Владимир Свержин - Трехглавый орел
Казаки не заставили себя упрашивать, и вскоре в моих руках оказался любопытнейший документ, подписанный генералом Гоу, Корнуоллисом и представителем короля в колониях графом Данмором.
"Господам Глену, Робертсу, Лоуэлу и Клеймору, – гласило письмо. – После переговоров, проведенных в Лондоне господином Карстеном, облаченным вами соответствующими полномочиями, договаривающиеся стороны пришли к следующим соглашениям.
Первое: английские колонии в Новом Свете продолжают впредь именоваться Североамериканскими Соединенными Штатами и управляться Конгрессом, впредь более не именующимся колониальным.
Второе: Конгресс, действуя согласно мандату, выданному английским правительством, назначает и собирает через формируемые им соответствующие органы пошлины, налоги и иные сборы, из которых далее выплачивает в королевскую казну оговоренный единый налог.
Третье: Конгресс распускает так называемую Освободительную армию и впредь имеет лишь отряды полиции, но не более тысячи человек на один штат. Офицеры и командиры данных полицейских сил обязательно проходят действительную военную службу в Англии и только после этого могут назначаться на командные должности..."
Письмо содержало еще двадцать четыре пункта подобного рода, и каждый из этих пунктов был траурным цветочком на скорбную могилу американской независимости. Впрочем, имея хорошо подвешенный язык, подобный документ вполне можно было выдать за глобальную победу в нелегкой борьбе и, полив вышеупомянутые цветочки крокодиловыми слезами о многочисленных жертвах, собрать впоследствии изрядный урожай золотых ягодок с дальнейшим размещением их в банках. Под проценты. Заканчивался же этот дипломатический опус тирадой, вызвавшей бурное веселье в пугачевском штабе.
«В случае, если данное соглашение будет ратифицировано Конгрессом, английское командование берет на себя обязательство дальнейшей охраны Конгресса и всех организованных им служб. В то время как Форин Офис по повелению его величества Георга III готов оказать всемерное дипломатическое давление на императрицу России Екатерину II с целью добиться отзыва армии князя Заволжского, именующего себя императором Петром III, обратно в Россию».
При этих словах гомерический хохот потряс дом, в котором размещался пугачевский штаб. Веселее всего, наверное, было нам с Лисом, живо представлявшим себе, как очередной самозваный супруг императрицы Екатерины пытается оказать на нее какое-либо давление.
Полковник Сазерленд выглядел глубоко оскорбленным столь явным проявлением непочтения к доставляемому им перлу британской тайной дипломатии. Он попытался было протестовать, что-то требовать, но утирающий выступившие от хохота на глазах слезы Пугачев только махнул казакам:
– Уведите его. Да накормите. Небось проголодался. А письмо, – начал Емельян Иванович, наконец успокаиваясь, – пусть Лизавета маркизу свезет. Самое ему время полюбоваться, как здешние бояре за волю ратуют.
– Государь, – сказал Лис, хитро прищуриваясь. – Оно бы, конечно, и верно Лафайету весточку свезти, да только нехорошо как-то выходит. Вез себе почтарь, вез письмецо заветное, а мы его хап, и переняли. Мы ж, чай, не разбойники какие.
– Вот любишь ты, Закревский, издали начинать, – мягко пожурил своего начальника штаба Пугачев. – Ну, давай уж, говори, чего удумал?
– Я вот что мыслю, – не спеша произнес Лис, – пакет тот надо в Питтсбург доставить. Да попросить, чтобы генерал Вашингтон письмецо в Конгресс передал. Он, болезный, видать, еще не знает, что его думские дядьки распускать решили. Вот, поди, обрадуется!
– Что ж, – усмехнулся Пугачев. – Хитро придумано; Вряд ли генералу таковые известия радости доставят. Ну а с маркизом тогда как?
– Ну и маркиза не обидим, – лукаво усмехнулся Лис. – Ежели мы, скажем, попросим вашего лейб-лекаря копию с того документа снять, то, поди, и сами Гоу с Корнуоллисом передерутся, какое письмо настоящее, а какое с него списано. Правда ведь, ваше сиятельство?
Калиостро, как обычно сидевший безучастно в углу со своим неразлучным бушмейстером, гневно вспыхнул.
– Ну ваше сиятельство, – заворковал Лис, присаживаясь рядом, – ну Джузеппе Бальзамович, ну пожалуйста. Для благого дела ведь. Ну такой талант в землю зарываете. Вы ж только подумайте, сколько мы этим листком человеческих жизней спасти можем.
– Хорошо, – обреченно вздохнул великий магистр. – Сейчас и больше никогда.
– Добре, – кивнул Пугачев, внимательно слушавший лисовские увещевания живого бога индейских племен. – С письмом ты лихо уладил. Только вот кто в город пойдет?
– А я и пойду, ваше величество. Кому ж еще? Чтоб с Вашингтоном разговоры разговаривать, не пацан какой нужен, а человек весомый, достойный, в чинах. Ну, одним словом, я. – Закревский попытался гордо напыжиться, что, впрочем, ему мало удалось.
– Парламентером пойдешь, с белым флагом? – осведомился «император».
– С белым флагом меня, поди, сразу в Конгресс сведут. На кой ляд мне такая честь? Я с маркитантами поеду. Утром завтра выеду, а к вечеру обратно вернусь.
– Не верю я здешним купчишкам, – вздохнул Емельян Иванович, – Они за грош блоху в поле загоняют.
– Так это ж или дождик, или снег, или будет, или нет. Сейчас издаля много фургонов идет, каждый день новые прибывают. Снарядим свой возок, возьму себе кучера из американеров, переоденусь, усы-бороду сбрею. Авось и не узнают.
– Усы и бороду брить не надо, – произнес из своего угла Калиостро, – светлые пятна останутся. Их следует подстричь и завить на голландский манер. А кроме того, я дам вам снадобье, и ваши волосы приобретут изумительно рыжий цвет. Я думаю, он будет вам к лицу, господин... Закревский.
– Конечно, – не смущаясь ни на секунду, выпалил Лис. – Но мне всегда нравился мой естественный, черно-бурый.
До работы в Институте мне не приходилось бывать в Питтсбурге. Все, что мне посчастливилось услышать об этом городе, сводилось к наличию в нем предприятий металлообрабатывающей и горнодобывающей промышленности. Население его и в наше-то время не поражает величиной, а уж-в последней четверти XVIII века и подавно обеспечивало этой временной американской столице незавидную роль захолустья, пусть даже и самого крупного захолустья в этих местах.
Если наскоро возведенные укрепления с некоторой натяжкой и позволяли именовать Питтсбург крепостью, то, глядя на местные архитектурные достопримечательности, необходимо было обладать обостренной фантазией, чтобы величать этот город центром государственной власти. Двух-, трехэтажные домишки, считавшиеся здесь символом невероятной роскоши и едва ли не главным атрибутом его городского статуса, теснились друг возле друга на нескольких главных улицах, радиально расходившихся от ратушной площади. Чуть дальше от центра «высотки» сменялись скромными одноэтажными постройками, а те и вовсе лачугами, сбитыми чуть ли не из ящиков. То же можно было сказать и о дорогах. Точнее, о дороге, поскольку, строго говоря, на этот титул пока что могла претендовать лишь одна замощенная брусчаткой тропа. Сейчас по ней катились фургоны с продовольствием, и я в подзорную трубу разглядывал один из них, внешне ничем не выделяющейся среди таких же фермерских повозок. В нем рядом с возницей сидел Лис, напевая:
Забей заряд и ставьте фитиля,
Купчина лезет прямо на рожон,
За тесаки, ребята, помолясь,
Ведь с нами бог и штурман дядя Джон.
Все ближе и ближе были посты городской стражи.
– Лис, – вызвал я напарника, – включи картинку.
– Да завсегда пожалуйста. Капитан, давай еще раз повторим адрес Вашингтона. Улица Литейная, шесть. Правильно?
– Неправильно. Не шесть, а шестой дом от начала улицы. Там еще салун и какие-то склады. Тебя интересует дом Уолтера Блейдсмита, хозяина оружейных мастерских.
– Да, да, я помню. Вторая улица справа от ратуши. Над воротами должен висеть флаг с гербом Вашингтона: в белом поле вдоль красная лыжня, а над ней три красные звездочки, как на армянском коньяке. Кстати, капитан, а почему три, а не пять?
– Лис, потому что три. Геральдика – это наука. В ней практически все имеет смысл. Например, те червленые пояса в серебряном поле, которые ты обозвал лыжней, вполне могут означать, что предок Вашингтона, получивший этот герб, доблестно участвовал в двух кровопролитных сражениях, в которых и сам был ранен...
– Ага, а три звездочки вместо пяти означают, что ему не хватило выдержки.
Я обреченно вздохнул. Объяснять моему другу высокий язык геральдики было так же уместно, как обучать пингвинов классическому балету.
– Что везете? – Дежурный сержант городской стражи ленивым взором окинул очередную повозку, въезжавшую в город, и, скользнув взглядом по сидящим на козлах «фермерам», засунул голову внутрь фургона. – Что в бочках?
