Владислав Кузнецов - Крылья империи
Иоанн с придирчивым сомнением стал снова рассматривать изображения иномирян.
— Симпатичные чудовища, — согласился он, — но надо сначала посмотреть живьем. Пустим по паре каждого вида. Посмотрим, как уживутся. А там будем решать.
— Но встает вопрос — а не устроят ли против нас крестовый поход?
— Непременно. Доказано, — Румянцев хлопнул «Меморандумом» по столу, — даже хуже. Тотальную войну организуют. Геноцид, — и скривившись, добавил, — неделю назад я слов-то таких не знал. Спал, государи, спокойно…
— Итак, проводим испытания потенциальных подданных. Где наша не пропадала! Сколько времени?
— Год.
— Год много. Шесть месяцев.
— Петр Александрович, мало! Надо еще приемник строить!
— Нам же надо, чтобы до войны они успели прижиться, обрусеть…
— Это еще неизвестно, они обрусеют, или мы в них растворимся. Если принимать по десять миллионов в год.
— Наша земля кого хочешь обрусит…
Решение было принято.
Снова Сан-Суси. Давно он не видел короля Фридриха. Пожалуй, с тех самых пор, как он обзавелся прозвищем Великий. Впрочем, прежде Фриц был веселей.
— Откровенно говоря, русских мне даже жалко, — заявил он, вдоволь надорвав нервы Сен-Жермена игрой на флейте, — люди работают, строят. Стазы меняют, выражаясь вашим языком. Тут появляетесь вы и начинаете все рушить. Не отбирать даже — уничтожать. Некрасиво. Я, поверьте, действительно руководствуюсь в своей политике некоторыми принципами. Сохранение и умножение культуры является одним из них. Русским прискучила наша, захотели создать свою — пусть. Их право. Не исключаю, что Пруссия со временем поступит так же. И тогда на нее тоже дружно обрушатся все соседи? Право, граф, я всегда готов отхватить плохо лежащий кусок у соседа, это врожденный инстинкт приличного короля, но устраивать истребительную войну я не желаю. Я для этого слишком бережлив.
Сен-Жермен на секунду прикрыл глаза, чтобы спрятать вспышку гнева.
— Дело не в культуре, а в уровне развития, — тоном терпеливого учителя повторил он, — в том, что мы не сможем защититься.
— А отчего вы взяли, что мы не сможем защищаться? — удивился Фридрих, — У меня, например, есть все то же, что и у русских. А если мы немного и отстаем технически, то исключительно из экономии. Нет смысла брать на вооружение новейшие образцы, если не собираешься воевать немедленно. Пусть эти расходы несет союзник. Пусть он выявит недостатки — за свой счет, пусть он их устранит — вот тут-то мы и развернем производство! Главное, граф, это промышленный потенциал. За годы союза с Россией он у меня вырос вшестеро. А все потому, что я скопировал их таможенную политику и договорился о разделе чужих рынков. Что же касается русских тепловых двигателей, то эту проблему удачно разрешил еще мой отец, выдав дочь за шведского короля. Концессий на экстерриториальные прусские предприятия в Норвегии и нескольких арендованных крепостей мне пока хватает.
— А территориально вы прирасти не желаете?
— Почему нет? Но ввязываться в нечто вроде минувшей войны? Нет. Я решительно предпочитаю разделы. И потом — прирастание за счет России обойдется слишком уж дорого. Но вот у шведов абсолютно пустая казна. Средства до нее попросту не доходят я полагаю. Еще бы — при парламентском-то правлении! Не исключено, что я у них некоторые области попросту куплю. Да, граф, за последние несколько лет могли бы и привыкнуть — теперь Пруссия решительно предпочитает мир.
— Смотрите, ваше величество. Пруссия не так уж и велика. В схватке истинных бегемотов ее могут и затоптать.
— Угрозы? Мне? Я бы разозлился, но вы меня откровенно насмешили. Я бил и Францию, и Австрию. Один! И с русскими в тылу, вот уж были стойкие ребята. О нет. В предстоящем конфликте Пруссия будет нейтральной. По крайней мере, на первых порах.
— Если куш не будет стоить риска.
— А что может стоить такого риска?
Сен-Жермен широко улыбнулся. Так улыбается вербовщик, высыпая золото перед рекрутом-деревенщиной.
— Штральзунд и Голштейн. Вместе с каналом, разумеется. Тогда вы сможете стать на Балтике номером первым.
— И мишенью номер два.
— Я рассматриваю Пруссию как европейское государство!
— А Англия будет рассматривать как конкурента, Франция с Австрией — как главного врага. Или вы полагаете, они не смогут объединиться без вашей помощи?
— Они слишком устанут от войны.
— Если Англия, на своем острове, устанет, что будет с бедной маленькой Пруссией?
— Нейтралитет — не лучшая политика. Вспомните хотя бы Ливия и Макиавелли.
— «Без надежды и без чести сделаетесь наградой победителя», — по памяти процитировал Фридрих, — но вы не учли одной мелочи, граф. Сущей мелочи, право. У меня оборонительный договор с русскими. И я дам им понять, что, оставаясь нейтральным, я увеличиваю их силы, экономя русским экспедиционный корпус и регулярно выплачивая, как невоюющий союзник, существенные субсидии, высвобождаю многие полки, закрывая их границы телом своего нейтрального государства. Мне кажется, они поймут. И будут благодарны, несмотря на мое неучастие в войне.
Сен-Жермен так и уехал, своего не добившись. Фридрих пожалел и его — что поделаешь, германская сентиментальность. Да и было что-то трогательное в этом искреннем крестоносце галантного века. Фридриху тоже временами хотелось взгрустнуть над прошедшей молодостью, над той веселой жизнью до Кунерсдорфа. Право, кто не жил тогда — не жил вообще… Но еще больше хотелось перейти в новую, индустриальную, эпоху вместе с Россией. Вот тогда Пруссия точно станет номером вторым. А для этого, пока другие будут биться насмерть, он займется маленькими имперскими княжествами. Из-за такой мелюзги, да под шумок, никто даже ноты протеста не объявит. И северными землями. Во время большой войны слабые страны — это просто территории. А Швеция — это слабая страна, и надо постараться, чтобы большая ее часть отошла именно к Пруссии. Хотя бы и по польскому варианту. А строительством великой державы займется его сын. Или внук. А ему, Фридриху, рано. Зато надо еще и еще округлять границы. Курочка по зернышку клюет. Горе забывшим этот принцип Прусского королевства.
Сен-Жермена кирасиры задержали прямо на сходнях. Он еще заметил, что «задержали» — слово удивительно неподходящее к ситуации. Потому как после «задержания» человека обычно очень быстро куда-то влекут. Например, в карету без окон.
— Вы правы, — согласился усаживающийся с ним в карету офицер, двое капралов запрыгивали в седла, чтобы скакать по бокам, — тем более, что «задержанию» обычно придается негативный смысл, и оно понимается почти как арест. Часто так оно и бывает. Но в нашем случае будет вернее сказать, что ваше сиятельство будут препровождены для беседы с лицом, служебное время которого расписано до секунд. И окна в нашей карете имеются, просто завешены. Привычка. Позвольте…
За запыленным окном возник вечерний Петербург, покуда — до главных улиц — состоящий из темнеющих в полумраке стапелей, лесов и заборов.
— Стройки, — сообщил офицер буднично, — растем, как всегда.
— А это…
— Газгольдеры. Фонари, сударь, не святым духом работают. Вон, кстати, шар полетел. На том же самом светильном газе. Шестнадцатый полет, ночной! — гордо заявил он.
Сен-Жермен поинтересовался:
— А почему не на водороде?
— Это вы, граф, в Академии спросите. По мне — им просто лень его делать. Надо бочки с железной стружкой, кислота, трубы всякие… Взрывоопасен! Четвертый-то шар как рвануло! Хорошо, не над городом. Куда проще светильный газ! Взял баллон, сунул под оболочку, открыл вентиль — и лети. И взрывается менее охотно.
Кирасир говорил с интонацией человека, для которого купить баллон со светильным газом в магазине на углу — привычное дело. По-видимому, так и было. Про то, что для производства светильного газа нужна целая отрасль промышленности, сей бравый воин явно не подозревал. И его было бессмысленно расспрашивать, откуда в Петербург привозят уголь. Что газ делают из угля, Сен-Жермен знал. А вот что в русской столице появился газовый завод — нет.
Привычная перспектива Невского украсилась опрокинутыми пирамидами газовых фонарей. На только возведенных триумфальных рострах вообще огонь пылал постоянно. Над сияющим изнутри Домом-на-Фонтанке опять что-то сооружали. Работа кипела, невзирая на позднее время.
— Глаз, — пояснил кирасир.
— Какой глаз?
— Обыкновенный. Как бы око недреманное. В сущности, просто фонарь такой затейливый. Пока постоит на крыше. А со временем поставим на Дворцовой площади шпиль, чтобы возвышался над городом. Там еще подпись будет помпезная. «Зрю все». Но ее никто не разглядит…
В коридорах было ярко, стерильный газовый свет, рожки через шаг. И, наконец, заочно знакомое лицо.
