Товарищ "Чума" 10 (СИ) - "lanpirot"

Одна из её педипальп протянулась к отцу Евлампию, но в тот же миг из-под рясы инквизитора блеснул его серебряный крест, треснувший еще при противостоянии с Раавом. Пробив острой заусеницей волосатый хитин, он вошел в её плоть, и чёрная жидкость брызнула на землю. Паучиха слегка вздрогнула всем телом.

— Ах… — Её голос стал сладким, почти ласковым. — Так ты ещё и кусаешься? Так даже интереснее… — В следующий момент её челюсти раскрылись еще шире, и я увидел, как её горло пульсирует, готовясь к трапезе.

Похоже, что серебро, на которое делал ставку священник, никакого особого эффекта на эту тварь не возымело. Надо было срочно переходить к тяжёлой артиллерии — Благодати, но отец Евлампий отчего-то тянул с её применением. И тут до меня начало доходить почему он медлит — ведь мы все находились рядом с ним, можно сказать, плечом к плечу. И, применив свою божественную ачивку, вместе с паучихой он размажет в сопли и нас! И он, похоже, это прекрасно понимал, сообразив куда быстрее меня.

Отец Евлампий с хрустом сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, а затем выдернул крест их ноги демона. Его глаза метались между мной, Ваней и Черномором — понимание, что он стоит перед выбором: нашей смерти от чудовища или смерть от его священной Благодати.

— Господи, прости мя грешного… — прошептал он, и в его голосе была не мольба о прощении, а, скорее прощание с жизнью.

Что задумал священник, я не понимал. А паучиха уже наклонилась ближе, её большие глаза отражали наши искажённые страхом лица, но центральное место занимало лицо батюшки, в котором светилась какая-то решительная отрешённость. Тварь распахнула свою «сложносоставную» пасть так широко, что вполне могла откусить монаху голову.

А вот священник, похоже, именно этого и дожидался, метнув паучихе в пасть треснувшее распятие, которое продолжал держать в руке. Не знаю, как ему удалось стянуть его с шеи, но у него всё отлично получилось. И направленный в цель недрогнувшей рукой, он влетел точно в раззявленную пасть монстра.

Еще в полёте крест полыхнул непереносимо белым светом, ярким, как вспышка молнии. Поначалу я подумал, что батюшка крестом лишь отвлекал внимание паучихи, а следом шандарахнул Благодатью. И ожидал, что мы все сейчас сгорим в его священном пламени.

Но нет — задумка священника была совершенно в другом — он просто «зарядил» крест Божественной силой и забросил его в распахнутую пасть восьминогого монстра. Паучиха взвыла и отпрыгнула назад, будто её обожгли. Её плоть почернела и потрескались, как сухая глина, в тех местах, куда попало сияние или которых коснулся крест. Но символ веры, тем не менее, со свистом вошел в её пасть и исчез в чудовищной глотке.

Паучиха внезапно дернулась всем телом, будто её ударило током. Её хитиновые пластины затрещали, а изо рта вырвался пронзительный визг. Она отпрянула, отлетев на несколько шагов, и впервые за всё это время в её движениях появилась… неуверенность.

— Что… что это⁈ — Впервые с той минуты, как мы оказались в её логове, в её голосе слышался настоящий испуг.

Отец Евлампий стоял, тяжело дыша, а я читал в его голове, как он в это время истово молит Господа, чтобы тот помог ему в праведной битве. И, похоже, что Бог его услышал. Чертова тварь совсем забыла о нас. Поначалу она попыталась отрыгнуть проглоченный крест, но из её глотки на землю исторглась только черная жижа, да пошел слабый дымок.

Паучиха зарычала, но рванулась не на нас, а прочь — в тень, подальше от света. Её ноги скользили по земле и разъезжались в стороны, будто она вдруг потеряла равновесие. Она пронзительно зашипела, её тело внезапно напряглось, а брюшко вздулось.

Я с удивлением заметил свет, пробивающийся сквозь хитиновые пластины. Похоже, что крест, напитанный Благодатью, продолжал «творить чудеса» в брюхе восьминого чудовища. Паучиха завизжала еще громче, у меня даже зазвенело в ушах — как бы перепонки не лопнули.

А её тело дрогнуло — паучиху реально так заколбасило. Свет изнутри её брюха становился всё ярче, пробиваясь сквозь трещины в хитине. Казалось, её распирает невыносимый жар Божественного света — того самого, что и должен сжигать всякую нечисть.

— Не может быть… — прошептал Ваня, заворожённо глядя на бьющегося в судорогах монстра. — Неужели удалось?..

Тварь скрючилась, её лапы судорожно цеплялись за землю, но тело уже не слушалось. Внезапно раздался глухой хруст — будто ломаются кости, только страшнее, звонче, влажнее. И потом… БА-БАХ! — Её брюхо взорвалось.

Этот звук целительным бальзамом прошёлся по моим психологическим ранам. Я едва успел зажмуриться — ослепительная вспышка на мгновение выжгла сетчатку. Разорванные клочья хитиновой брони и липкой плоти разлетелись по округе, ударив в стволы деревьев и осев на ветках и кустах чёрными дымящимися кусками. Только черная жижа полновесными каплями стекала на пыльную землю.

Кап! Кап! Кап! Разбавляла эта мерная капель установившуюся тишину, да еще тяжёлое дыхание отца Евлампия и прерывистый стук моего сердца.

— Свят… свят… свят… — Крестился священник, глядя на то, что осталось от грёбаной паучихи.

Ваня стоял бледный, с широко раскрытыми глазами:

— Это… это конец?

— Похоже… что нет… — покачал я головой, ощущая своими обостренными чувствами, что с тварью еще не покончено.

И словно в подтверждение моих слов из тени, среди клубов дыма, медленно выполз «остаток» чудовища. Половина брюха отсутствовала, ноги — обгорелые обрубки. Но она продолжала жить и смотрела на нас с ненавистью.

— Вы… — Её голос был хриплым, словно пробивался сквозь обожженное горло (хотя так оно и было). — Сдохните…

Тварина шагнула вперед на подгибающихся остатках ног, не замечая, как из её развороченного брюха бегут яркие искры, пожирая прямо на наших глазах, то, что еще от неё оставалось. С каждым мгновением он неё оставалось все меньше и меньше. Последний щелчок уродливых жвал так и не сумел отхватить от нас ни кусочка. Паучиха сгорела. Полностью. Дотла. Мы стояли, окружённые гарью и пеплом, но главное — живые.

Ваня первым нарушил тишину:

— А крест ваш, батюшка, действительно животворящий… Спасибо!

Священник медленно опустил взгляд на «осиротевшую» грудь, по привычке ища крест рукой.

— Не меня благодари… — Голос его дрогнул. — И не крест… А Господа нашего!

— Ну… спасибо ему… — как-то нерешительно произнес Чумаков. — Если он нас спас… значит, хорошо своё дело знает…

На эти слова священник лишь снисходительно улыбнулся. Он и не рассчитывал услышать даже такие слова от убежденного безбожника-атеиста. Но лёд, как говорится, тронулся, господа присяжные заседатели! Лёд тронулся! Окружающий нас мир — изменился. И в ближайшее время изменится еще сильнее.

Я почувствовал, как мою кожу обожгло словно электрическим разрядом. Паутина вокруг нас, наконец-то ставшая видимой, начала тлеть, распадаясь хлопьями пепла. За несколько секунд от неё практически ничего не осталось. А в освобожденном теле поселилось ощущение, будто меня пропустили через мясорубку. Вокруг лежали обгоревшие клочья паутины, а от твари остались лишь дымящиеся угольки.

— Все… живы? — прохрипел я, с трудом поднимая голову.

Черномор ругался сквозь зубы, пытаясь вычистить из бороды липкие остатки паутины. Ваня просто без сил осел на дорогу — его жестко передавленные конечности почти отнялись. А отец Евлампий…

Священник стоял на коленях, тяжело дыша, и капал кровью. Да он буквально заливал кровавой юшкой землю подле себя. Кровь текла из носа, изо рта и ушей и, даже, из глаз.

— Отец Евлампий? — осторожно позвал я его.

— Не… не трогайте меня! — Монах резко отстранился, когда я попытался к нему подползти. — Для меня ещё… ничего не закончено… И отойдите подальше! — потребовал он.

— Да в чем дело-то? — Я попытался выяснить причину подобного поведения, но всё-таки благоразумно отполз подальше.

— Так… бывает… — Инквизитор попытался отереть кровь с лица широким рукавом рясы, но только сильнее её размазал. — Когда я… противлюсь Его уставу… Я должен был выжечь здесь всё… и вас в том числе, а не только эту тварь… Но я сдерживал поток Благодати… это — расплата… Мой организм не железный…