Алексей Фомин - Жребий окаянный. Браслет
– Нет, Вер, – принялся оправдываться сразу за двоих Валентин, – ты не обижайся, но так нельзя. Сейчас я тебе объясню. Когда берешь фотографию, первым делом чувствуешь, живой это человек или мертвый. Это ты и сама умеешь.
– Ну да, – согласилась Вера.
– Если человек живой, то есть находится в нашем мире, мире живых, я через энергоинформационное поле выхожу на него и внедряю свою духовно-нематериальную сущность в его тело. Если же он мертв и находится сейчас в мире мертвых, то информационное поле на мой запрос отправит меня не в прошлое, когда он был жив, а прямо к нему нынешнему – в мир мертвых. Таким образом, моя духовно-нематериальная сущность, то есть, попросту говоря, душа, покинет мир живых и отправится в мир мертвых. А оттуда не возвращаются. Поэтому нам для путешествия в прошлое нужен материальный носитель времени, информационная матрица которого не обладает духовной составляющей. То есть неодушевленный предмет из прошлого.
– Ну извините, – обиженно молвила Вера, – что не разбираюсь столь досконально в ваших колдовских штучках.
– А пора бы уж, – все еще раздраженно бросил Лобов. – Все ж таки не первый день…
– Ну знаете, Роман Михайлович… – вспыхнула Вера и, энергично развернувшись, покинула комнату чуть ли не бегом.
– Вера, Вера, постой, – попробовал остановить ее Валентин, но куда там. Верой сейчас руководил не только ее оскорбленный Лобовым профессионализм, но и поруганная, безответная любовь. – Зря вы с ней так, Роман Михайлович, ей-богу, зря. – Валентин самостоятельно отлеплял от тела датчики, собираясь броситься вдогонку за Верой.
– Не торопись, Валентин, – остановил его Лобов. – Я нашкодил, мне и исправлять. Одевайся спокойно и выходи на двор. Поедем покатаемся по окрестностям – устроим себе небольшой отдых.
Лобов ушел вслед за Верой, а Валентин, уже не торопясь, закончил снимать с себя датчики, выключил всю аппаратуру, оделся и легкой походкой свободного от тяжких забот и раздумий человека вышел из корпуса во двор санатория. Мирились Лобов с Верой так же быстро, как и ссорились, поэтому лобовская машина уже стояла у дверей с работающим двигателем, а Лобов с Верой сидели в ней и о чем-то мирно беседовали, будто и не случилось только что между ними эмоционального пробоя такого высокого накала, который других рассорил бы на годы.
– Прокатимся в Ореховск, молодые люди, – сообщил Лобов, когда Валентин расположился на заднем сиденье. – Купим там бутылочку хорошего вина, торт, мороженое… Что еще? Одним словом, устроим себе вечером небольшой праздник.
Из санатория Лобов выехал на лесную дорогу, но свернул не в сторону московской трассы, а – в обратную. Лесную дорогу сменила узкая, разбитая в пух и прах асфальтовая (асфальтовая в том смысле, что в тех местах на дорожном полотне, где не было ям и рытвин, лежал все еще асфальт) дорога.
– А вот и Ореховск, – сообщил своим спутникам Лобов, свернув с разбитой дороги местного значения на широкую, закатанную свежим асфальтом улицу. – Население города Ореховска – одиннадцать тысяч человек, – сообщил он. – Вот и все, что я знаю о сем замечательном городе. Посмотрим, что здесь есть. Может быть, нечаянно и присмотрим какой-нибудь материальный носитель времени.
«Понятно, – усмехнулся про себя Валентин. – А то – отдохнем, покатаемся…» Улица начиналась с большого щита, на котором белыми буквами по красно-синему фону было написано «Ореховск» и изображен герб города – какая-то пичуга на ветке, протянувшейся по диагонали песочно-желтого прямоугольного щита. На другой стороне улицы стоял небольшой одноэтажный дом с огромной вывеской «Автовокзал», с трудом умещающейся на фасаде. Возле здания автовокзала на центральную улицу города выходил одной стороной вполне себе городской скверик с чахлыми кустиками и кривыми болезненными березками. За сквериком начинался ряд частных домов, перемежающихся иногда зданиями общественного назначения. Всего на этой не самой длинной улице располагались кроме частных домов двенадцать магазинов, четыре отделения различных банков и солидный православный храм, сияющий новизной, как пятирублевая монета, только что вылетевшая из-под штампа. Заканчивалась улица перекрестком, образующимся при пересечении центральной улицы улицей поуже и поплоше. Метров через сто в каждую сторону от перекрестка асфальт на ней сходил на нет, превращаясь в подсыпанную щебенкой грунтовку. В одном конце этой улицы маячила длинная кирпичная труба и старинное фабричное здание из красного кирпича.
Сам же перекресток представлял собой солидных размеров площадь с клумбой посередине. В центре клумбы возвышался выкрашенный серебрянкой постамент, на котором громоздился посеребренный же Ильич. Скульптор, его изваявший, явно был либо диссидентом, либо просто двоечником, ибо результат его труда походил не на солидного и значительного вождя мирового пролетариата, а на бомжа Колю, выползшего из своей норы после трехнедельного запоя.
С одной стороны площади находились крытые ряды продуктово-вещевого рынка и стеклянно-металлический параллелепипед торгово-развлекательного комплекса, а с другой – бетонный трехэтажный дом, при одном взгляде на который у Лобова кислой оскоминой, сводящей челюсть, возникла догадка-знание: «Райком партии». А рядом с казенным райкомом, то бишь нынешней администрацией, стоял – нет, красовался – большой двухэтажный дом-игрушка из темно-красного кирпича, кое-где по фасаду украшенный бирюзовыми изразцами. Было в нем что-то и от средневекового русского терема, и от особняка в стиле «русский модерн» одновременно.
– Пойдемте глянем, что это за конек-горбунок такой, – предложил Лобов, остановив машину. – А уж после этого сходим вон туда за вином. – Он указал на здание торгового центра.
– Ореховский краеведческий музей, – прочитал Валентин надпись на табличке, когда они поднялись на высокое крыльцо.
Он широко распахнул входную дверь и, пропустив внутрь Веру и Лобова, шагнул вслед за ними. Они оказались в высоком, просторном холле, свет в который проникал сверху, через стеклянный фонарь. Прямо перед ними широкой белой лентой протянулась парадная мраморная лестница, ведущая на второй этаж. Ощущение безмерности внезапно открывшегося перед ними пространства было таково, что холл, в котором они находились, казался больше, чем все здание.
– Ух ты, красотища какая! – констатировал Валентин, смущенно переминаясь своими запыленными кроссовками на наборном паркете.
– Да, по такому паркету так и хочется скользить в невесомых туфельках неземной красоты, – поддержала его Вера. – И в соответствующем платье!
– Вы хотели бы осмотреть нашу экспозицию? – прозвучал вопрос откуда-то сбоку.
Лобов и его команда разом повернулись в ту сторону, откуда прозвучал вопрос. Его задала миловидная, смущенно улыбающаяся женщина средних лет, неслышно появившаяся в холле из одной из боковых дверей, только теперь увиденных Лобовым и его спутниками.
– Экспозицию? Нет, не хо… – начал было Валентин, но его тут же перебил Лобов:
– Конечно же хотим. Именно за этим мы сюда и явились.
– Самостоятельный осмотр экспозиции у нас – бесплатно, а с экскурсоводом сто двадцать рублей для взрослых, для школьников – десять рублей, а для студентов – сорок.
– У нас нет ни школьников, ни студентов, – уверенно заявила Вера.
– Как это нет? – возмутился Валентин, доставая из заднего кармана джинсов студенческий билет.
– Ах, простите, – съязвила Вера, – я и забыла, что вы у нас – вечный студент.
Лобов извлек из кармана пятисотрублевку и протянул женщине.
– Сейчас я принесу вам билеты и сдачу, – сказала она, собравшись вновь исчезнуть за одной из дверей. При виде лобовской пятисотки она стала выглядеть еще более смущенной.
– Да постойте же, – остановил ее Лобов. – Потом сдачу, потом билеты… – Неизвестно отчего, но Лобов тоже смутился, внезапно ни с того ни с сего впав в легкое косноязычие.
Мимолетное лобовское смущение под прямым взглядом больших серых глаз этой простодушной провинциалки не могло укрыться от Веры, и она, дабы не дать усугубиться этому пагубному обоюдному смущению, тут же взяла инициативу на себя, выступив вперед и прикрыв собой Лобова.
– Здравствуйте! Как вас величать? Меня звать Вера. – Она протянула незнакомке руку для рукопожатия.
Та, еще больше смущаясь, неумело пожала протянутую ей руку.
– Ой, знаете, лучше я вовсе не буду брать с вас денег! – И она попыталась вернуть Вере лобовские пятьсот рублей. – Меня зовут Анастасия Федоровна. Это несправедливо – брать с вас деньги за осмотр экспозиции. Ведь вы могли бы осмотреть ее самостоятельно и бесплатно. Но у нас уже уволили смотрительниц залов, и пустить вас туда без сопровождения я не имею права. Извините, правила… Наш музей закрывают уже на следующей неделе. Так что я проведу экскурсию бесплатно: ведь вы, похоже, наши последние посетители.
