Владимир Корн - Берег Скардара
Я хочу, чтобы ты научил людей тому, чему когда-то ты научил меня, Эрих.
Но здесь не самое подходящее место, чтобы говорить об этом.
Мы сидели в лучшей ресторации Дрондера и разговаривали о многих вещах.
При ярком свете, изменения, произошедшие с Горднером стали заметны. Он похудел, запали глаза, усы утратили щегольский вид, была заметна седина на висках. Только выражения глаз осталось прежним, выражение битого жизнью волчары, которого невозможно уже ничем удивить. Правда, один раз мне это удалось, так что глядишь, и снова получится.
И всё же, не смотря на свой неприглядный вид, потрёпанный наряд и отсутствие шпаги, отношение к себе он вызывал уважительное. И дело было не во мне, которого здесь знали. Уйди я, и ничего не изменится, абсолютно ничего.
Потому что собаки отлично чувствуют запах волка, что же тогда говорить об овцах?
Так что будут у меня, господин посол, нужные мне люди, пройдет совсем немного времени, и они у меня обязательно будут. Ведь у меня есть Эрих Горднер.
Но и это ещё не всё, господин посол. Есть и еще кое-что и сейчас я это продемонстрирую.
Я поднялся на ноги, и взял со стола вещь, принадлежавшую Мейнту. Изящный футляр, со многими необходимыми, по его мнению, предметами. Их там целый набор. Множество щипчиков, пилочек, ножниц для заусенцев, ещё какой-то хрени подобного назначения, небольшого зеркальца. Такие футляры — последняя мода среди столичной аристократии, самый её писк. Правда, содержимое могло быть самым разным.
Перевернув футляр, я увидел клеймо ювелира Альбрехта Гростара. Кто бы сомневался, слишком уж красиво он выглядел. И когда это все Гростар успевает, обязательно надо будет поинтересоваться.
— Бывают в жизни такие ситуации, господин Мейнт, сидит себе человек, отдыхает, или наоборот, весь занят работой, и вдруг — бац!
С этими словами я поставил футляр на небольшой стол, стоявший в стороне от того, за которым сидели все.
Бац произошел через мгновенье после того, как я отнял от футляра руку. Встрепенулась легкая прозрачная занавеска, прикрывающая распахнутое окно и футляр мгновенно исчез со стола. А на стене, напротив него, образовалось отверстие от вошедшей в нее пули. Звука от выстрела не ждите, его не будет.
— И ещё, господин посол, обратите внимание на расстояние до городской ратуши.
Ведь только с её колокольни можно сделать то, что только что произошло.
Впечатляет, не правда ли? И не жалейте о своей коробочке, Альбрехт вам ещё красивее сделает, причем бесплатно, я сам его попрошу.
Ворон, черт бы его побрал, что ж он не мог с выстрелом повременить, пока бы я на пару шагов не отошел. Хорошо хоть спиной ко всем стоял. Но получилось так, что лучше и желать не приходится.
Вот только не надо мне слов, о благородстве, о тот, что война — это искусство,
о разных вещах, недостойных дворян. Например таких, как убийство из-за угла.
— Знаете, когда в ваш дом врываются грабители, ни о каком благородстве не может быть и речи. Их уничтожают, просто уничтожают. Уничтожают всеми доступными способами. Так что не думайте о красиво развернутых знаменах и ритмичном барабанном бое. Думайте о том, что — бац! — и нету человека.
И я посмотрел на далекую колокольню ратуши.
Пойдем, Янианна, пойдем, солнышко мое. Господину послу есть над чем задуматься. А завтра я ему ещё всяких интересностей покажу. Помимо капсомита. Удивительное устройство, что может стрелять очередями, например. Пушку, заряжающуюся с казенной части и имеющую воистину огромную скорострельность по сравнению с теми, что он привык видеть. Еще кое-что.
Издали покажу, с такого расстояния, чтобы можно было понять эффект, но не рассмотреть в деталях. Только не буду сообщать ему о том, что практически всё у меня в единственном экземпляре. Так что будет о чем задуматься и послу, и его королю. Ну а если Готома и это не остановит, что ж, на войне как на войне.
Кстати, есть у меня к тебе один вопрос, Биндюс Мейнт, вопрос, который я сейчас озвучивать не стану.
Мне бы очень хотелось знать, куда бесследно исчезли те два имперских боевых корабля, фрегата, что Яна после моего письма отправила за мной в Скардар. Отправила, хотя в письме не было такой просьбы, даже намека на неё не было.
Почему-то считается, что оба они затонули во время жестокого шторма, но так ли это? Не замешено ли здесь королевство Готом?
И я узнаю это. Я не сам буду разговаривать с тобой на эту тему — один из моих людей, и он найдет способ развязать тебе язык. Он его уже нашел. Ты будешь говорить как миленький, говорить много и внятно. А чуть позже получишь в благодарность золото, много золота. И ты не сможешь от него отказаться, сразу по двум причинам. Во-первых, ты слишком для этого жаден. И во-вторых, должен же ты будешь получить хоть какую-то моральную компенсацию от того, что тебя выпотрошат как рыбу, перед тем как уложить её в кипящую маслом сковородку. И расписочку ты напишешь, куда ты денешься.
И опять ничего личного, это ведь тоже часть твоей любимой политики, той, о которой ты можешь рассуждать часами, господин Биндюс Мейнт.
Я улыбнулся, вспомнив слова из моего мира: политика — это искусство говорить лающей на тебя собаке ласковые слова до тех пор, пока не подвернется подходящий булыжник. У меня их скоро будет полная запазуха, булыжников, для тебя, Мейнт, и для твоего короля.
Мы сидели на террасе, любуясь раскинувшимися на полнеба багровыми предгрозовыми облаками.
Перед Яной стояла чашечка горячего шоколада, ну а я вливал в себя кофе.
За час до этого я застал её в компании фрейлин, внимательно слушающих Фреда фер Груенуа, в который раз рассказывающего им о наших с ним приключениях. Нет здесь телевидения с бесконечными сериалами. Бедные женщины только этим и обходятся, рассказами.
Рассказчик же Фред замечательный. Ещё мне нравилось то, что после его рассказов Янианна была особенно нежна со мной. Хорошо, не знает он, как я целых два дня рабом пробыл. Позорище то какое, даже вспоминать стыдно, тоже мне Дерториер.
— И все-таки ты негодяй, Артуа.
Яна заявила об этом как обычно, без всякого перехода.
— Ну и в чем я на это раз провинился? — осторожно поинтересовался я
Яна тяжело вздохнула, всем своим видом говоря, что большего негодяя ей в жизни и видать то не приходилось.
— Артуа, ты помнишь нашу первую ночь?
— Конечно, помню. Именно тогда я и узнал, что у тебя есть родинка там, где кроме папы с мамой её никто не должен был увидеть. По крайней мере, очень надеюсь на это.
— А помнишь ли ты, что я говорила тебе, что уже видела тебя однажды? Нет, не тогда, когда ты дал целый золотой бабушке Эрариа.
— Я помню каждое твое слово, любимая, каждое.
Сейчас самое главное было в том, чтобы голос излучал уверенность. Потому что запомнить все слова, что сказала тебе женщина, пусть и очень тобою любимая, для мужчины задача при всем желании невыполнимая.
Яна вздохнула ещё раз:
— Так почему ты ни разу не спросил, когда и где это было? Или ты думаешь, что я вот так, сразу, только увидев тебя, завлекла в свою спальню!?.
