Евгений Красницкий - Женское оружие
«А ведь сама, поди, извелась – за Андрея переживает… Вот и ладно – за него так, наверное, со смерти матери никто не тревожился. А теперь и его ждут. И она, и девчонки. Ему это сейчас лучше любого оберега душу греет…»
Отроки же все больше на кухню забегали, находили повод заскочить, пусть ненадолго. И привлекала их не столько возможность перехватить на ходу хоть какой кусок, сколько сама Плава. Каждый раз при встрече с ней Анна удивлялась: жизнь старшую повариху крепости била нешуточно, один муж-недоумок чего стоил; внезапно свалившееся на голову холопство, закончившееся казнью старшей дочери… Всего этого любой другой хватило бы, чтобы озлобиться, а Плава мало того что подкармливала тех парней, которые за каким-то делом приходили на кухню, но и всегда была готова выслушать их и утешить. Это друг перед другом да перед девками они хорохорились, а наедине с ней опять становились самими собой: оторванными от привычной жизни, от семьи и родного дома мальчишками, порой напуганными, временами возбужденными, часто уставшими и всегда голодными. Было дело, не в меру услужливая холопка наябедничала боярыне, что старшая повариха-де завела себе любимчиков и подкармливает их втайне от остальных. Анна тогда эту ретивую дуру по щекам отхлестала, приговаривая, что не куски в чужих ртах считать надобно, а самой работать больше – тогда сил на глупости не хватит. Плаве же дала понять, что все знает и не осуждает ее: что греха таить, отроки всегда есть хотят, а уж после целого дня занятий на воздухе – тем более.
«К Ульяниному плечу поплакать прижмутся, Аринке за утешением в глаза заглядывают, к Плаве, как к родне близкой, забегают, от Верки даже тычки как ласку принимают… а тебе, матушка-боярыня, отроков для поручений приставили, как к воеводе… Вроде как и не баба. Да и нельзя мне бабой быть… Некому пенять – сама себе стезю выбрала. Какой там стезю – крест! Выбрала – вот и неси!»
Посиделки в тот вечер не удались: почти у всех девок глаза были на мокром месте, а оставленные в крепости отроки досадовали на Мишку, свою судьбу и весь белый свет, так что разошлись рано. Анна с Ариной проверили, как непривычно тихие воспитанницы укладываются спать – никаких смешков и перешептываний не было и в помине – и вышли на улицу. Вечер стоял по-летнему теплый, тихий и ясный, хотя под настроение Анне сейчас больше подошло бы ненастье. Спать вроде слишком рано, да и не уснула бы она сейчас – не дали бы тревожные мысли. В часовню сходить, помолиться? Будь там священник – с ним бы поговорила, но часовня пуста, и оставаться в ней опять-таки наедине со своими мыслями совершенно не хотелось.
– Анна Павловна, – Арина тронула ее за локоть, – что-то мне сегодня весь день не по себе. Боюсь, одна останусь – разревусь, а это не дело. – Аринка судорожно то ли вздохнула, то ли всхлипнула, но тут же взяла себя в руки и продолжила: – Может, посидим еще немного, поговорим, а? И Ульяна мне говорила, что не заснет сегодня – за Илью своего переживает. Ее бы тоже позвать… Ты как?
– Да какой уж сегодня сон, – махнула рукой Анна, – тут не знаешь, куда от мыслей деться, а они все ходят и ходят по кругу, одни и те же. – Она помолчала немного, потом добавила: – Знаешь, я до замужества, в Турове еще, любила по вечерам на кухне сидеть, бабьи разговоры слушать. У батюшки в доме, когда он в отъезде, соберутся, бывало, на кухне три-четыре бабы – и давай языками чесать. Я-то и половины их разговоров тогда не понимала, но сидеть с ними любила. В Ратном мне не до бабьих посиделок было, особенно в последние годы, а сейчас вот вспомнилось. Может, к Плаве на кухню зайдем? Она еще вроде не легла – я у нее в окошке огонек видела.
– А Ульяна? – напомнила Арина.
– Зови, – решительно ответила Анна, – а я пока к себе схожу, возьму кое-что, в самый раз сейчас будет. – И Анна торопливо повернула обратно, а Арина пошла к складу, где хозяйственный Илья приготовил временное жилище для своей семьи.
Проходя мимо комнаты, в которой спали ее дочери, Анна по привычке замедлила шаг, прислушалась: не ругаются ли.
«Нет, тихо. Уже хорошо. Спасибо Арине: Анька в последнее время поутихла малость, не такой крикливой стала, похоже, задумываться начала, прежде чем что-то сделать. Вон ведь как теперь старается, из кожи вон лезет, чтобы похвалу наставницы заслужить.
О-хо-хонюшки, боярыня, матушка-заступница, для всех в крепости советчица… За всеми-то делами ты присматриваешь, всеми бабами-девками командуешь, а собственную дочку проглядела. Проглядела ведь, перед собой-то чего уж лукавить. Если бы не Арина, не ее вдумчивость, неизвестно, что бы еще Анька выкинуть могла… Да уж, тяжела ты, доля боярская: о чужих думаешь, твоими же детьми другие занимаются, а ты и рада».
Мысли продолжали идти по накатанной колее, пока Анна неторопливо шла к своей горнице. Огонек свечи трепетал на ходу, и приходилось загораживать его рукой, чтобы не погас. Зайдя внутрь, Анна огляделась, вспоминая, куда она прибрала листок пергамента, который ей отдал Мишаня: не на бересте записал драгоценные слова – пергамента не пожалел. Тогда Анна удивилась такой расточительности, а потом, прочитав и осознав написанное, порадовалась предусмотрительности сына. Подошла к полке в изголовье постели, открыла шкатулку, вынула небольшой свиток и раскрутила его. Да, тот самый, с молитвой. Убрала шкатулку на место, опять взяла свечку и так же неторопливо пошла обратно, сдерживая нетерпение, да и свечка не позволяла: поспешишь – загаснет. Ну вот наконец и выход, теперь можно свечу задуть и на особую полочку поставить, рядом с трутом и кресалом, что тут же всегда лежат.
От девичьей до кухни Анна почти бежала, благо дорога ногам знакомая, сотни раз все уголки в крепости исхожены, а уж этим-то путем и с закрытыми глазами пройти можно.
На кухне, несмотря на размеры помещения, было уютно по-домашнему: тихо, спокойно и безлюдно. Никто не суетился с поручениями главной кухарки, холопки – ее помощницы – не ругались между собой и на нерадивых отроков дежурного десятка, а сама Плава у еще теплой печи что-то размешивала в горшке. На столе в середине кухни стоял подсвечник с пятью свечами, но горели только две. На скамье около стола, повернувшись лицом к поварихе, сидела Вея и что-то негромко говорила. Увидев входящую Анну, обе женщины замолчали.
– Сумерничаете? Сидите, сидите. – Анна подошла к столу, зажгла остальные свечи в подсвечнике и уселась рядом с Веей. – И вам не спится сегодня? – спросила она у Плавы.
– Не спится, это верно, – вздохнула Плава. – Маетно как-то…
– Татьяна-то как нынче? – озабоченно поинтересовалась Анна у Веи – после ужина та проводила сестру в девичью.
– Да ничего вроде. Сегодня почти целый день спала, и после ужина опять сразу задремала. Я ее будить не стала – уж лучше пусть спит, чем себя мыслями изводит.
– Ну да и правильно, ей после бессонной ночи отдохнуть надо, – кивнула Анна. – В ее положении и так в сон клонит все время, а уж сегодня-то…
В это время за дверью послышались голоса, и в кухню ввалилась Верка, а следом за ней зашли Арина и Ульяна.
– Ты уж не серчай на Арину-то, Анна Павловна, сама я к вам напросилась, – виноватым голосом начала Говоруха. – Мой-то сейчас с другими наставниками в оружейной, боль свою бражкой заливают, Любава в девичьей спит, а у меня уж очень настроение смурное, невмочь одной там сидеть. Хоть и некого мне сегодня провожать, но все равно оно как-то…
– Садись уж, – махнула рукой Анна. – Наставникам есть что запивать, им, поди, не легче, чем нам сейчас, – мальчишек проводили, а сами остались. Небось корят себя, что мало отроков гоняли, лучше выучить можно было.
– А то! – откликнулась Верка. – Легче самим вместо них пойти.
– Ну у всякого своя доля, – рассудительно проговорила Ульяна. – У нас своя ноша, а у них, коли уж взялись учить, – своя. И не особо она от нашей отличается. Они же не старики еще, и не возраст их скрючил, а раны, хоть того же Филимона возьми.
– Макар мой намедни с Алексеем разговаривал, хоть в обоз просился, да тот ему напомнил, что обоз вьючный, телег с собой не берут. Он только зубами заскрипел – верхами-то не может, нога не дает. Сколько времени прошло, а все не успокоится никак, что не воин он больше. Молчит, да я-то вижу, – обернувшись к Вее, начала объяснять Говоруха, но ее прервала Плава. Стряпуха недаром возилась у печи, и из горшка, который она сейчас поставила на стол, поднимался ароматный парок от заваренных трав.
– То-то они вслед отрокам так глядели, – кивнула Вея, принимаясь разливать питье по кружкам. – Я еще подумала, глаза-то какие у мужей… словно свою жизнь провожали.
«А ведь и правда – небось у каждого перед глазами молодость прошла. Ведь все – бывшие воины, и хоть стариками считаются, но каждый – моложе того же Корнея».
– И не говори… – вздохнула Ульяна. – Заметили, бабоньки, как у наставников, что в крепости остались, лица окаменели? Что у них в душах творилось – бог весть. Я-то нагляделась на тех, кто в обоз переходил… Что каждый из них пережил, через что прошел, когда понял, что обозники они отныне – только сами они и знали. Ну да – обозники… Хорошо хоть не обуза… Спасибо Михайле за крепость – здесь они опять нужными стали.
