Начало пути (СИ) - Старый Денис
Вот скажите на кого проще наезжать: на Сперанского, который отличный исполнитель, много работает, но даже проглатывает оскорбления, или на знаменитого пиита, математика, физика, академика, богатого промышленника? Ответ очевидный. Чем более медийная фигура, да еще и при больших возможностях, что сулят большие деньги, тем больше этот человек защищен от опалы.
Безусловно, я понимаю, что сметут и такого, но в подобном варианте развития событий, я все равно останусь тем, кто будет влиять на будущее России. Предприятия отжимать тут не так, чтобы принято, потому буду не просто просиживать штаны где-нибудь в Перми, а работать и создавать новое, что станет двигать прогресс. И тогда не настолько будет важно даже решение государя, если только тот не захочет меня арестовать. А вот тут нужно вести себя так, чтобы все знали, кто является главным патриотом России.
А еще в этой России сильно оглядываются на мнение Европы. Если мной, как… ну, физиком, будут восхищаться во Франции, Пруссии, Англии, то даже самодержец будет выискивать во мне только лишь положительные качества. Только бы Наполеон не хвалил. Такая похвала в иной реальности сильно подкосила Великого Чиновника Сперанского. Но я сработаю на опережение и стану главным противником Наполеона, правда только после того, как Павел… того… Ну, если только мое мнение кого-то будет интересовать.
Я говорил про свое почти идеальное терпение? А вы были на примерках у дотошного француза, который чуть ли не стал замерять то, что в Средние века засовывали в гульфик? Три часа длилась работа портного со мной. Потом… еще четыре.
Поэтому, когда настало время вернуться в Главную семинарию, я не тратил ни единой минуты. При том одел свою старую одежду, хотя один наряд от француза был уже готов. Зная обстановку в учебном заведении, я не хотел шокировать ни учащихся, ни своих коллег новыми одеждами. Да таким дорогим костюмом я бы смутил и самого ректора, если только застал его на месте. Нет, не хочу я, будучи префектом, заниматься всей бумажной волокитой за ректора, при том почти что на общественных началах.
«НЕ ХОЧУ!» — мысленно потребовал я, задвигая протест от части своего сознания.
Вдруг пришло чувство неловкости, брезгливости от непорядка. Сперанский только-только привел в систему всю документацию семинарии, он и работал дальше потому, что не мог допустить прежнего беспорядка. А я требую больше не делать того, что никак не поможет в дальнейшем. Не буду я работать в семинарии, так и Бог с ней и с ее документацией. Ладно бы, митрополит был в курсе событий, так нет же, ректор приписал себе все заслуги в делопроизводстве в семинарии.
«ЛОХ — ЭТО НЕ ПО-НАШЕМУ!» — мощный импульс кругами отправился во все закоулки сознания.
Что сказать про семинарию? Критиковать учебное заведение? Говорить о том, что коридоры слишком узкие, или что кабинеты маленькие, с давящими стенами? Не стоит — это не основное, что может характеризовать уровень образования. Тот Сперанский, который после нашего некоторого выяснения отношений в едином сознании, замолчал, соизволил послать волну знаний о других учреждениях образования. Нормально тут все, оказывается, даже очень. Ну а само образование дается честно, или почти честно.
Семинария, на самом деле, это не только подготовка будущих священников. Тут учились и для того, чтобы получить достойное светское образование. Не хватало в России учебных заведений. Один Московский университет не справлялся к количеством соискателей образования.
Что же касается того, чему учили в семинарии, то, как это ни странно, кроме богословия, семинаристам давалась вполне глубоко математика, история, даже философия. При этом изучались и французские вольнодумцы. Конечно, Вольтер, Руссо, Монтескье учились, пол лозунгом «знай врагов в лицо», но учились же.
— … Таким образом, Вольтер мог использовать достижения Дидро… — читал я лекцию по философии.
Я доверился себе же, не выдумывая ничего лишнего, только озвучивал выверенную лекцию на тему, которая звучала в этих стенах в тысячный раз. На минуточку… В семинарии изучают Вольтера и других просвещенцев-извращенцев. Я в шоке. Ладно в университете, но в семинарии… Даже Сперанский рассказывал про Вольтера с толикой симпатии, скрыть которую не получалось.
— От чего мы учим безбожника? — перебил меня… Серафим.
— В просвещении есть суть. Мы должны понять, почему он безбожник, обличить заблуждения, чтобы уверовать еще больше и без сомнений, — пока что спокойно отвечал я.
Серафим Пылаев — сын не самого бедного купца, скорее даже богатого. Его отец отправил сыночка получать образование, так как лелеял надежду, что кто-нибудь из рода станет-таки дворянином. Тут могли быть варианты: стать таким богатым, чтобы быть замеченным императором и тот даровал бы дворянство, выслужится в армии и стать офицером, что для Серафима недопустимо уже по морально-психологическим характеристикам. Ну и третий путь — чиновничья служба.
Оказывается, я немало знал о Пылаеве, собирал информацию о нем. Так вот, пусть его отец и является одним из меценатов семинарии, поддерживает в Калуге три храма, что-то там еще с монастырями у него, снабжение, что ли. Но даже несмотря на это, его сынок учится уже восемь лет. Вот тут и есть честность заведения: если не успеваешь, то остаешься на второй год. Есть и такие, что учатся и по двенадцать лет. А в первый год и вовсе отсевается половина всех учащихся.
— Я удивлен, Пылаев, что ты добрался до философии, — сказал я с вызовом.
— Вы ошиблись, наставник, я господин Пылаев! — сказал Серафим и вызвал смех в аудитории.
Руки стали подрагивать. Как же, оказывается, я ненавижу этого человека. Я младше его на пять лет, преподаю, но он всегда, или почти всегда срывает мои лекции. Раньше я молчал, не шел на конфликт, механически, словно бесчувственная машина, исполнял свои обязанности, как казалось, с честью и достоинством. Ну не опускаться же мне до уровня глупца? Я, Надеждин, так не считаю.
— Господином ты станешь лишь в том случае, если получишь дворянство, а пока холдей, — спокойным тоном я пошел на обострение.
Хотя, какое обострение, если я в любом случае стою выше.
— Ты… попович! — последнее слово прозвучало, словно оскорбление.
В понимании Серафима так и было, но вот то, что в семинарии восемьдесят процентов поповичей, он не учел, оттого гогота в аудитории не случилось. Напротив, Пылаев получил множество неприятельственных взглядов. Однако, нужно закрепить результат и окончательно поставить на место зарвавшегося ученика. Это же насколько нужно запустить ситуацию, чтобы сын торгаша меня задевал? А, господин Сперанский?
— Ты мне, говоришь, что я попович? В стенах семинарии оскорбляешь служителей церкви нашей православной? Мне, помощнику князя Куракина указываешь место? — козырнуть титулом покровителя было важно, чтобы знали. — Десять палок тебе!
— Не посмеете… — неуверенно сказал Пылаев.
Все молчали. Этот курс был всегда невыносимым, им я всего лишь зачитывал лекцию, не взирая на полное отсутствие дисциплины на занятии. Но стоило только вступить пока что в словестное противоборство и все, сдулись. А палочное наказание… Как префект я имею право назначать «палочное научение», как преподаватель, нет. Если ректор захочет отменить наказание, то, пожалуйста, пусть снимают с должности префекта. По деньгам, префект — это плюс пятьдесят рублей в год. Куракин будет платить четыре сотни, да еще с полным пансионом.
— Занятие закончено. Все свободны, а тебя Пылаев… — не мог я превозмочь себя и почти процитировал «мгновения». — Я попрошу остаться.
— Господин префект, я имею намерение замириться. Осознал, что был неправ, — сказал Пылаев.
Мой кулак вписался в место, где у Серафима была печень. Рослый, даже слишком, а еще и тучный, он осел со скривленным лицом.
— Ты все понял? — прошипел я.
— Да, — болезненным тоном ответил Серафим.
— Уходи! — потребовал я.
Ну что? Получилось избавиться от одной из фобий? Сперанский начинал учиться с этим Пылаевым, от того, вероятно, сын торгаша и был столь дерзок, что знал префекта, как замкнутого, где-то забитого, а, на самом деле, отрешенного от веселого коллектива, человека. Михаил Михайлович никогда не давал отпора, а в семинарии были и пьянки и драки, даже карточные игры. И вот во всем этом Сперанский не участвовал, он читал, учился. А как к таким ботаном относились в будущем? Так же, как и в прошлом [по свидетельствам современников в Главной семинарии того времени были и пьянки и карты и все атрибуты теневой стороны студенческой жизни, ну а Сперанский чурался подобного общества].
