Олег Курылев - Убить фюрера
Каратаев отхлебнул из стакана остывшего чая и рассеянно посмотрел в окно. Они проезжали живописную деревушку, разбросавшую свои белые домики на фоне темно-зеленых склонов близких гор. Затем он продолжил:
— Некоторые историки впоследствии обвинят Фердинанда в настолько несносном характере, что даже додумаются приписать ему ряд душевных заболеваний, которыми он якобы страдал в скрытой форме. Их цель ясна: победившая Антанта, сама наполовину виновная в развязывании глупейшей в истории войны, все будет валить на Австро-Венгрию и Германию, выставляя сербов мучениками и борцами за правое дело. Понятно, что образ убитых ими супругов и, в первую голову, ярого противника войны с Россией Франца Фердинанда, они всячески станут принижать и порочить. Вспомни Гашека с его фиглярскими шуточками: подумаешь, убили там какого-то расфуфыренного эрцгерцога, мракобеса и бестолочь. Нечего было соваться, куда не следует.
Каратаев снова отхлебнул чаю и нервно побарабанил пальцами по столу.
— Со своей женой он прожил душа в душу, нажил троих детей и любит их. Поэтому я не верю ни в какие душевные заболевания эрцгерцога, а вот со своей физической болезнью, почти неизлечимым в эту пору туберкулезом легких, он справился во многом благодаря своей жене.
— Эх, — вздохнул Нижегородский и выпил очередную рюмку коньяку. — Так что там про годовщину?
— А вот тут как раз еще одно туманное пятно в этой истории, — немного помолчав, продолжал Каратаев. — Десятки лет потом историки будут сетовать по поводу их якобы опрометчивого шага. Кто посоветовал супругам отметить эту самую годовщину именно в Сараеве? Кто вообще надоумил Франца Фердинанда, как генерального инспектора армии, провести маневры накануне 28 июня в Боснии вблизи сербской границы? Ведь 28 июня — это Видовдан, день траура и поминовения. Назначить на этот день и именно в Сараеве визит будущего апостольского короля венгров и будущего императора австрийцев, которых половина населения Боснии и вся Сербия якобы считают оккупантами, не просто неосмотрительно и опасно — это глупо с политической точки зрения. Те, кто придумал этот визит и эти маневры, не имели элементарных исторических познаний и были незнакомы с эпосом присоединенных к империи народов. Так будут говорить и писать, преследуя одну цель — оправдать случившееся.
— И ты с этим не согласен?
— Разумеется! — решительно заявил Савва. — Между прочим, четыре года назад Боснию посетил сам Франц Иосиф. Туда из Вены приезжали и другие высокопоставленные лица и ни на кого из них что-то не покушались. Был, правда, один случай, когда некий студент попытался застрелить губернатора Боснии Верешанина, промахнулся и покончил с собой. Но это вовсе не дает оснований утверждать, что к австрийцам относятся там как к захватчикам. Никакая земля не горит у них под ногами, как попытаются представить впоследствии. Боснийцы уже больше тридцати лет прожили под управлением Австрии и, уверяю тебя, ничуть не хуже тех же сербов под управлением Обреновичей и Карагеоргиевичей. Поэтому я утверждаю, что Фердинанда подставили и подставили как раз в Вене. Именно в Вене, а не в Белграде, если мы облажаемся и его все-таки ухлопают, это событие будет встречено с наибольшим ликованием, причем в среде аристократов. Они устроят чуть ли не фейерверк с ночным гуляньем. А все почему? А потому, что наследником автоматически становится их любимец Карл Франц[55] — человек, настолько желавший власти и трона, что его впоследствии не смутит даже само исчезновение монархии. В отличие от своих коллег-императоров из Германии и России, он не отречется от престола и будет грезить им до последних дней. После поражения в войне и распада Австро-Венгрии он поселится рядом в Швейцарии и дважды в течение одного только двадцать первого года попытается вернуть себе хотя бы венгерскую корону. После подавления второго мятежа его схватят и вышлют на Мадейру, где, в отличие, например, от Вильгельма II, который быстро смирится с потерей трона, он тут же зачахнет и умрет, не перенеся своего отлучения от престола. Я вполне допускаю, что именно он приложил сейчас руку к заговору с целью освободить место в Шенбрунне для себя. Все ведь понимают, что старый император, только что очухавшийся от очередного воспаления легких, долго не протянет. Фердинанду же всего пятьдесят, он крепок и энергичен. Для очень многих его коронация станет катастрофой, и в первую очередь для Карла.
— Но у тебя нет доказательств, не так ли?
— Да, прямых улик нет. Я нашел в сети кое-какие документы о тесных контактах в эти дни Карла Франца с графом Берхтольдом[56] и генералом фон Гетцендорфом[57] (не путать с нашим бароном). Эту парочку должны окрестить в будущем «партией войны». Осторожный Фердинанд для них как кость в горле. А что касается непосредственно сараевских событий, то все улики будут уничтожены в ходе следствия и суда над террористами. Исчезнет даже стенографический отчет самого судебного процесса. У меня есть сведения, что некий гофрат Черович стырит его, и я в свое время с помощью моей поисковой программы нашел в Мировой сети факты, свидетельствующие о знакомстве этого самого Черовича с графом Портой — тайным поверенным в делах Карла Франца. Многие же из оставшихся и опубликованных материалов будут фальсифицированы или сильно искажены.
Каратаев выпил две таблетки снотворного, откинулся на спинку дивана и кряхтя положил ногу на ногу.
— Сказать по правде, я с самого начала намеревался побывать в Сараеве в эти дни и все хорошенько рассмотреть. А потом вернуться туда к двенадцатому октября и на суде записать на очешник весь ход процесса, чтобы позднее восстановить его и, может быть, впервые опубликовать правдивый отчет. Уверяю тебя, Нижегородский, это была бы сенсация.
Каратаев вдруг принялся взбивать подушку и укладываться.
— Все на сегодня. Мне необходимо выспаться, а ты давай-ка заканчивай с выпивкой. — Он лег и накрылся с головой одеялом. — На время операции объявляется сухой закон, — забубнило из-под одеяла. — Общую диспозицию составим завтра… первая колонна марширует направо… вторая…
Нижегородский вышел в коридор и долго смотрел в окно. Затем он направился в хвост поезда, в курительный салон для пассажиров первого класса, и уселся на двухместный диванчик, подобрав какой-то журнал.
— Они отдали предпочтение чернокожему, — не вынимая изо рта сигары, сказал Вадиму толстяк из соседнего кресла. При этом он энергично ткнул жирным пальцем в лежащий на журнальном столике номер «Матэн».
Европу в эти дни более всего занимал бокс. И победа по очкам негра Джонсона над Фрэнком Мораном обсуждалась, вероятно, во всех ее курительных салонах.
Утром следующего дня, когда их поезд, проследовав через Загреб, катил по пшеничным полям Хорватии, компаньоны отправились в ресторан. Нижегородский высмотрел столик с одиноко сидящей миловидной девушкой и, спросив разрешения, уселся напротив.
— Вацлав Пикарт, чех, — галантно представился он. — Путешественник. А это — мой друг Август Флейтер, чистокровный ариец. Август, напомни, какой там у тебя процент? — не сводя глаз с дамы, поинтересовался Вадим. — Впрочем, неважно. А как вас зовут?
— Izvinite, ne razumijem, — улыбнулась женщина.
Занятый изучением меню, Каратаев поднял глаза и посмотрел на их спутницу.
— Govorite li Bosanski?
— Da, — снова улыбнулась она.
— Ja Avgust Fleiter. Kako se zovete?
— Draga. Draga Bilchur.
— Drago mi je shto smo se upoznali, — кивнул Савва.
— Скажи, что меня зовут Вацлав и что я поэт, — заерзал Нижегородский.
Каратаев что-то сказал, кивнув в сторону соотечественника, женщина заинтересованно посмотрела на Вадима и ответила длинной фразой.
— Что? Что она говорит? Я… не разумею.
— Говорит, что обожает поэзию и сама немного увлекается стихосложением. Просит тебя что-нибудь прочесть.
Нижегородский еще больше заерзал на стуле и зачем-то схватил со стола пустой бокал.
— Что же мне прочитать, а, Савва? Может, из Пушкина?
Каратаев хмыкнул, отложил меню и неожиданно нараспев продекламировал:
Do vidjenja, dragi, do vidjenja;[58]
ti mi, prijatelju, jednom bjese sve.
Urecen rastanak bez naseg
htjenja obecava i sastanak, zar ne?
Do vidjenja, dragi, bez ruke, bez slova,
nemoj da ti bol obrve povije —
umrijeti nije nista na ovom svijetu nova,
al ni ziyjeti bas nije novije.
Он помолчал, потом что-то еще добавил, и молодая женщина с нескрываемым любопытством посмотрела на Нижегородского.
— Я сказал, что это твое, из последнего. Дальше выпутывайся сам, а я вас оставлю: у меня что-то с животом.
Он извинился и быстро направился к выходу.
Нижегородский вернулся в купе минут через сорок. Он плюхнулся на диван и, заложив руки за голову, уставился в потолок.
