением все люди презрели жизнь мира сего.

Распахнулся небесный свод с востока до запада. И стал вдруг свет, lux perpetua. И вышел из него голос архангела, и услышан он был на самых низких глубинах. Dies irae, dies illa…

Mors stupebit et natura,
cum resurget creatura,
iudicanti responsura.
Liber scriptus proferetur,
in quo totum continetur,
unde mundus iudicetur.[316]

Третьего дня…

Третьего дня пришел Самсон. А с ним Шарлей, Рикса и Тибальд.

– Хватит, Рейневан. Достаточно, друг. Ты оплакал ее. Оплакал достойно и как подобает. А сейчас встань и возьми себе в руки.

Над страною баварцев поднимались дымы, отовсюду ветер нес смрад горелого. Однако боевые действия преимущественно были остановлены, ходили слухи, что начались переговоры. В захваченный и превращенный в гуситскую штабквартиру замок Бехемштейн под Нюрнбергом якобы прибыл собственной персоной бранденбургский маркграф Фридрих, чтобы договариваться с гуситами. Не исключали, что это конец рейда, что немцы захотят откупиться. Чтобы немного помочь им в принятии решения, Прокоп приказал гуситским колоннам двинуться в направлении Верхнего Палатината, на Сульцбах и Амберг, чем здорово нагнал страху на пфальцграфа Яна из Ноймаркта.

Все слухи оказались правдивыми. Переговоры завершились успешно. Заплатил выкуп маркграф, заплатил пфальцграф, заплатил Нюрнберг. Рейд был завершен. Был отданы приказы, гуситская армия, сосредоточившаяся под Пегницом и Ауэрбахом, двумя колоннами начала возвращение домой. По пути однако не собирались тратить время зря. Колонна, идущая южным путем, готовилась к нападению на Кинжварт, еще один город ненавистного Генриха фон Плауэна. Северную колонну Прокоп ускоренным маршем повел на Хеб.

Армия подошла под Хеб в субботу одиннадцатого февраля, поздно после обеда, почти под вечер, сходу налетая на села и поселения, которые окружали город. Всё предместье стояло в огне, а конный отряд Яна Змрзлика побеспокоился о том, чтобы не уцелела ни одна усадьба, находящаяся в округе. Рейневан взял себя в руки и пришел в себя, но в поджогах и убийствах участия не принимал. Вместе с Шарлеем, Самсоном и Риксой они держалсь около Микулоша Сокола, оставленного в резервном отряде.

Тибальд Раабе их оставил, подался на восток, еще до того, как они отправились на Пегниц.

Наступившая вскоре ночь была светла от пожаров, как день. И шумная. Неустанно стучали молотки и топоры плотников, устанавливающих пращи и строящих заграждения. Ревели и пели пушкари, укрепляя на деревянных помостах бомбарды и мортиры. Кричали под стенами таборитские гарцовники,[317] обещая защитникам Хеба отвратительную смерть, защитники сверху отвечали таборитам обещаниями еще худшей смерти, грязными оскорблениями и пальбой из огнестрельного оружия.

– Рейнмар.

– Я здесь, Самсон.

– Ты держишься? Как ты себя чувствуешь?

– Очень гадко.

– Это был лишний вопрос.

Они сидели возле небольшого костра, разложенном за растянутой на колышках плахтой, которая охраняла от февральского ветра. Сидели вдвоем, Шарлей и Рикса где-то пропали. В последнее время они пропадали часто. Рикса уже успела попрощаться, она возвращалась в Силезию.

– У меня… – великан неожиданно запнулся, – тоже есть о чем печалиться. В последнее время меня преследуют мысли о настоящем Самсоне, о том, который из монастыря бенедиктинцев. Не могу избавиться от убеждения, что я причинил ему вред. Оставил его… Там…

– В том нет твоей вины, – серьезно ответил Рейневан. – Это я и Шарлей, наши дурацкие экзорсизмы, наши игры с вещами, с которыми нельзя было играть. Ты пробовал исправить нашу ошибку, пробовал много раз, никто не имеет права упрекнуть тебя в бездеятельности. Не удалось, что ж, на то воля Божья. А сейчас… Сейчас ситуация изменилась. У тебя есть обязательства. Ты не можешь бросить Маркету. Ты бы разбил девушке сердце, если б оставил ее одну. Я понимаю, что это могло бы быть очень тяжело для тебя, я же знаю, как сильно ты переживаешь за судьбы других. Но сейчас это уже был бы альтернативный выбор: или Маркета, или монастырский кретин. Для меня ясно, кого ты должен выбрать. Это очевидно. И не говори мне, что это безнравственно.

– Это безнравственно, – вздохнул Самсон. – Очень безнравственно. Потому что уже поздно что-то выбирать. После того события прошло более четырех лет. Там… В зоне темноты… Ни один человек не мог этого выдержать, ни одна человеческая психика не могла этого перенести. Настоящий Самсон либо уже не живет, либо полностью сошел с ума. Мы не в состоянии вернуть его в этот мир. Этот факт, к сожалению, тяготит мою совесть.

– Послушай…

– Не говори ничего.

Трескали стропила догорающих хибар предместья, с ветром долетал смрад и горячие дуновения.

– Судьба монастырского дурачка, – прервал молчание Самсон, – вовсе не предрешилась в то мгновение, когда я увидел Маркету. Тогда, под Колином, в игровом трактире…

– Тогда ты сделал то, что должен был сделать. Я помню твои слова. То, чему мы были свидетелями в игровом трактире, исключало безразличие и бездеятельность. Поэтому произошло то, что должно было произойти.

– Это правда. Но попался я уже позже, в Праге. В тот день, когда она впервые мне улыбнулась. Quando mi volsi al suo viso ridente…

Все, чем природа или кисть доныне
Пленяли взор, чтоб уловлять сердца,
Иль в смертном теле, или на картине,

Казалось бы ничтожным до конца
Пред дивной радостью, что мне блеснула,
Чуть я увидел свет ее лица.[318]

– И шло такое от нее свеченье, – Самсон то ли декламировал, то ли говорил, – словно Бог счастливо улыбался на ее лице. И овладела она моей душой… Эх… Извини. Я знаю, что это банально, банальные вещи, но ничего не могу с этим поделать. Но я должен сдержаться и, во всяком случае, не распространяться об этом. А может, оно и к лучшему? Может, это хорошее вступление к тому, что я хочу тебе сказать?

– А что ты хочешь мне сказать?

– Что я ухожу.

– Сейчас?

– Завтра. Это в последний раз. Хеб – последний город, в который я войду вместе с вами. Я ушел бы сегодня… Но что-то меня останавливает. Завтра, однако, определенно кончаю со всем этим. Ухожу. Возвращаюсь в Рапотин. К ней. Возвращайся со мной.

– Зачем? – горько и с усилием спросил Рейневан. – Почему я должен возвращаться? Что или кто там меня ждет? Ютты уже нет в живых. Я любил ее, а ее уже нет. Что мне остается? Я тоже читал Данте Алигьери. Amor condusse noi ad una morte, любовь вдвоем на гибель нас вела.[319] Ничего другого я не жду. С таким же успехом я могу ждать этого здесь, в этой армии. Среди этой резни.

Самсон долго молчал.

– Ты пребываешь во тьме, дружище, – сказал он наконец. – Во тьме намного хуже той, в которую отошел настоящий Самсон. Обоим нам досталось это. Ждали света, и вот тьма, светлых лучей, и ходим во мраке. Как слепые щупаем стену и словно без глаз идем ощупью. В самый полдень спотыкаемся, как ночью, среди здоровых, как мертвые. И тоскуем по свету. По сиянию. Ты взял у Алигьери неподходящую цитату. Я подскажу тебе более подходящую. Sta come torre ferma…

Как башня стой, которая вовек
Не дрогнет, сколько ветры ни бушуют![320]

– У меня уже нет сил стоять. Нет силы там, где нет надежды.

– Надежда есть всегда. Надежда – вечный свет. Lux perpetua. La luce etterna.

O luce etterna che sola in te sidi,
sola t’intendi, e da te intelletta
e intendente tea mi e arridi![321]

– Я слишком измучен, чтобы проявить оптимизм.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*