Василий Сахаров - Булавин
Итак, Тайная Вечеря в доме атамана Кондратия Афанасьевича Булавина. Присутствовали: сам бахмутский атаман, Семен Драный с сыном Михаилом, есаулы верховые Банников Григорий и Никифоров Филат, Некрасов Игнат из Голубовского городка, полковник Иван Лоскут, а так же несколько атаманов, старшин и влиятельных казаков из разных станиц. Чтобы скрыть прибытие гостей, все они прибывали тайно, в вечерних сумерках и без огласки.
Отец поднялся из-за стола, оглядел всех собравшихся и заговорил:
— Браты, беда на Дон идет, каратель Юрий Долгорукий с сильным отрядом. Он имеет самые широкие полномочия и поддержку царя, крови будет много, а потому станем биться с ним насмерть. Кто пойдет со мной до конца? Кто за возрождение нашей казачьей вольницы?
Собравшиеся за столом казаки и атаманы поддержали его:
— Мы с тобой!
— Не отдадим наши вольности!
— Побьем князя и его отряд разгоним!
— Долой царя-Антихриста!
— Бей немцев, латинян и бояр с дворянами!
Подняв руку, Булавин остановил выкрики:
— Добре, браты. Тогда прямо сейчас готовиться надо, написать воззвания братьям нашим, не забывшим про волю, собирать припасы, распределить обязанности и решить, кто нам друг, а кто враг, подлежащий беспощадному истреблению…
— Для начала разведку требуется создать, без этого погибнем как Степан Тимофеевич Разин сотоварищи, — напомнил полковник Лоскут.
— Правильно, — поддержал его Кондрат. — Про это мы уже говорили, и было решено, что ты господин полковник, и займешься этим вопросом. Кроме того, за тобой же и должность войскового писаря.
Лоскут встряхнул седые кудри и ответил:
— Принимаю должность войскового писаря.
— Кто будет начальником всего нашего дела? — спросил отец, хотя ответ лежал на поверхности.
— Ты и будешь… — откликнулось сразу несколько голосов.
— Любо! — подхватили остальные. — Ты начал, тебе и тянуть все кумпанство на себе.
Бахмутский атаман приосанился и чуть поклонился.
— Постараюсь оправдать доверие, браты, и не посрамить славы казачьей. Давайте решим, чего мы хотим получить в результате нашей войны против царя Московского.
Слово взял Игнат Некрасов:
— Отделиться от Государя Московского надо и создать то, что в странах Европейских называется Республика. Будем по заветам прадедовским жить, по своему уму и совести. Не надо над нами господ да бояр. Бог создал человека вольным и даровал ему свободу. Только Он над нами и перед ним единым, ответ на небесах в час Страшного Суда держать станем, да перед братами нашими на земле. Если отстоим свободу, будем договариваться с Москвой о том, чтобы оказывать помощь друг другу, мы им нужны, а нет, значит, или бежать придется, или под ярмо шею подставлять.
Все присутствующие поддержали Игната и хозяин дома предложил определиться с тем, кто из царских прихвостней и прикормленной старшины должен погибнуть в самом начале восстания и в дальнейшем. Он же первым и начал перечислять, а полковник Лоскут ловко и быстро записывать:
— Максимов Лукьян — войсковой атаман. Юрий Долгорукий — князь. Все те офицеры кто с карательным отрядом придет. Начальные люди царские из Азова и Троицка. Воевода Козловский — князь Волконский. Азовский губернатор — Толстой. Командир Слободского Изюмского полка — бригадир Шидловский. Воевода Борисоглебский — Палеологов. Дмитровский воевода — Титов и все, кто против воли казацкой пойдут.
Каждое имя, названное атаманом, было одобрено, так как именно эти люди непосредственно отвечали за все притеснения чинимые казакам и беглым людям из России.
— Сидора Пешкова требуется добавить, — выкрикнул Банников. — Совсем озверел этот дворянин тамбовский, людишкам подневольным на лесозаготовках за каждую провинность ноздри рвет, как кандальникам каким. Не по христиански это и не по-человечески.
— Добавим дворянина в список, — сказал атаман. — Кого еще предложите, браты?
Поднялся Василий Поздеев, богатый казак из Черкасска.
— Из старшины нашей донской, предлагаю внести в список: Ефрема Петрова, Абросима Савельева, Никиту Саломата, Василия Иванова, Матвеева Ивана и Алексеева Феоктиста. Эти все за царскую власть будут до последнего стоять, прикормлены Москвой. И еще, есть вопрос атаман. Почему ты Зерщикова Илью Григорьевича, прошлого атамана войскового, в список не внес? Знаем, что вы с ним приятели и солеварни у вас общие имеются, но мы его здесь не видим…
Вопрос был щекотливым. Кондрат нахмурился, немного подумав, ответил:
— Думаю, что он с нами будет, уверен в этом.
— А если все же против пойдет? — не унимался Поздеев.
— Лично его убью и не посмотрю, что он мне друг стародавний. Есть еще предложения?
— Царя Петрушку Романова почто забыли? — отозвался Семен Драный.
— Эк, ты, хватанул, — оторвавшись от бумаги, сказал Лоскут. — Это не воевода, какой, чтоб его казацким судом к смерти приговаривать.
— Пиши в список царя, полковник, — поддержал Старо-Айдарского атамана Кондрат. — Если за дело всерьез взялись, то нашему основному ворогу, там самое и место.
Следующим голос подал Андрей Мечетин:
— Федора Черноморца, сотника Изюмского. Помним мы, как он казаков наших примучивал четыре года назад. Пусть не думают, что забыли.
Изюмского сотника тоже внесли в список, и лидер восставших, блеснув в свете свечных огней своей серьгой, перешел к следующей теме:
— Кто и куда с письмами поедет, союзников в помощь звать?
— Я в армии Шереметева долгое время служил, порядки армейские знаю, так что могу к Максиму Кумшацкому поехать, — первым отозвался Некрасов. — Возьму самых резвых лошадей да казаков десяток, подорожная липовая имеется, так что быстро к войскам домчусь.
Вторым посланцем вызвался быть Поздеев:
— Через четыре дня на Кубань обоз поведу. Твоему брату, Кондрат, и прочим казакам, весть могу передать.
Отец согласился, кивнул головой и для себя определил поездку в Запорожскую Сечь. К крестьянам беглым, во все концы решили послать лихих людей и казаков из отряда Лоскута, выделить им денег и вербовать прознатчиков, как среди царских солдат и посадского люда, так и среди лесных татей да торговцев.
Посидев за разговорами и планами на будущее, до самой полуночи, казаки стали покидать сход. Ради такого случая ворота городка были открыты, и на них стоял двойной караул.
Наконец, гости разошлись и в доме остались только батя и полковник Лоскут. Галина убирала со стола, а я спустился с полатей.
Выпил кружку кваса, было, решил лечь спать, но куда там. Начиналось самое интересное, написание писем, и под это дело, даже мне пришлось потрудиться.
— Ты грамотный? — спросил меня Лоскут.
— Да, — ответил я.
— Пишешь хорошо?
— Средне, дед Иван.
— Ну, и ладно, садись за стол, будешь подметные и прелестные письма переписывать. Сейчас их напишем, и по городкам разошлем. Пусть себе лежат спокойно, а когда придет время, они все на свет и появятся. Понял?
— Понял.
Я устроился за столом, и до утра началась морока с чистописанием.
«Господи Исусе Христе, Сын Божий, помилуй нас. Аминь. От бахмутского атамана Кондратия Афанасьевича Булавина, ко всему Войску Донскому.
Всем старшинам и казакам надо ныне, за дом свой родной, за Святую Богородицу, за истинную христианскую веру и за все Великое Войско Донское, встать. Ведомо нам, что идут на землю нашу царевы войска, с повелением ловить беглых людей, рвать ноздри и отправлять на каторги царские, да на верфи, да иные работы. Идут они, умышляя зло на все казачество, жечь и казнить напрасно, вводить нас в эллинскую веру богопротивную и от истинной отвращать, а так же лишать нас родной земли. А вы ведаете, как наши деды и отцы на сем Поле жили и как оное, тогда держалось крепко. Ныне же супостаты, воеводы царевы, наше Поле все перевели и ни во что не вменили, и так, чтобы нам его вовсе не потерять, должны мы защитить себя единодушно. И в том бы вы все дали твердое слово и клятву перед иконами святыми. Станем же вместе сын за отца, брат за брата и друг за друга, а если понадобится, то и умрем за одно.
А еще скажу вам казаки молодцы, что вскоре придет нам помощь с Запорожской Сечи, от братьев наших с Кубани и Терека, а так же от закубанских орд Ачюевского владетеля паши Хосяна и Кубанского владетеля мурзы Сартлана. Так пусть же будет готова вольница наша, оружно и вся без остатка двинуться по приказу моему в поход. Если же кто явится ослушником и противником, тот предан будет смертной казни».
К утру от гусиного пера и писанины, руки мои были в мозолях и чернилах. Хотелось спать и, обмывшись, я собрался прилечь в своей комнате на лавку и хотя бы пару часов подремать. Однако неугомонный атаман, собирающий походные тороки, увидев, что полковник Лоскут покинул дом, окликнул меня:
