Деньги пахнут кровью - Шумилов Алексей
Нет, я не фанат Союза, который был до перестройки. И тем более коммунистов. Но надо признать, было в том времени особое очарование. Спокойный и налаженный быт, отсутствие тревоги за завтрашний день. – Как всего этого не хватало обычным людям.
И безумно жаль, что в будущем, разрушая страну, мы вместе с водой выплеснули и ребенка. Избавились от недостатков социализма вместе со множеством его достоинств.
– Миша, – матушкина ладонь дёргает меня за локоть, – идём быстрее, там наш троллейбус подъезжает.
Громыхая железом, останавливается красно-белый троллейбус. Дверки-гармошки разъезжаются в стороны, выпуская людей. Из транспорта течёт поток пассажиров: бабки, молодые парни, женщины средних лет, ворчащий дед и даже влюблённая парочка. А потом начинают заходить люди, стоявшие на остановке. Мама достает из сумочки свой громоздкий кошелёк из кожзама, выуживает пальцами две пятикопеечные монетки и протягивает их водителю, толстому дядьке в клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Затем получает сдачу – две маленькие монетки по копейке. Мы с матушкой протискиваемся в середину салона, расталкивая плечами кучно стоящих людей. Родительница пробивает талончики в компостере.
От поездок в общественном транспорте я давно отвык. И сейчас ощущения ужасные. Меня постоянно толкают, пихаются локтями. Рядом злобно ворчат хмурые бабки. Пару раз по моим ногам хорошо потоптались. Причем второй раз это была здоровенная тётя примерно полтора центнера весом.
Я даже зашипел от боли и чуть не сказал ей, что спасательный круг на пузе очень кокетливо смотрится, превращая её в большую мягкую горку. А также практичен, поскольку гарантированно защищает хозяйку от голода, холода и разврата. Но, смерив задумчивым взглядом неповоротливую слониху, промолчал. Опасно грубить женщине, у которой одна ляжка весит, как я, а здоровенные бицепсы на руках больше, чем у молодого Шварценеггера.
В троллейбусе было душно, жарко, и вся эта масса людей, набившихся в транспорт, как сельди в бочку, обильно потела. Когда наконец мы подъехали к нашей остановке, я трудом выпихнулся из этой спрессованной людской массы в измятой и задранной вверх футболке, весь залитый потом, с синяками на спине и боках. Экстремальный тур в советском общественном транспорте меня шокировал. Ещё и матушку, застрявшую между здоровенной тёткой, кряжистым мужичиком в кепочке и древним дедом в штанах «прощай молодость», пришлось выдирать на улицу.
Остановка находилась рядом с жильем. Через пять минут я уже стоял возле большой деревянной двери, обитой потрескавшейся и немного рваной коричневой кожей молодого дерматина. Матушка сосредоточенно ковырялась ключом в замочной скважине, наконец, под клацанье замка, провернула его два раза, а потом распахнула дверь.
Первое, что я увидел, были колготки, рубашки, трусы и майки, развешанные в коридоре. Облезлая тумбочка, чей-то старый велосипед, прислонённый к стене.
«Коммуналка? Вот это попал так попал». – В охренении я оперся о стену.
– Чего встал, сына? Снимай обувь и проходи, – деловито распорядилась мама.
И тут, окончательно добивая меня, из кухни заунывно завыл хриплый мужской голос:
«Млять, приехали, это шалман какой-то», – мелькнуло в мозгу.
– Паша, – заголосила матушка. – С утра уже набрался? Ну нельзя же так!
– Как только ты ушла, он сразу бухать начал, – подтвердила вынырнувшая неизвестно откуда бабка в древнем голубом халате и с растрепанными седыми волосами. – Совсем стыд потерял, бесстыжая морда, аспид проклятый.
От бабки несло кисло-сладким запахом старческого тела и неповторимым ароматом нестиранных стоячих носков. Сморщив нос, я инстинктивно отодвинулся от шустрой старушки, продолжая разглядывать соседку.
В глазах престарелой стукачки горели нездоровые огоньки азарта и ожидания скандала. Со мной она поздороваться не захотела, демонстративно повернувшись спиной. Скорее всего, у бывшего владельца тела отношения со старухой были не очень.
– Да погоди ты, Петровна, – отмахнулась мать. – Сами разберёмся.
Она метнулась на кухню. Я пошел за нею. За нами увязалась любопытная бабка, желающая лично понаблюдать шоу «разборка с алкашом».
Но мне было не до этого. Сознание ругалось, характеризуя эмоциональными фразами окружающую обстановку. На ум лезли непарламентские выражения о женщинах с низкой социальной ответственностью, лицах нетрадиционной ориентации и видах извращённого секса.
На кухне за старым столом с потёртой и исцарапанной столешницей сидел татуированный мужик лет пятидесяти в серой от грязи майке и клубком спутанных волос, кокетливо выглядывающих из выреза на груди. Рядом с ним стояли ополовиненная бутылка «Пшеничной», давно не мытый стакан и тарелка с нарезанными кружочками маринованного огурца.
«Точно шалман, – констатировал я. – Вот же ж, млять, чего же мне так не везёт?!»
– Пашенька, ну нельзя же днём уже за бутылку браться! – начала воспитательную работу родительница. – Тебе же ночью на смену идти, а ты пьёшь уже.
Мужик молчал, тупо уставившись глазами в стол. Икнул, брызнув слюной на стол. Затем поднял голову и увидел меня. Выражение лица стало более осмысленным. Губы алкаша растянулись в улыбке.
– О, Миха. Выписали уже? Садись, выпьем! – протянул ладонь поклонник зелёного змия.
После короткого колебания я решил всё-таки пожать руку жертве алкоголя.
А мать, пользуясь тем, что внимание любителя водки отвлечено, попыталась схватить бутылку с живительной влагой.
– Ты чего? – Мужик быстро цапнул драгоценный сосуд, разразился матерной тирадой и замахнулся.
Хватаю его за запястье.
– Не надо. Поднимать руку. На мою мать, – советую Паше.
– Правильно, Миша, молодец, – поддержала меня довольная Петровна. – Никак за ум взялся! Не давай пить этому ироду! Совсем уже с ума сошёл!
Отёчная морда мужика налилась кровью. Он попытался схватить другой рукой кухонный нож, лежащий на столе. Резко толкаю его плечом, и приподнявшийся со стула Паша падает грудью на стол. Нож, до которого он чуть не успел дотянуться, улетает на пол. Бутылка с грохотом падает, орошая стол и коричневый, местами вздыбленный линолеум прозрачной влагой.
Приходится скручивать взревевшего мужика, заламывая руки за спину.
– Куда его тащить? – спрашиваю у матери.
– Сейчас, Миша, сейчас, я комнату открою, – засуетилась родительница.
Тело брыкается, но как-то вяло. Мычит нечленораздельно матюки, но я уже вытаскиваю его в коридор. Мать дрожащими руками вставляет ключ в замок одной из комнат и распахивает дверь. Затаскиваю алкаша в помещение и укладываю на диван. Он пытается встать, но лёгким толчком в грудь снова отправляю его в горизонтальное положение.
Паша, поняв, что встать не получится, сворачивается в клубочек, подтягивает подушку к себе и моментально засыпает, радуя нас могучим храпом.
Утираю пот, дышу, как будто после марафона, сердце чуть не выпрыгивает из груди, отстукивая барабанную дробь о грудную клетку.
– Сыночка, с тобой всё в порядке? – обеспокоенно спрашивает мама, заметив моё состояние.
– Нормально. Просто ещё не совсем восстановился после больницы, – успокаиваю родительницу.
– Может, пойдёшь полежишь в своей комнате?
«Если бы я ещё знал, где она находится».
– Так у меня ключей нет, – отвечаю я. – Как я туда пройду?
– Сейчас я открою, – суетится матушка, доставая из сумочки связку ключей, – пойдём.
Вежливо пропускаю родительницу вперёд. Выходим в коридор. Следующая дверь оказалась моей комнатой. Захожу за матушкой и осматриваю помещение, где мне предстоит жить некоторое время. Кровать с железной сеткой. Матрас аккуратно заправлен одеялом. На нём лежит подушка в белоснежной накрахмаленной наволочке.
