Валерий Елманов - Поднимите мне веки
Словом, прямой резон слегка помочь Федору.
Вот и гадай теперь, что выбрать.
– Что ж, хорошему умному человеку порадеть не грех, – наконец принял решение он. – Я, признаться, и сам козней не люблю. Отродясь их никому не чинил, всего токмо своими трудами добивался, потому те, кто на них горазд, мне тоже отвратны. Да и долгов пред тобой скопилось не счесть. Надо ж когда-то начинать отдавать.
Фу-у-у!
Неужто и тут я сработал?!
Даже самому не верится, что получилось.
Признаться, когда я затевал всю эту аферу с отказом от блюда, то держал в уме вариант-минимум, то есть хорошее, доброжелательное отношение ко мне придворного подскарбия. На большее же, хоть и подбивал тут к нему клинья, но особых надежд не возлагал, считая дьяка слишком осторожным для этого.
Я еще из деликатности даже немного поотнекивался. Мол, ни о каких долгах и слушать не желаю. Такая у меня натура – мог сделать добро для хорошего человека, вот и сделал, как указано в Библии. Другое дело, если Власьеву подвернется ответная возможность в отношении меня и он решит ею воспользоваться. Тут я буду только рад, и вдвойне рад, что не ошибся, помогая истинно хорошему человеку.
Да и мне самому отбрыкиваться будет куда сподручнее, ибо тот, кто предупрежден, тот вооружен.
А в конце набрался наглости и попросил – ну раз уж так удачно складывается наш разговор – вообще информировать меня о делах в столице. Пусть даже и козней не предвидится, но хотелось бы об этом знать, чтоб спалось спокойнее, а потому, если его не затруднит раз в месячишко черкануть пару строк…
Выразил я свою просьбу предельно деликатно, но дьяк все равно недовольно поморщился. Понимаю, предупредить – одно, а писать регулярно – совсем иное.
Однако в ответе Афанасий Иванович сослался только на чисто технические трудности. Дескать, одного доверенного человечка сыскать можно, а вот побольше…
Но я его сразу успокоил, заверив, что заботу о гонцах беру на себя. Будет с правой стороны ворот у его терема сидеть и просить подаяние один нищий. Одежка, как и положено, гнусная, драная, но на локтях кафтана непременно будут нашиты заплаты. На левом – синяя, а на правом – зеленого цвета.
– А ежели совпадет? – усомнился дьяк. – Заплат-то у них в достатке, и, как знать, вдруг это не твой человек будет?
Но у меня был готов ответ и на его возражение, поскольку я заранее разрабатывал пароли для именно такого случая, еще когда хотел подключить Хворостинина-Старковского. А что – кравчий государя, да еще пострадавший за него, это тоже о-го-го!
Однако потом все-таки передумал. Молод Иван и слишком простодушен. К тому же он не только на меня глядит разинув рот, но и на Дмитрия. И вообще, не стоит подключать первого русского поэта к своим комбинациям – других людей, что ли, нет на Руси?
Так что с ответом я не замедлил, пояснив, что надо бросить в ладонь нищему поломанную надвое полушку, а тот попеняет ему на скупость. Дескать, думный дьяк мог бы расщедриться и на что побольше, а такое разве что захудалому купчишке к лицу, и покажет в качестве доказательства точно такую же половинку.
И никому не покажется странным, что усовестившийся Власьев повелит провести нищего в людскую, распорядившись напоить и накормить его до отвала, а уж там, невзначай заглянув, одарит попрошайку от своих щедрот, к примеру, какой-нибудь одежкой или шапкой, в которую…
Продолжать не имело смысла – и без того понятно. Лишь бы дьяк не отказался, поскольку такая конспирация припахивает кровью, и проку с того, что он почти канцлер…
Коль нет в роду именитых князей, то есть Рюриковичей, а на голове боярской шапки, опалой, как Шуйский, Власьеву не отделаться. Дыба с кнутом поначалу, а в качестве десерта топор, милостиво завершающий его земные муки.
Но Афанасий Иванович, как ни странно, согласился и на это, даже похвалив меня за изобретательность. Единственное, что он уточнил, так это скорость, с которой гонец будет добираться до Костромы.
– У нас на Руси сказывают, что ложка к обеду дорога. А ежели она найдется, когда щи остынут, что с нее проку.
– А ты сам об этом нищему скажешь, – посоветовал я. – Дескать, на-ка тебе, милый, новгородку. Это значит, что немедленно скакать надо. Или московку – тут поспешать, но не так чтоб уж коней загоняя. А коль полушку – езжай себе с богом.
Но под самый конец, наверное, чтобы я не возомнил лишнего, Власьев еще раз напомнил мне, что он был, есть и остается верным слугой государя, а мне с царевичем помочь желает только лишь из уважения лично к персоне князя Мак-Альпина, из почтения к памяти покойного Бориса Федоровича, ну и дабы на Руси сызнова не пролилась кровь.
В ответ я заметил, что тоже весьма обеспокоен последней из упомянутых им причин, а потому рад, что мы с ним думаем одинаково и наши заботы сходятся.
На том и порешили.
Вообще-то в идеале имелась у меня к нему и еще одна просьба. Именно его кандидатуру вместе с патриархом Игнатием я наметил в качестве главных представителей отсутствующего Федора Годунова, если боярский переворот произойдет, когда мы будем в Костроме.
Нужные грамотки от имени царевича я уже заготовил, а им в случае убийства Дмитрия предстояло зачитать их на Пожаре. Разумеется, выйти на Лобное место они должны были не в одиночку, а окруженные надежными стрелецкими полками.
Но о таком говорить сейчас с Власьевым я не мог – рано.
Да и ничего страшного. Если убийство Дмитрия случится в наше отсутствие, то есть не на свадьбе, то мои ребятки сработают шустро и быстро передадут заготовленные письма нужным адресатам, а чтоб те не колебались, стрельцы их поторопят.
Что же касается самого венчания на царство, то тут особо и рассказывать нечего. Патриарх Игнатий, «избранный» церковным собором всего за день до того, как я вышел из темницы, провел всю процедуру в лучшем виде, без сучка и задоринки.
Голос у него, если сравнивать с Иовом, малость послабее, не так могуч, но зато вид поприличнее. Во всяком случае, песок не сыплется, да и со зрением все в порядке, а то мне Иов, когда благословлял и крестил на прощанье, едва сослепу не заехал в глаз пальцами – хорошо, что я успел уклониться.
Реакция бояр на мой почет тоже оказалась стандартной, в диапазоне от зависти до ненависти. Ничего другого я от них и не ожидал.
Царь тоже был в своем репертуаре.
Вначале, приняв от патриарха скипетр с державой – кстати, новенькие, а не те, что Годунов передал ему по прибытии Дмитрия в Москву, то есть держава стала яблоком, а не пирамидкой, – он разразился длиннющей речугой, обращенной к людям.
В ней он заверил подданных, что как никто понимает русский народ, чем тот живет, дышит да как мается, поскольку и сам скитался немало, довелось испытать и нужду, и холод, и голод… Словом, зачем-то принялся в очередной раз рассказывать о своем чудесном спасении и дальнейших злоключениях.
Однако этого ему показалось мало, так что, когда я вручил ему меч, он вновь не преминул уверить собравшихся в Успенском соборе, что клянется не вкладывать его в ножны до тех пор, пока не изничтожит всех врагов Руси, как тайных, так и явных, ну и далее все в том же духе.
Правда, тут он был куда короче – наверное, и сам подустал.
Выходил он из Успенского собора важно, в кои веки сменив обычную прыть на величавое шествование. Ну и во всем остальном тоже старался соответствовать высокому титулу.
Гордый профиль, твердый шаг,
Со спины – дак чистый шах!
Только сдвинь корону набок,
Чтоб не висла на ушах!..[85]
В самую точку. Честно говоря, так и хотелось это посоветовать, поскольку шапку Мономаха он слишком глубоко нахлобучил – боялся, что свалится, не иначе поэтому смотрелась она на нем… не совсем хорошо.
Как там в народе говорится? Не по Сеньке шапка? Вот-вот.
И не по Митьке тоже.
И вообще, мой ученик был бы в ней куда краше.
В остальном же ничего из ряда вон выходящего, то есть ни происшествий, ни дурных предзнаменований – строго по плану.
Не стряслось со мной беды и на царском пиру. Правда, тут я и сам подстраховался: ел крайне умеренно, а уж пил и вовсе – только подносил кубок ко рту, слегка касаясь его губами.
Впрочем, соблюдать меры предосторожности мне помогали бояре.
Сидя на почетном месте подле Дмитрия, как человек, представляющий особу престолоблюстителя, я то и дело ловил на себе их хмурые, недовольные и откровенно злые взгляды, излучающие все в том же диапазоне, как и в Успенском соборе, поэтому забыться и расслабиться не мог при всем желании.
Кстати, первая практическая отдача за мою услугу Афанасию Ивановичу – я имею в виду отказ в пользу Власьева от почетной обязанности осыпания Дмитрия на выходе из собора золотыми монетами – была уже в этот день.
Дело в том, что неблагодарный дьяк Меньшой-Булгаков, несмотря на то что я осыпал его серебром с головы до ног, подарив гаду аж целых семьдесят рублей – остаток от изъятых ста тысяч, все равно не угомонился и поначалу подсунул блюдо с браком.
