Вильгельм Зон - Окончательная реальность
– Вам понравились русские?
– Мне нравится свинья, лишь когда из нее сделан айсбан.
Макс поморщился.
– Знаете что, – сказал он, – врага нельзя победить, если изначально не испытывать к нему почтения, таинственного непонимания и любви. Да, да, я говорю именно то, что хочу сказать, – любви. Презрение – далеко не тот импульс, который родит ощущение собственной мощи… Презрительно можно смахнуть таракана со стола… Вам придется работать соло, господа. Я буду курсировать между Загребом и Белградом, Дицу предстоит заниматься армией, а Зонненброк, видимо, сосредоточит внимание на русской эмиграции.
– Зачем они нам? – поморщился Зонненброк. – Мы же едем не в связи с кампанией против Москвы…
– Вы так думаете? – улыбнулся Макс.
27Они вылетели около полуночи. Когда летчик сказал, что самолет через десять минут прибывает в Загреб, Макс внимательно оглядел спутников:
– Итак, друзья, давайте прощаться… Со мной контакт вам поддерживать нет смысла. Я займусь своими делами, а вы своими. На аэродроме нас встретит оберштурмбанфюрер Фохт. Пожалуйста, только через него выходите на связь со мной, только через него. Связь с Центром – также через Фохта.
28– Знакомьтесь, друзья, это Фохт.
– Очень приятно. Диц.
– Фохт.
– Очень рад. Зонненброк.
– Прошу в мою машину, господа. Вторая – за вами, штандартенфюрер. И это вам, – Фохт передал Максу конверт.
– Что такое?
– Шифровка.
– Уже? – усмехнулся Макс. – Когда пришла?
– Только что.
Макс сунул шифровку в карман. В машине прочитал послание дважды, а потом сжег и пепел выбросил в окно. Тяжело откинувшись на кожаный подголовник, Макс размышлял о том, что каждому отпущена своя мера трудностей в этой жизни. Преодоление трудностей во многом и формирует характер. Чем тяжелее груз ответственности, тем больше, естественно, приходится преодолевать тому или иному человеку. Но особенно тяжело жить разведчику, внедренному в стан врага. Как совместить служение добру с работой в штаб-квартире зла? Как, действуя бок о бок с палачами, самому не стать палачом? Соучастие в злодействе – даже во имя конечного торжества добра – невозможно, аморально и противозаконно.
– Куда вы меня везете? – спросил Макс шофера.
– Вам забронированы апартаменты в «Эспланаде».
– Потом. Сначала поезжайте к Фридриху Корфу.
29Корф являлся лидером «культурбунда» югославских немцев. В Белграде и Загребе его знали как преуспевающего инженера, в Берлине – как штурмбанфюрера СС, личного представителя доктора Боле, шефа заграничных организаций НСДАП. В шифровке, полученной от Шелленберга, предписывалось немедленно войти в контакт с людьми Корфа и сегодняшней ночью, в крайнем случае – завтрашней, организовать эксцесс: нападение толпы фанатичных сербов на здания, принадлежащие немцам.
Корф вышел к Максу в халате, потный. Видимо, спал он под периной, несмотря на теплую не по-апрельски ночь. Узнав штандартенфюрера, Корф обрадовался, ринулся было поднимать кухарку, но Макс поблагодарил его, включил – от греха – радио и сказал:
– Если у вас есть кодированная связь с Белградом, свяжитесь с тамошними активистами. У них должны быть под рукой верные люди, пусть немедленно отправят их в дело. Необходимо прихватить с собой керосин или динамит: объекты – дома немцев. Будут жертвы – родина простит. Хорошо бы организовать нападение на наше посольство – пусть лупят дипломатов, но не попадаются в руки полиции. Это директива Центра. Можете начать действовать сразу? Сейчас же?
– Попробуем. У нас для подобных целей подобраны люди – в основном полукровки с сербскими фамилиями – на случай провала и ареста. Светает чертовски быстро – весна, будь она проклята. – Корф рассмеялся. – Господи, неужели скоро придут наши? Сколько лет этому отдано, сколько лет! Хорошо, господин штандартенфюрер, сейчас же свяжусь с Белградом.
30Через два часа в Белграде пылали три магазина, принадлежащие немцам. Злоумышленники скрылись. Приехали немецкие журналисты, отсняли пылающие дома, перепуганных полуодетых жильцов и бросились на телеграф – передавать срочные сообщения в Берлин.
Утренние передачи берлинского радио начались траурной музыкой. Потом диктор прочитал сообщение:
«Акты разбоя по отношению к мирному немецкому населению вызвали волну негодования по всему Рейху. Распоясавшиеся сербские хулиганы жгут дома мирных граждан только за то, что люди эти – наши с вами братья по крови, немцы».
Макс пил весь следующий день. Иногда рука тянулась к пистолету. Только он не имел права умирать до тех пор, пока есть возможность жить. Он обязан был жить. По высшим, хорошо ему известным законам. Так, и никак иначе.
31Душан Симович, премьер Югославии, встретился с послом Великобритании сэром Кэмпбеллом после того, как просмотрел новые сообщения из Москвы, Берлина и Вашингтона.
– Господин посол, – заговорил Симович, – я слежу за германской прессой, тон ее чудовищен.
– Мы тоже следим за германской прессой. Но нам кажется, что все это форма политического давления на ваш кабинет, не более того.
– Нам нужны самолеты, танки, орудия, господин посол, – медленно сказал Симович.
– Мы получили от ваших военных документы и сейчас изучаем их.
– Как долго вы будете рассматривать наши просьбы?
– Это зависит не от меня одного.
– У нас есть еще один выход, – скрипуче усмехнулся Симович. – Создать коалицию левых сил и объявить отечество в опасности.
– Этот французский лозунг, я думаю, вызовет шоковую реакцию в Берлине и весьма одобрительную – в Москве.
– А в Лондоне?
– Я сегодня же снесусь по этому вопросу с правительством его величества…
– Меня интересует ваша точка зрения.
– Я бы хотел обсудить эту препозицию с моими коллегами, господин премьер-министр. Насколько я понимаю, когда вы совершали переворот, такого рода шаги не планировались.
– Да, но мы не планировали и ту реакцию Берлина, которую сейчас Риббентроп не скрывает.
Кэмпбелл с сожалением взглянул на Симовича: «Теперь все зависит уже не от вас, мистер Симович, – подумал он. – Югославия может оказаться или линией фронта или, если Гитлер повернет на восток, остаться глубоким европейским тылом. Этот вопрос решит время, а возможно, и случай. Ну а по поводу высказанной вами „угрозы“ о контактах с Москвой – что же, это будет нашей победой, ибо лишь ускорит события на Востоке…»
Закончив про себя эту нехитрую мысль, Кэмпбелл пододвинулся к Симовичу и сказал, как мог, мягко:
– Готовы ли югославы умереть в борьбе за свободу?
– Вы ведь готовы умереть в борьбе за свободу Британии, господин посол?
– Бесспорно.
– Мы тоже. Только мертвым свобода не нужна, господин посол; свобода нужна живым.
32Гитлер пригласил на ужин Розенберга, Кейтеля, Риббентропа и Бормана. Гостям подавали капустный салат, свиные отбивные, а фюреру вареную рыбу и картофель с оливковым маслом.
– Как салат? – спросил Гитлер.
– Очень хорош, – ответил Розенберг. – И, странно, салат приготовлен совсем по-славянски.
– Я ел русский салат, – усмехнулся Гитлер. – Это было за две недели до отъезда в Мюнхен. Я шел по засыпающим улицам Вены, и странное чувство высокой печали сопутствовало мне. – Гитлер откинулся на спинку стула и мельком взглянул на дорогой костюм Риббентропа, сшитый, кажется, у лондонского портного. – Я был голоден, – продолжал он, – гроши, которые удавалось заработать акварелями, не всегда давали возможность пообедать. Но я отложил из денег, которые были собраны на дорогу, несколько монет и решил устроить прощальный ужин. Я шел мимо ресторанов и кафе, выбирая то, которое окажется по карману. И вдруг увидел русскую вывеску. «Чем же прельщают венцев русские?» – подумал тогда я. Надо знать врага во всех его ипостасях. Разве кулинария – не одна из форм пропаганды?! Разве повар – в определенный момент – не подобен писаке из социал-демократического листка?! Разве его оружие – сковорода и кастрюля – не служит идее: «Моя пища вкуснее твоей, красивей и здоровей»?!
Гитлер сделал глоток из толстого керамического стакана – врачи прописали выпивать триста граммов мангового сока после обеда – и на какое-то мгновение задумался, тяжело нахмурившись.
– Я заказал салат, окрошку и гречневую кашу с гусем. Помню эти названия так хорошо, словно это было вчера. Помню вкус этой пищи – вкус сытости и лени! И я подумал тогда: «Эта громадная страна с ее богатствами, принадлежащая недочеловекам, бренькающим на балалайках, стоит – молча и угрюмо – на границах с государством германской расы. Если бы их необъятные земли обрабатывались немецким плугом и урожай собирался германским серпом, сколь сильны бы мы стали! Зачем больная мысль о колониях? – думал я. Зачем сражение с Англией?! Союз с Англией против России, союз с державой морей, которой нечего делить с будущей державой материка, с державой немцев! Ну хорошо, возразил я себе тогда, а если союз с Россией против Англии? Нет, ответил я, это нонсенс! О каком союзе может быть речь?! Если Россия станет могучей, она перейдет от молчания к диктату, от пропаганды борщом к пропаганде штыком! Нет и еще раз нет! Потомство проклянет Черчилля за то, что он так утонченно гадил идее германо-британского союза, пользуясь младенческим слабоумием древнего Чемберлена. Удар, который сокрушит Россию, сам по себе приведет в Лондоне к власти здравомыслящих политиков, которые низвергнут Черчилля вместе с прогнившей идеей продажного британского парламентаризма. Придет вождь, который скажет саксам: „Смотрите на континент – там наши братья! С ними – к победе над силами гуннов!“
