Александр Авраменко - Мы всякую жалость оставим в бою…
— Ja! — гордо отвечает Любаша, исчерпывая этим большую часть своего запаса немецких слов.
Бедняга макаронник силится перевести все сказанное им на русский, но после того как он произносит нечто вроде «Сеньора есть красный сосна», он оставляет свои попытки, уничтоженный Любиным взглядом и моим хохотом. Отсмеявшись, я поясняю ему его ошибку. Он-то, добрая душа имел ввиду «прекрасная, как сон». Поняв, он заливисто хохочет, а потом так долго извиняется перед Любой, что она, разумеется его прощает.
Мы втроем шагаем по Пятигорску. Величественный Машук, нависающий над городом, пронзительно синее и хрустально чистое кавказское небо, оживление улиц после трудового дня — все это поднимает настроение и заставляет почти забыть о войне и ранах. А тут Люба еще и добавляет радости: завтра в Пятигорск приезжает Макс с супругой и моей крестницей. Оказывается, ему тоже предоставили отпуск, и он, побыв несколько дней в своем поместье, решил поехать к нам в гости, в Москву. Макс позвонил Любаше, узнал все новости и загорелся идеей побывать в Пятигорске. Ура!
К ужину мы с майором возвращаемся в санаторий. Кормят вкусно и обильно. После ужина большинство отдыхающих собирается в клубной комнате. Мой сосед очень недурно исполняет «Санта Лючия», присев к роялю. Разговоры, бильярд, карты — все как в обычном офицерском клубе. Вообще-то, на бильярде я играю недурно: в Манчжурии, у нас стояли два стола и, кроме карт и радиоприемника, других развлечений больше не было. Так что я научился. Левая рука, правда, слушается плохо, и пару раз я киксую но, все же, пять партий сделано. Рядом со мной оказывается мой лечащий врач, крайне симпатичный пожилой человек, чем-то похожий на Антона Павловича Чехова.
— Очень хорошо, голубчик, очень хорошо, — он смотрит на меня, поблескивая стеклышками пенсне. — Бильярд Вам, голубчик, очень полезен, руку разработает. Назначаю Вам в качестве курса лечения минимум по три партии в день. И не увиливать.
Неплохое лечение. Мне нравятся наши русские пожилые врачи. В отличие от своих молодых или иностранных коллег, они проявляют к пациенту какую-то отеческую заботу. Стараются шутить, веселить пациента, помня видимо, старинное изречение: «Смех — лучшее лекарство!»
Новый день приносит мне новые радости. После завтрака, когда я спускаюсь к выходу, мне навстречу бежит Макс, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Он обнимает меня, и орет на весь санаторий, что больше никогда не оставит меня одного потому, что стоит только танкистам остаться без авиационной поддержки, как они сразу попадают в неприятности.
— Ну, это как сказать, дружище. Вон Танкист, как раз всего лишился при помощи авиации, нет?
Макс треплет кота за загривок:
— Ничего подобного! Авиаторы как раз позаботились о том, чтобы кот попал в правильные руки! — и уже обращаясь к коту: — Тебе ведь стало лучше в русской армии, зверь?
Танкист жмурится, всем своим видом демонстрируя полное согласие с Максом.
Мы выходим из санатория и попадаем в руки Любаше и Светлане. Наши половинки запланировали на сегодня набег на магазины Пятигорска, но мы все трое, включая Танкиста, решительно восстаем против такого времяпровождения. Охота была, стоять болванчиком по часу в каждом магазине под нескончаемое: «Милый, посмотри, мне это идет? Ах, родной, взгляни — какая прелесть! Нет, дорогой, мне ничего здесь не нравится! Что ты встал как неживой: скажи что-нибудь! А я говорю, что это меня ПОЛНИТ!!!»
В конце концов, мы принимаем разумное решение: жены идут сами по себе, мы — сами по себе. Наши ненаглядные, чуть подувшись, уходят, оставив нам напоследок наставления по хорошему поведению. Не напиваться («…вот только попробуй нажраться, я тебе…»), ни во что не ввязываться («…ради всего Святого, никого не трогай, слышишь?»), девчонкам про свои подвиги не врать («…если я тебя увижу с какой-нибудь лахудрой — так и знай, уеду и дочь заберу!»), деньги не транжирить («…вообще, лучше отдай их мне — тебе деньги зачем?»). Когда они удаляются на достаточное расстояние, мы с Максом переглядываемся и долго хохочем. Воистину: все женщины одинаковы…
* * *…С Машука открывается чудесный вид на город. Сентябрь, но солнце жарит по-летнему. Взяв по кружке пива, мы присаживаемся в тенечке маленькой ресторации. Макс рассказывает о жизни в ИВТ, о новых проектах, о работе… Затем, мы начинаем обсуждать войну. Отхлебнув пиво, Макс грустно замечает:
— Знаешь, Сева, я после нашей первой встречи в Испании решил: умру, но обгоню этого русского по орденам. И что? Я получаю один орден, ты — два! Наверное, я выбрал не тот род войск, — и заканчивает меланхолично — blyad'.
Это выглядит так смешно, что я, не выдержав, прыскаю в кружку. Отсмеявшись, говорю:
— Брось, Макс. Зато у вас, авиаторов, отпуска чаще дают. И вообще: войне скоро конец. Сколько там той Японии осталось? А война кончится — ордена только летчикам-испытателям давать и будут. Так что, догонишь…
— Думаешь? — Макс внимательно смотрит на меня. — Не хочу тебя огорчать, но война будет еще долгой. Я тут краем глаза проект видел. Нового бомбардировщика. Машина — супер, но дело не в том. Девиз этого проекта был — бомбардировщик «Америка». Понял?
— Понял, не дурак. Значит, на очереди самодовольные янки. Добро, янки — так янки…
…Вечером я затаскиваю Макса к нам, в санаторий. В клубную комнату мы идем не сразу: надо же старым друзьям чуть-чуть выпить за встречу! На скамейке в парке мы с удовольствием пьем коньяк, закусывая отменными местными грушами отличным крупным виноградом.
— Ой, кто здесь? — звучит из темноты испуганный женский голос.
А, это та самая сестра-хозяйка с одной из своих подчиненных. Тоже очень симпатичная девица.
— Присаживайтесь, красавицы, скрасьте двум офицерам их одиночество.
Девушки не чинясь присаживаются и выпивают с нами за Победу, за Союз, за тех, кто не пришел с войны. В принципе, можно попробовать провести разведку боем: Любаша приехала только на неделю, а отпуск у меня — месяц…
— Соратники, а что ж Вы тут сидите? — брюнетка раскраснелась, и, кажется, готова не только к разведке, но и к решительному наступлению. Ее подруга, миниатюрная рыженькая девица, смотрит на Макса восторженными глазами, и тоже, вроде, готова капитулировать, даже до начала боевых действий. Бедный Макс: он решительно смущен и не знает, куда деть руки. Боже мой, огромный застенчивый ребенок. Сейчас нас куда-нибудь позовут…
— Маша, Настя, где Вы! — ну вот, кто-то совершенно не вовремя вмешался в нашу жизнь. Еще одна девица вихрем выбегает на освещенную фонарем аллею, и, увидев всю компанию, смущенно останавливается.
— А что ж Вы в клуб не идете? Там же Маяковский приехал! — выпаливает она, видимо, чтобы хоть что-то сказать.
— Маяковский? — Макс решительно встает. — Надо обязательно сходить, посмотреть. Света его очень любит.
Он широкими шагами направляется к зданию санатория. Добродетельный германец бежит, спасая свою семейную верность. Ну да ничего, впереди еще целый месяц…
…Клубная встречает нас полузадушенными звуками «Санта Лючии». Странно, я готов присягнуть, что это поет мой сосед, майор Леоне, но его голос звучит как-то неестественно.
— Смотри, соратник, что наш волхв пресветлый делает! — восторженно кричит мне прямо в ухо какой-то молодой дружинный артиллерист. — Играл на бильярде с макаронником на песню из-под стола. Вот теперь римлянин надрывается.
Оглядываю соратника с ног до головы. Да, братишка, не был ты в Манчжурии, а то так бы не смеялся. Нет, это надо кончать…
— Владим Владимыч, а со мной партию, на тех же условиях?
— Что будете петь, юноша? — трубным басом интересуется он, стоя ко мне в пол оборота. Затем, разглядев меня внимательно, чуть смущается и предлагает:
— Фора — два шара.
— Два шара много, но один я Вам даю.
Похоже, я его достал. Он-то играл с героем в благородство, но теперь он, смерив меня взглядом, говорит твердо:
— На русскую народную, идет?
— Согласен. Помнится, Вы, соратник, «Дубинушку» хорошо исполняли…
— Мы знакомы? — его взгляд снова теплеет, теперь он заинтересован.
— Очень давно. В редакции «Патриота».
— Приносили что-нибудь?
— Нет, защищал в числе дружинников их «техноложки». Ну-с, приступим?
На серебряном рубле разыгрываем очередь. Маяковский разбивает. Посмотрим-посмотрим…
— Четвертый, в дальний угол! — есть! Так-так-так…
— Десятку, от борта — в середину! — ну, это просто…
— Единица влево! Пятерка — в ближний, направо! Девятка — от двух бортов в центр!
Ах, черт! Рука непроизвольно дергается, промазал. Ну, ладно, Владим Владимыч, посмотрим, что Вы делать будете…
Он обходит стол, приседает, внимательно изучая положение шаров на сукне. Затем, откашлявшись, говорит:
— Семерка — в центр!
