Джордж Стюарт - Земля без людей
А скоро все они почувствовали голод и сильную жажду. И когда понемногу стало стихать пламя, и когда разорвалось сплошное кольцо огня, один из молодых выбрался из пещеры. А когда вернулся, то нес в руке старый жестяной чайник. И Иш узнал его – тот самый чайник, что некогда оставили они у ключа с особенно чистой и прозрачной водой. Молодой первому протянул воду Ишу, и тот долго пил прохладную воду. Потом пили все остальные. А когда напились, тот же самый молодой вытащил из кармана голубых джинсов плоскую консервную банку. Этикетка, видно, еще очень давно отлетела от банки, и металл ее толстым слоем ржавчины был покрыт. И когда увидели остальные банку, тут же начался между ними горячий спор: должны ли они попробовать то, что находится в этой банке, или лучше выбросить ее сразу Ведь уже были случаи, когда умирали люди, поев из банок, – так один молодой говорил. И продолжали они спорить яростно, но никто не посмотрел в сторону Иша и не спросил у него совета… Вот если бы на банке была картинка: рыба или фрукты какие-нибудь – вот тогда они бы знали, что там внутри. А один самый осторожный все настаивал, что даже картинка не поможет, потому что ржавчина могла проесть железо и тогда все, что внутри банки заключено, обязательно испортится. А Иш, которого в спор не вовлекали, мог сказать им, что нечего тут спорить, а нужно просто открыть банку и посмотреть, в каком состоянии находится там пища. Но оттого, что стар был Иш и с годами большую мудрость приобрел, понял скоро, что молодые спорят просто ради развлечения и в конце концов обязательно к одному общему мнению придут. И правда, поспорили, поговорили молодые, а потом один из них снял с пояса нож, воткнул в крышку банки, легко взрезал мягкое железо, открывая на всеобщее обозрение красно-коричневую массу ее содержимого. Иш тогда сразу понял – это лосось. А молодые долго обнюхивали банку, пока не пришли к общему мнению, что красная масса не сгнила и пригодна в пищу. Но для успокоения еще и банку изнутри осмотрели, проверяя, не проела ли ржавчина металл насквозь. А потом разделили банку на равные части и протянули долю Ишу. А Иш давно, очень давно не видел и не ел лосося из консервной банки. И казалось ему, что рыба должна быть гораздо светлее, а когда попробовал, понял, что за годы потерял лосось прежний аромат и вкус. А может быть, просто казалось ему так, потому что с годами перестал он ощущать вкус пищи. Если бы не тяжкий труд разговаривать, он бы не отказал себе в удовольствии прочесть молодым лекцию о тех маленьких чудесах, что предшествовали возможности их трапезы этими кусочками консервированного лосося. Что рыба была поймана многие годы тому назад у берегов Аляски, за многие тысячи миль от места, где они сейчас ее ели. Но если бы мог он говорить как раньше, не испытывая труда, то, наверное, не поняли бы молодые, о чем говорит этот древний старик. Возможно, и поймут они, что такое океан, ибо раскинулся океан совсем недалеко и могли видеть они его беспокойные просторы. Но, не имея представления, что такое большой корабль, не поймут они, как может держаться корабль на воде, и уже тем более не представить молодым, что значит «многие тысячи миль». И потому спокойно жевал Иш свою долю лосося, и лишь взгляд его скользил по лицам молодых, перебегая с одного лица на другое. Но все чаще застывал на лице молодого, которого знал Иш по имени, – Джек. Видно, нелегкой была жизнь у Джека, не баловала его. Видел Иш шрамы на его лице, и, если зрение не обманывало, левая рука слегка искривлена была, видно, после перелома срослась неправильно. И хотя не баловала судьба Джека, но не видел Иш на его лице борозды морщин – ясным и открытым оставалось, лицо. И снова почувствовал Иш, как сердце его нежностью и любовью переполняется, ибо, несмотря на шрамы, был для него Джек дитя – невинное, несмышленое дитя, и страшился Иш, что настанет день, когда суровый мир обрушится на невинную душу и сомнет ее, не готовую к неведомым испытаниям. И еще вспомнил Иш, как однажды задал молодому по имени Джек один вопрос Тогда спросил он его: «Ты счастлив?» И молодой тогда по-странному ответил, заставив Иша сомневаться, правильно ли он понял смысл услышанных слов. Так все теперь в этим мире устроено, и если почти не изменился язык, то не сосчитать, сколько прежних понятий и различий в явлениях исчезло из этого мира и из мыслей людей. Стерлась грань, разделяющая понятия горя и радости, созданная человеческими существами во времена цивилизации. И не только это, – если подумать, он, возможно, отыщет и другие примеры. Значит, мог Джек не понять вопроса, когда ответил Ишу: «Да, я счастлив. Все в мире идет, как должно быть, и я малая его частица». Но уже то хорошо, что не исчезло веселье из этого мира. И пока сидел Иш под низкими сводами – вытяни руку и коснешься шершавого камня, – видел он, как забавляются молодые с собаками, и слышал, как подшучивают друг над другом. И смех их, беззаботный и радостный, не затихал под сводами пещеры. А тот, кто все еще вырезал свою полногрудую красавицу, насвистывал что-то негромко. Веселый мотив слышал Иш и вспомнил, что знает эту песенку, но не мог вспомнить ни названия, ни слов. Но, слушая, ясно представил Иш снег и мерцающие красные и зеленые фонарики и услышал переливчатый звон колокольчика, и ощущение праздника поселилось в его душе. И в Старые Времена, наверное, весело и счастливо звучала эта маленькая песенка, а сейчас еще веселее была. Веселье – вот что пережило Великую Драму. Великая Драма! Не думал о ней и не вспоминал Иш эти слова вот уже много лет. А сейчас, кажется, утратили они свой страшный смысл и значение. Те, кто умер тогда, и сейчас бы лежали мертвыми, ибо много лет с той поры минуло. И теперь не видел Иш большой разницы в том, что умерли они все в один год, а не постепенно, по прошествии многих лет. А что касается потери цивилизации, то в ее обязательной необходимости для человека давно уже стал сомневаться Иш. А молодой все продолжал насвистывать, и показалось Ишу, что вспомнил он первую строчку песни: «Как весело, как весело…» Он мог спросить молодого, знает ли тот слова, но слишком устал Иш, чтобы тревожить собственный застывший покой праздными вопросами. Но разум продолжал оставаться чистым и ясным. Пугающе чистым был его разум, и уже давно не помнил Иш, когда так же, как сейчас, мог заглядывать он в будущее и постигать суть вещей. «Что все это значит? – спрашивал он себя. – Почему так ясен и чист сегодня мой разум?» И решил, что от потрясения вернулась к нему ясность мысли, когда грубо выбросили его из кровати и, подгоняя, заставили бежать из горящего дома. Но не был уверен Иш, что только этому обязан он ясности мысли. И снова удивился он выражению лиц молодых. Почему покоем дышат они, почему не теряют уверенности, когда вокруг полыхает пламя? И хотя не мог Иш с уверенностью ответить на свои вопросы, все же в размышлениях напряженных нашел приемлемые варианты. И думал он, что ответ нужно искать в отличиях времен, что принадлежали цивилизации, и тех, что проходят перед его глазами сейчас. Во времена цивилизации эти молодые смотрели бы друг на друга как на соперников. Много мужчин ходило по свету во времена цивилизации, и не утруждали себя эти мужчины задуматься об окружающем мире, потому что сильнее был человек этого мира. И потому больше думали, как превзойти ближнего своего, и даже брату не доверяли. А когда не стало людей и лишь малая горстка выживших могла бродить по этой земле с луком в руках и верной собакой подле ног, как никогда раньше нуждались они в верном товарище, готовом по первому зову явиться. Но не знал Иш – прав ли он. И хотя открылась ему суть вещей и впервые за многие годы ясен и чист был его разум, все равно не уверен был Иш, что прав. А к середине дня прогорел огонь возле скал и ушел далеко к югу. И тогда они покинули убежище свое и, обходя места, где еще курился сизый дым пожарища и лежали россыпи горячих углей, по склону холма пошли вслед за огнем тоже на юг. Не трудным был их путь, и, видно, знали молодые, куда и зачем они идут. И Иш не задавал вопросов, потому что все силы, какие еще остались в нем, нужны были, чтобы двигаться вперед. И молодые не торопились и часто ждали, когда догонит их отставший старик, и подставляли плечи, чтобы мог опереться о них Иш и дать отдых натруженному телу. А к вечеру, когда совсем оставили силы Иша, устроили они привал на берегу быстрого ручья. По причуде ветра или потому, что густо обступили берега ручья зеленые кусты, но не коснулся пожар этого маленького пятнышка земли, оставив нетронутым. Вода журчала в русле ручья, и хотя все большое зверье убежало из этих мест впереди огня, но много перепелок и кроликов нашли себе убежище у воды, и, сняв луки, молодые разошлись в разные стороны, и скоро вернулись, и несли много еды. Один из парней, видно по старой привычке, зажал сверло в тетиве лука и принялся разводить огонь. Другие весело расхохотались и через минуту вернулись с дымящимися ветками и палками, оставленными прокатившимся рядом огнем. Когда поел Иш и силы понемногу стали возвращаться к нему, огляделся он по сторонам и в полуразрушенном здании, что бесформенной громадой высилось впереди, узнал знакомые очертания и тогда понял, что остановились они лагерем на земле Университетского городка. И хотя очень устал Иш, все же заставил себя подняться с земли и увидел в сотне ярдов смутные очертания библиотеки. Уничтожили жадные языки пламени окружающие ее деревья, но не тронули, пощадили стены. И наверное, все тома ее, вся запись мудрости человеческой остались доступными. Для кого доступными? Но Иш не стал даже пытаться отвечать на вопрос, так неожиданно возникший в его сознании. В каком-то смысле изменились законы, по которым велась сейчас эта древняя игра под названием жизнь. И не может сказать он, к худшему или, наоборот, к лучшему изменились эти законы. Но в любом случае библиотека – разрушена она или сохранила свое содержимое в неприкосновенности – не могла повлиять на ход его мыслей. Может быть, мудрость от прожитых лет пришла к Ишу. А может быть, от глубокого отчаяния и смирения это все. «Какое странное место подарила мне судьба для ночлега, – думал Иш. – Придут ли ко мне сегодня ночью тени моих старых университетских профессоров? Приснятся ли мне миллионы книжных томов, нескончаемой вереницей проходящих мимо. Не будут ли они смотреть на меня как на предателя, в чьей душе появились сомнения в святой мудрости их и благородстве?» И хотя часто просыпался он в ту ночь, дрожал от холода и завидовал безмятежно спящим молодым, но в промежутках между бессонницей спал крепко и не видел снов, – видно, очень устал после того, что случилось с ним в этот день.
