Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
– А какие это будут границы? – выкрикнул кто-то.
– Ну, я не Лига Наций. Не скажу точно. Но думаю, что все исконно польские будут польскими. Что вашими не будут ни Смоленск, ни Киев – могу ручаться…
В зале сдержанно засмеялись. Очевидно, идеи Пилсудского разделяли далеко не все.
В общем, Берестин беседовал здесь три часа, и результаты его удовлетворили.
В западной части округа Берестин с удовлетворением отметил, что намеченные меры маскировки и дезинформации уже действуют. С десятого июня были запрещены всякие самостоятельные передвижения военнослужащих, чтобы исключить возможность действия абверовской агентуры. Теперь каждый боец и командир, обнаруженный за пределами части, подлежал задержанию и строгой проверке, если только не имел специального, ежедневно заменяемого пропуска. И за первые дни действия этой меры было задержано не меньше сотни агентов в нашей военной форме. Введена была строжайшая охрана линий связи, вокзалов, автодорог и мостов, постоянная радиопеленгация, и агенты, не отловленные сразу, глубоко легли на дно, неведомо чего ожидая.
В то же время пограничники, чекисты и прибывшие в округ выпускники военных училищ имитировали бурную деятельность в давно покинутых военных городках, болтали лишнее в местах скопления людей, гоняли по привычным маршрутам машины, оборудовали для немецких воздушных разведчиков ложные аэродромы.
Рычагов, встретивший Берестина в приемной штаба округа, доложил, что за те дни, в которые командующий отсутствовал, авиация перехватила над нашей территорией тридцать два немецких разведчика. Два сбиты, восемь посажены у нас, остальные отогнаны. В Москву поступило пять серьезных нот.
– Про ноты знаю. Наплевать и забыть. Но работать надо аккуратней. Не всех отгонять. Там, где у нас ложные позиции, – пусть летают. Прочих деликатно сажать. И скажи особистам – пусть они организуют от двух-трех экипажей просьбы о предоставлении политического убежища, они, наверное, еще не разучились? Пусть признаются, что готовится нападение на СССР. Посмотрим, как Берлин отреагирует.
Рычагов доложил о готовности аэродромов перехвата и о развертывании придуманных им зенитных батарей-ловушек. Все шло по плану.
– Запомни, Рычагов, – высказал Берестин наболевшую мысль. – Если со мной что случится, главное – массированное использование авиации. В первое время ты неизбежно окажешься слабее, и упаси тебя бог пытаться успеть везде. У тебя будут требовать прикрытия и поддержки все, но ты не поддавайся. Не позволяй раздергивать авиацию по эскадрильям и звеньям. Пусть где-то останутся дырки, но меньше чем полками самолеты не выпускай. Полк не разобьют, а поштучно запросто расколошматят.
Он-то помнил, как оно было в тот вариант, – хоть парой, хоть одним самолетом, но прикрой переправу, хоть звено, да подними на штурмовку… Даже из Москвы такие приказы поступали.
И опять все дело сводилось к тому, что несчетному легиону «ответственных людей» всегда проще и понятнее казалось и кажется имитировать деятельность, не считаясь с ценой и кровью – исполнять любые указания и намеки сверху. Что корпус спалить без пользы к юбилейной дате, что кукурузу в Вологде сажать, что личных коров резать для приближения коммунизма – для этого ряда «партийных» деятелей все едино.
– Товарищ командующий, – вдруг встал Рычагов, – разрешите доложить: своей властью арестовал ряд ответственных работников НКВД за саботаж и пособничество врагу.
– Ну-ка? – заинтересовался Берестин.
– Такие-то и такие-то вопреки моему прямому приказу отказались выполнить распоряжение об изменении планов строительства аэродрома. Задерживали отправку техники и рабочей силы, ссылаясь на не отмененный для них приказ наркома… То есть Берии… Некоторые сотрудники того же ведомства вызывали к себе моих командиров, в особенности зенитчиков, угрожали им и требовали невыполнения моих приказов и даже ваших… Под большим секретом и под роспись сообщали, что мы с вами – пробравшиеся в войска враги, злоупотребившие доверием товарища Сталина.
– Интересно, – развеселился Берестин. – Прежде всего они там плохие стилисты. Как могут враги – злоупотребить? Это их естественная обязанность – вредить. Я бы с удовольствием с этими ортодоксами побеседовал. Но недосуг. Ты уж сам разберись. Дураков вышли за пределы округа, врагов – сам знаешь. В общем, по закону.
– Товарищ командующий, среди них – начальник особого отдела ВВС округа.
– Ну и что? – не понял пафоса Алексей.
– Это он доносил на меня Берии еще раньше. И не успокоился до сих пор.
– Тем более…
– Я бы не хотел, чтобы это выглядело как месть.
– Оставь эти слюни! – рявкнул Берестин. – Война на носу! Считаешь нужным – суди и расстреливай. Или перевоспитывай. Твое дело. А у меня сейчас другие заботы.
…Счетчик отщелкал свое. Та часть отечественной истории, которая на десятилетия получила неконкретное, но пронзительно ясное и грустное наименование «до войны», – эта часть завершилась.
Рычагов в последний раз пролетел вдоль западной границы девятнадцатого июня. На «Чайке» – своем любимом истребителе, очень удобном для разведки. Приличная скорость, отличный обзор.
Приграничные районы на польской стороне были забиты войсками. В деревнях, на хуторах, в рощах стояли плохо замаскированные и совсем не замаскированные танки, бронетранспортеры, орудия. По дорогам непрерывно мотались мотоциклисты – во всех направлениях. Пылали легковые машины, скорее всего – штабные. Полякам в этих местах ездить не на чем. Где-то в глубине огромного пространства, у самой Атлантики, зарождалось грозное движение, прокатывалось по всей Европе и притормаживало здесь, у нашей границы, упираясь в нее, как в плотину. И все это, волнующееся, подспудно бурлящее, булькающее и хлюпающее, как грязевой вулкан, поднимается все выше и выше, вот-вот перехлестнет через край.
Ощущение близости войны было у Рычагова почти физическим. И вдруг, налагаясь на все это, с отвратительной четкостью возникло ощущение, несмотря на яркое солнце и бьющий в лицо ветер, что он не здесь, не в кабине истребителя, а в мрачной, провонявшей парашей и карболкой камере и все окружающее ему только грезится, как после особо пристрастных допросов мерещилось небо Испании.
Рычагов свалил «Чайку» в пике, крутанул несколько нисходящих бочек, то влипая в чашку сиденья, то повисая на ремнях, снова горкой набрал высоту, и немного отступило, пусть и не до конца…
Вернувшись в Минск, остальные двое суток Рычагов уже практически не спал. Доложив обстановку Маркову, он уехал в свой штаб и полдня работал над последним предвоенным приказом, без всякой дипломатии ставя задачи полкам и дивизиям.
Вновь приехал в штаб округа и, глядя, как Марков черкает толстым красным карандашом черновик, пишет на полях поправки и дополнения, Рычагов впервые – раньше недосуг было – попытался понять: а что же такое командарм Марков?
Он видел всяких общевойсковых командиров, и они часто ставили ему задачи, а он их исполнял, но всегда это были задачи общего, оперативного характера, выражающие конкретные потребности войск, без учета специфики и возможностей авиации как самостоятельного рода войск: бомбардировать, прикрыть, уничтожить. А как, чем, почему – несущественно.
Марков же писал такое, что даже ему, начальнику ВВС, было в новинку, и, только сделав усилие, он проникал в глубину и целесообразность мысли командующего.
К примеру: «Бомбардировщикам нанести массированные удары по аэродромам противника, имея следующее построение: группа разведки объектов действия, эшелон обеспечения, эшелон бомбардировки, группа контроля, группа прикрытия отхода от цели. Эшелон обеспечения состоит из группы наведения и целеуказания, группы подавления ПВО, группа прикрытия отхода задерживается над целью и не допускает взлета уцелевших самолетов противника. Всем командирам полков и эскадрилий в обязательном порядке иметь графики подхода по времени и высоте, такие же – отхода, схемы маневрирования над целью». Рычагов служив в авиации десять лет, но о таком и не думал. Нормальным считалось, когда самолеты грамотно выходили на цель и вываливали бомбовой груз, а там как бог на душу положит… Он попытался представить в натуре то, о чем писал Марков. Удивительно красиво и рационально. Общие потери удастся свести к небывало низким цифрам. Но он-то, Рычагов, понял это только сейчас, а смог бы он сам, без чужой помощи, это придумать? И честно ответил: повоевал бы с год да выжил – смог бы.
Но Марков вообще никогда не воевал в авиации!
Рычагов испытал нечто вроде мистического восхищения. Как обычный человек, наблюдающий игру шахматного гения на тридцати досках вслепую.
Но Рычагов понимал и то, что указания Маркова, увы, пока неисполнимы в полном объеме. Не тот уровень подготовки летчиков, не та слетанность. Тем не менее пробовать надо. Не выйдет сразу – выйдет по частям, но потери все равно будут меньше. И последние сутки Рычагов потратил на то, чтобы хоть в первом приближении осуществить идеи командующего.
