Юрий Сазонов - 17 Тамплиеры 1. Рыцарь Феникса
На человеке был короткий коричневый плащ, стеганый камзол, надевавшийся под кольчугу, который, впрочем, и без нее мог защитить от удара меча, гетры и высокие сапоги на толстой подошве. Обычный наряд мелкопоместного рыцаря, отправившегося в путешествие. На боку незнакомца висел меч в простых кожаных ножнах. Рядом с рыцарем стоял молодой беловолосый слуга, курносый и веснушчатый. Слуга держал в поводу двух оседланных коней — высокого, серого с подпалинами жеребца и рыжего упитанного мерина.
Томас перевел взгляд на лицо рыцаря. Широкие скулы, водянисто-серые глаза, подстриженные кругом русые волосы. Нос сломан, в светлой бороде седина незаметна — хотя мужчине наверняка за тридцать.
— Что же ты, Жак, — с холодной улыбкой произнес незнакомец, выговаривая слова четко и твердо, — задумал бродяжничать?
Томас удивленно моргнул и снова подул на распухшие, потрескавшиеся кисти рук. Юноша топтался в ледяной грязи, поджимая пальцы босых ног и не зная, что будет дальше.
— Что молчишь, приоров родственничек? — ухмыльнулся стражник. — Али не признал своего господина?
У Томаса хватило ума промолчать.
— Мальчишка-то малахольный, — снисходительно произнес незнакомый рыцарь. — Повивальная бабка уронила его головой об пол, вот и вырос дурачком. Я не отправлял его работать в поле из жалости, и потому, что люблю его пение — а он, видать, наслушался разговоров за господским столом и вообразил себе невесть что. Жак, ну и заставил ты поволноваться свою бедную матушку и сестрицу.
Тюремщик громко хмыкнул, переводя взгляд с рыцаря на Томаса. На щеках юноши выступила краска, впрочем, незаметная под слоем грязи. Кажется, его приняли за бастарда этого незнакомого господина.
— Его мать была моей кормилицей, — отрезал рыцарь. — А парень, стало быть, молочный мой брат — только ума ему это не прибавляет.
С этим словами странный человек вскочил в седло и протянул руку Томасу.
— А ну-ка давай, братишка.
Томас не придумал ничего лучшего, как вцепиться в запястье рыцаря, и уже через мгновение крепкая длань зашвырнула его на коня, позади широкой спины в коричневом плаще.
— Держись за пояс, — бросил незнакомец, — а не то сверзишься и окончательно голову повредишь.
Стражник радостно захрюкал, и даже молчаливый до этого слуга фыркнул. Рыцарь развязал кошелек и бросил тюремщику несколько монет.
— Это должно окупить расходы на его содержание. Спасибо, что приютили моего глупого Жака, иначе замерз бы бедняга где-нибудь в поле.
Стражник ловко поймал монеты и отвесил поклон щедрому господину. Слуга тоже забрался в седло, и небольшая кавалькада тронулась со двора. Томас оглянулся через плечо на серую громаду собора, в подземелье которого томился почти месяц.
«Для того ли люди строили храм божий, — подумал юноша, — чтобы гноить в его подвале своих соплеменников?»
Но додумать не успел, потому что незнакомец, не оборачиваясь, сказал:
— Меня зовут сержант Гуго де Безансон, и послал меня за тобой мой господин, приор Франции Жерар де Вилье.
Томас вздрогнул, чуть не выпустив пояс сержанта.
По-прежнему не оборачиваясь, тамплиер договорил:
— Лучше бы тебе, мальчик, оказаться тем, за кого ты себя выдаешь — иначе здешний клоповник покажется тебе раем.
Серый жеребец, повинуясь движению повода, свернул налево, в узкий проулок. Рыжий мерин последовал за собратом. Вскоре впереди замаячили восточные — Руанские — ворота города, где месяц назад Томас так неудачно побеседовал со стражниками. За ними тянулась грязная дорога, ведущая в Руан, а затем в Париж.
Тем же вечером старый граф Рейнальд Гьельдре — в котором Томас легко бы признал старика, навещавшего его в узилище — писал письмо сыну в Париж. Чтобы избегнуть любопытства королевских ищеек, письмо было зашифровано семейным шифром Гельдернов, разработанным еще дедом нынешнего графа.
На конторке помаргивала драгоценная восковая свеча. Капли стекали на заботливо подставленное блюдо — из расплавленного воска потом можно будет слепить новые свечи. Старый граф был бережлив во всем, что не касалось его любимого и единственного сына. Вот и сейчас, скрипя пером по волокнистой бумаге, привезенной из самой Испании, старик писал примерно следующее:
«Птичка покинула гнездышко. Наше маленькое предприятие завершилось успехом и, по видимости, вскоре ты будешь иметь удовольствие наблюдать нашего крестника в Париже. Что касается того, зачем было устраивать эту, по твоему выражению, «нелепую мистерию». Ты говоришь, сын мой, что падение Паладина неизбежно. А я говорю, что судьба причудлива и коварна. Нам не дано знать, чья возьмет верх, и кто через десять лет будет в силе: Король или Крестоносец. Если удержится Король, то что же — ты угодил ему нашей маленькой шуткой, а за дальнейшее не в ответе. Если же победит Крестоносец, то ты сможешь напомнить ему при случае, кто помог обрести потерянного родственника. А буде Крестоносец спросит, почему сделано это было так, а не иначе — скажи, что во всем моя вина, ибо к тому времени я буду давно уж в могиле…»
С южной башни Тампля в ясную погоду открывался прекрасный вид на ворота Сен-Мартин, аббатство и правый берег Сены. Небольшая комнатка на третьем этаже предназначалась для «сарацинского писца» — переводчика великого магистра. Но пока Жак де Моле и его свита не прибыли в Париж, приор Франции часто поднимался сюда, чтобы поразмыслить в уединении и понаблюдать за городом.
В течение почти двух сотен лет — с тех самых пор, как набожный король Людовик VII подарил молодому ордену участок на правом берегу реки, низком и заболоченном — воины-монахи трудолюбиво осушали болота, разбивали сады и огороды и возводили новые здания. Сейчас на осушенной и расширенной территории рыцарей Храма поднялась великолепная церковь и встали два мощных донжона: Тампль и башня Цезаря. Под их защитой находились многочисленные хозяйственные постройки: конюшни, кухни, лазареты, спальные корпуса, мастерские, постоялые дворы для паломников, огороды с лекарственными травами и виноградники.
Башня Тампль, самое высокое здание Парижа, надменно взирала на реку и раскинувшийся по обоим берегам город. К югу, восточнее Гревского порта, виднелась Тамплиерская гавань. На севере вздымалась гора Мучеников, увенчанная церковью аббатства Сен-Пьер-де-Монмартр.
Тампль, город в городе, все дороги которого вели к Храму; совершенный механизм, снабжающий владельцев всем необходимым; предмет законной гордости его создателей. Тампль — логово дракона, злокачественная опухоль на теле Парижа, сосущая городские соки, приют гордыни и спеси… Тампль.
Однако сейчас приор смотрел не на земли храмовников к западу от башни — нет, взгляд его, равнодушно скользнувший по владениям ордена, искал что-то за городской стеной, за воротами Тампль и Сен-Мартин. Темные глаза крестоносца впились в некую постройку, высотой превышающую трехэтажный дом, и недобро сузились. Монфокон, самая гигантская виселица в Европе. Трехъярусная, на каменном фундаменте, она могла вместить одновременно до пятидесяти одного повешенного. Их тела качались на цепях в каменных ячейках, покуда не истлеют — после чего останки сбрасывали в колодец.
Жерар де Вилье не мог разглядеть с такого расстояния, сколько висельников сейчас болтается на цепях, и все же по спине его пробежала дрожь. Холодное, скользкое чувство, что-то среднее между страхом и прозрением, на мгновение овладело сердцем приора. Но уже в следующую секунду он переборол краткую слабость. Де Вилье отвернулся от окна и, пройдя несколько шагов, опустился в массивное деревянное кресло с высокой спинкой. Здесь его и застали вернувшийся в Париж сержант Гуго де Безансон и тот, кого сержант привез с собой.
Жерар де Вилье всмотрелся в орфлёрского узника. Перед ним стоял безбородый юнец, среднего роста и весьма истощенный после скудной тюремной кормежки. Мальчишку успели переодеть в чистое и отмыть, и все же он неуверенно переминался с ноги на ногу, очевидно не зная, куда пристроить обветрившиеся, в цыпках, кисти рук. Весь он как-то неловко поджимался и чуть ли не обнюхивал себя, словно опасался, что от него до сих пор разит орфлёрскими застенками. Однако страха приор, чувствительный к таким вещам, в мальчишке не уловил. Только смущение. Хороший признак.
Переведя взгляд на лицо юноши, приор отметил тонкие, правильные черты — если бы не бледность и даже синюшность, его можно было бы назвать красивым. Большие, необычно яркие зеленые глаза. Светлые волнистые пряди, падающие на плечи. Над губой — маленький белый шрам. Де Вилье попытался восстановить в памяти облик Томаса Рифмача, которого встречал лишь однажды, больше двадцати лет назад. Жерар тогда был немногим старше стоявшего перед ним сейчас юнца, недавно вступил в орден и лелеял грандиозные замыслы. Часть из них удалось осуществить. Другая часть относилась к области нелепых мечтаний, и вот в эту-то часть входил шотландский бард и связанная с ним история. Приор сделал юноше знак рукой.
