Солдат и пес 2 (СИ) - Советский Всеволод

— Ладно, — сказал я. — Давайте я туда схожу, пошарюсь там немного. А вы здесь постойте на подхвате.

Все охотно согласились.

Я взял у разводящего фонарь, подошел к границе полусвета и тьмы. Табличка «Стой! Прохода (проезда) нет. Запретная зона». Взяв автомат наизготовку, я порыскал лучом фонаря туда-сюда, продвинулся чуть дальше. Замер, вслушиваясь, и слушал так довольно долго. Ровно ничего, кроме обычных ночных шумов. Ветер, шелест крон, приглушенные звуки железной дороги издали. Какой-то особенный осенний запах леса — будь я парфюмер, я бы постарался создать мужские духи с таким ароматом.

Всматривался и вслушивался я тщательно. Ничего. Если кто и был здесь, либо давно удалился, либо идеально затаился… Первое вероятнее.

Я вернулся:

— Тихо все. Следов не видно никаких.

— Было! — твердо сказал Корнелюк. — Точно было!

— Ладно, — решил Иванов. — Главное — смотреть в оба. И чуть что, сообщать. И никто не пройдет! Все, пошли.

Я успел еще проверить условия Корнета, его миску с водой — тут все было в норме. Поощрительно потрепал пса по боку:

— Молодец! — и он в ответ махнул хвостом.

Возвращались в молчании, если не считать окликов часовых и ответов на них. Я упорно думал о том, почему же этот шестой пост для наших противников как медом намазан… Вернее, это как раз понятно: у них откуда-то информация, что где-то там, в районе этого поста должен быть один из выходов подземной коммуникации. Вопрос, конечно, в другом: на самом деле так это или не так, и если так, то можно ли взять диверсантов засадой?..

Вопрос вопросом, а ответа у меня нет.

Дежурный по части был старший лейтенант Бычков. Он, понятно, тревожился — и встретил нас в районе КЖ, где беспокойно маячил, поддевая что-то в траве носком сапога.

Услышав наши шаги, он быстро обернулся:

— Ну? — нетерпеливый вопрос.

Иванов постарался обстоятельно изложить ход событий. Бычков, послушав, перебил и обратился ко мне:

— Сергеев! Что-то обнаружил подозрительное?

— Никак нет. Но уверен, что-то было. Корнет бы просто так лай поднимать не стал. Пес умный.

— Так может, на зверя какого набросился? — старлей тоже решил не упустить ни одного аргумента.

— Ну, товарищ старший лейтенант, вы тут много зверей видели? В окрестностях части.

Бычков насупился.

— М-да… Это верно. Ну ладно, служим дальше.

В дальнейшем наряд прошел без происшествий. Заменившись, я сразу под вымышленным, но весомым предлогом отправился к Богомилову.

Тот, однако, оказался занят:

— Слушай, у меня отчет срочный… Вот прямо сейчас надо отправить, хоть тресни. Давай завтра. Я тебя вызову.

Завтрашний день начался с того, чего так ожидали наши старослужащие.

На разводе Романов, выслушав рапорт Козлова, скомандовал: «Вольно», и с самым невозмутимым видом достал из-за отворота шинели газету «Красная звезда».

— Товарищи… — далее последовал полный набор категорий военнослужащих, — оглашается Приказ Министра обороны СССР № 242! Об увольнении из Вооруженных сил в октябре-декабре 1982 года военнослужащих, выслуживших установленные сроки службы, и об очередном призыве граждан на действительную военную службу… Смирно!

И он прочитал весь приказ до слов «…Маршал Советского Союза Устинов».

Пока читались эти вещие слова, я видел, кося взглядом, как невольно расцветают улыбками лица наших старослужащих, с этой минуты переходящих из разряда «дедов» в «дембеля», а дедами, соответственно, становились «черпаки» весеннего призыва 1980 года… Я же, согласно этой иерархии, из «духа» превращался в «шнурка».

Полковник же сохранил в образе полную невозмутимость. Зачитав приказ, он ровным тоном, словно ничего не произошло, отдал распоряжения на служебный день, потребовал замов, включая начальника штаба, к себе в кабинет, прочим велев приступить к исполнению обязанностей.

Смольников решил провести ряд упражнений с собаками на предмет исполнения ими служебных функций, особенно задержания нарушителей. Строго говоря, мы должны были делать это ежедневно… но понятно, что сложный механизм работы базы требовал внезапных изменений, авральных действий — и планомерная кинологическая работа была невозможна. Однако мы старались.

Тренировки с собаками — само по себе дело увлекательное, мы с Громом, да и с другими псами работали с увлечением, время понеслось незаметно. И уже перед самым обедом последовало распоряжение по телефону: рядовым Айвазяну и Сергееву после обеда зайти в кабинет начальника УОМО.

Смольников, узнав об этом, ругнулся:

— Ну, бюрократам нет покоя! Что там еще могло потребоваться?..

Неожиданно плеснул нам воду на мельницу Зинкевич:

— Да у них это вечная история! Помните, товарищ старший лейтенант, до Богомилова был двухгодичник, как его… забыл фамилию?..

— Куликов.

— Точно! Куликов. Так вот, он раз пять-шесть, что ли, меня дергал: не то буква какая-то не сходилась, не то цифра в дате… И всякий раз одно и то же! Раз выяснили, другой… А он опять за свое! Вызывает: почему, говорит, у тебя в одном документе так, в другом эдак⁈ Заколдованный круг какой-то. А потом отстал, и даже не знаю, почему.

Смольников махнул рукой.

— Они все особистов из себя корчат… — проворчал он, не подозревая, насколько близок к истине. — Что Куликов, что Богомилов…

Тут, впрочем, комвзвода спохватился, сообразив, что негоже так говорить об офицерах с солдатами, построжал:

— Ну, ладно, раз сказано, значит, сказано. Айвазян, Сергеев, после обеда — в штаб, потом сразу сюда. Еще поработаем.

— Есть, — кивнул я.

На обед сегодня Светлана закатила жирные, но дико вкусные щи, макароны по-флотски, розовый кисель, который совершенно непонятно из какой ягоды или фрукта сделан, но зашел на «отлично». Подозреваю, что начальство негласно распорядилось сделать «дембельское» пиршество, хотя прямых тому подтверждений никаких. Но вообще, конечно, было шумно, приподнято, только и разговоров, что о предстоящем увольнении. И уж, разумеется, все увольняемые только и думали-гадали, какие «дембельские аккорды» предложит им командование части. Работа в этом плане всегда найдется.

Ну а я, понятно, был занят совсем другими заботами.

Но скажу больше: мысли мыслями, но сквозь эти думы само собою пробивалось некое необъяснимое беспокойство.

Тревожное предчувствие. Словно из будущего, растворенного в тумане неведения, замигал, запульсировал по азбуке Морзе слабый огонек, желая о чем-то предупредить меня. А я и знать не знаю, о чем он так отчаянно маячит, только чувствую, что ждет меня что-то разбег событий, перепутье, где предстоит найти один — всего один! — верный путь из всего того, что веером раскинет передо мною жизнь…

И снег, и ветер,

И звезд ночной полет…

Меня мое сердце

В тревожную даль зовет!..

Вот где-то так.

Это напрягало, но не пугало. Я ведь сознавал, что оказался здесь не просто так. Что в мире нет случайностей, что все они — все то, что мы зовем случайностями — это яркая, красивая, броская одежка на строгом, непреклонном теле закономерности. Стало быть, это моя сверхзадача такая: оказаться в этом самом перепутье и найти ту дорогу, которую предназначила мне судьба.

С таким рабочим настроение, слушая краем уха бухтение Айвазяна, я шагал в штаб. Сослуживец мой вслух опасался, что обнаружилось несоответствие в документах: ему, оказывается, ловкий папа, глава многодетной семьи, за взятку менял в документах то ли месяц, то ли год рождения — чтобы мама подпала под статус награждаемых орденом «Материнская слава». Кажется, так. Точную механику папиных соображений я воспроизвести не смогу, но профит там точно был. И главное, план сработал: мама получила орден, а вместе с ним какое-то воспомоществование.

Впрочем, выяснилось, что волновался Айвазян зря. Да и вызвал-то его Богомилов для отвода глаз, это понятно. Чтобы прикрыть разговор со мной. И опять же ради того возился с ним, с Айвазяном долго и нудно, сличая всякий вздор в военном билете, учетной карточке, форме 100… Кончился сей диалог довольно неожиданно: лейтенант уличил собаковода в том, что тот давно не проходил флюорографию — велел идти к фельдшеру, брать направление, и все такое прочее.