Дмитрий Беразинский - Задолго до Истмата
Эти мысли и еще некоторые Алексей Михайлович донес до сына, предварительно также испив квасу. Тот высказался в том смысле, что главное — не переборщить с новшествами, иначе получится сплошная чертовщина. Отец возразил, что уже кое-какие наметки он сделал в своем органайзере и только ждет, когда его об этом спросят.
Картина вторая. Обеденное время. Две головы, склонившись над листом бумаги, что-то чертят, зачеркивают, меняют, чертят набело и горячо обсуждают. Дьяк время от времени приносит им кофе, ненадолго встревает в разговор и вновь уходит в свою каморку.
Картина третья. Те же действующие лица, те же позы. За соседним столом, жадно вслушиваясь в голоса и вглядываясь в плохо освещенные лица, сидит царица Софья. От духоты она скинула верхнюю шубу и теперь сидит в нижней — тонкой, куньего меха. Наконец она не выдержала и с укором заметила:
— Бояре, а ведь я приехала сразу после обеда! А нынче вечер во дворе! Можно и на царицу свою внимание обратить.
Ростислав с трудом отвлекся от новой экономической модели, предложенной отцом, и сфокусировал разбегающиеся глаза на Софье Алексеевне.
— Прошу прощения, государыня, заработались с отцом мы немного, — извинился он, — по-моему, и обед пропустили, а, пап?
— Обед? Какой обед? — встрепенулся Алексей Михайлович. — Ах да! Обед!
Царица с нежностью посмотрела на академика:
— Милые вы мои трудари! Явились из Ниоткуда и рвете себе жилы за страну, которая спит с грязным пузом! Все, хватит на сегодня! Едемте ко мне во дворец, я вас приглашаю на ужин. А раз вы не отобедали, то и это дело исправим. Как вам такой случай?
Алексей Михайлович сказал, что отказываются от царского предложения только умалишенные, и принялся одеваться. Царица неодобрительно покачала головой и кликнула дьяка с писцами. Те прибежали моментально и замерли на пороге, глядя влюбленными глазами на свою государыню. Но Софья Алексеевна показала им кулак и приказала помочь академику одеться.
— Ах, дорогой вы мой Алексей Михайлович, вы мне так тятю покойного напоминаете, даже звать вас одинаково. Бережней, лодыри, бережней!
Писцы, получая тычки и затрещины от дьяка, быстро надели на отца Ростислава медвежью шубу и подали в руки посох и бобровую шапку. Затем быстро помогли одеться царице, оставив ее, противу правил, «на потом». Премьер влез в свою дубленку самостоятельно, да и писцам пришлось бы становиться ради такого дела на табуреты.
Подождав, пока царская карета отъедет от крыльца, дьяк надел шапку и прикрикнул на писцов:
— А ну, что лопухи развесили! Кыш после бояр свечи задуть и самовар погасить! Завтрева чтобы были ранехонько — министер этот сюда приезжает еще до заутрени, люди верные передали. А вы сегодня только к обеду появились! Я приду — чтобы изба натоплена была! Ваше счастье, что меня сегодня кнутом не ободрали за хладные палаты! Уж я бы вам чубы пообрывал! Все поняли?
Писцы стремглав кинулись в избу. Дьяк достал из рукава чекушку, хлебнул из нее и неторопливой походкой уверенного в себе человека направился по направлению к кружалу.
— А ко мне сегодня посланник парижский явился, — рассказывала Софья Алексеевна в карете, — ищет моего премьер-министра. Прискакал аж из Парижу по такой погоде. Прознал Людовик про перемены наши, от всего сердца приветствует их. Передал мне массу кумплиментов в связи с нашей реставрацией. Ой, виновата, это он еще до Рождества через датского посла передавал. Я, помнится, тогда ему еще ответ писала, тебя, Ростислав Алексеевич, хвалила. Вот и сегодняшним появлением посланника мы обязаны... но это тайна. Граф Ле Вуа приглашен к ужину, и могу сказать, сюрприз вас ожидает наипервейший!
Ростислав молча поцеловал царице ручку и покосился на отца. Тот сделал вид, что смотрит сквозь стекло дверцы наружу — в темноту. Софья погладила Ростислава по вискам.
— Устал? — шепотом спросила она.
— Есть немножко! — признался он. — Когда разберемся в круговерти, что царит в России ныне... неизвестно. А что с этим посланником?
— Узнаешь! — улыбнулась загадочно царица.
С посланником было все в порядке. Французский король Людовик Четырнадцатый, которому к тому времени исполнился шестьдесят один год, решил привлечь на свою сторону Россию в приближающейся войне за испанское наследство, которая была уже не за горами. Если не материально, то морально. Старый пройдоха и ловелас своим горбатым носом чувствовал завихрение эфирных энергий над небосводом России. Но необходимо было разведать ситуацию на месте. В связи с этим он и прислал в Москву своего ближнего дворянина — графа Ле Вуа. Цель вполне благовидная: награждение премьер-министра России одной из высших наград Франции — орденом Святого Духа.
Орден Святого Духа был учрежден в 1578 году французским королем Генрихом Третьим Валуа, последним представителем этой славной династии, правившей Францией 261 год. Среди кавалеров ордена следует отметить Армана Жана дю Плесси, герцога де Ришелье, герцога Луи Бургундского, генералиссимуса Клода Луи Эктора Виллара.
Один раз этим, вне всякого сомнения, элитным орденом был награжден и русский человек. В официальной истории Земли 7 ноября 1828 года орденом Святого Духа был награжден князь Петр Михайлович Волконский. Также этим орденом был награжден в мае 1817 года управляющий министерством иностранных дел России Карл-Роберт Нессельроде. Но человека, до конца жизни не научившегося правильно разговаривать по-русски, язык не поворачивается назвать русским, тем более человека протестантского вероисповедания. (В России начала девятнадцатого века было не так уж и много протестантов.)
Но эти награждения, состоявшиеся в параллельном мире, случились почти на век позднее. А в начале восемнадцатого века этот орден еще кое-что значил как в самой Франции, так и за ее пределами.
Ужин, а равно и церемония награждения, проходил в немногочисленной, почти дружеской обстановке. В малой столовой был накрыт столик на шесть персон: Софья Алексеевна, Самодержица России; Ростислав Алексеевич, премьер-министр России; граф Ле Вуа, посланник французский; Олег Даниилович, князь Барятинский, глава Академического приказа (министр образования); Юрий Васильевич, князь Глинский, министр иностранных дел (глава Посольского приказа); Алексей Михайлович Каманин, отец премьер-министра, академик с Земли, а следовательно — самый образованный человек на Гее.
Сидящие за столом ужинали с неторопливостью людей, честно зарабатывающих свой хлеб, вели приятные беседы, пили шампанское вино, присланное в дар российской государыне королем Франции. Из уважения к послу разговор крутился вокруг Парижа и близлежащих территорий. Пили за здоровье короля Людовика, царицы Софьи, поминали здоровьичко короля Испании.
После ужина состоялось награждение премьер-министра. В обстановке чрезвычайной торжественности граф Ле Вуа прикрепил орден к голубой ленте, предварительно надетой через плечо Ростислава Алексеевича, и заметил, что никогда награда эта не носилась столь высоко. Затем произнес пару абзацев на латыни и в конце объявил, что девиз ордена — «Duce et auspice» («Под его предводительством»).
Все присутствующие поздравили виновника торжества, а царица обещала в ближайшем будущем устроить прием в его честь. Затем она извинилась вместо Каманиных, поклявшись, что эти два достойных мужа смертельно устали, и ее величество не возражает, если на этом ужин можно завершить.
В устах царицы подобная просьба всегда приказание — немногочисленные гости заторопились по домам. Премьер-министр с семьей жили неподалеку от государева дворца и в карете не нуждались. Софья с милой улыбкой простилась с академиком, с грустной — со своим первым министром и проводила их аж до самого красного крылечка.
Освещаемая ненавязчивым сиянием луны, она еще раз печально улыбнулась и поспешила в свои покои. Села за стол и еще с полчаса писала в личную тетрадь, а затем неохотно поднялась в опочивальню. Но, как оказалось, сегодняшний день сюрпризов продолжался. На царском ложе сидел Ростислав и тихо дремал.
Легко и непринужденно рассмеявшись, царица, как простая баба, раздела своего уставшего и сонного мужчину и уложила спать. Затем разделась сама и, задув свечи, улеглась рядом.
— Так вот ты какое, бабье счастье! — прошептала она, засыпая.
Глава З. Гея. 1700
Семнадцать веков от Рождества Христова
По Пречистенке, еще пару лет назад грязной, как задворки Священной Римской империи, неторопливо катилась роскошная карета. На специальных надрессорных подставках справа и слева стояли два Санта Клауса (актеры были французами, приехавшими подзаработать в Россию на Рождество) и бросали на тротуары небольшие пакетики со сластями. За каретой с визгом и хохотом неслись человек тридцать детворы от семи до пятнадцати лет, наряженные в маски, купленные в рождественских лавках, некоторые — в примитивных карнавальных костюмах, представляющих собой простейшую выкройку по дерюге и вымазанное сажей лицо.
