Евгений Красницкий - Женское оружие
Но одно Арина сделать все-таки могла. Не только наузы она ему сегодня припасла – был у нее и еще оберег ему в дорогу. Накануне, когда поняла окончательно, что не обманывается, что не просто страх за любимого, обостренный уже пережитой утратой, ее мучает, а предвидение нависшей над ним страшной и неотвратимой беды, решилась: открыла шкатулку, нашла вещицу, которую ей бабка перед самой смертью дала. Сказывала, сильный это оберег, старинный, наговоренный. Если повесишь его с любовью на шею воину, он его от неминуемой смерти убережет, даже при самых тяжелых ранах, отведет беду, не даст сгинуть вдали от тебя, твоей любовью защитит и тебе вернет. Раньше Аринка его хранила только как память о бабке, никому не показывала – опасно было. Это в Ратном еще сильна старая вера. А увидел бы дубравненский священник языческий оберег, заставил бы выбросить как дьявольский соблазн. А уж в Турове тем более таить его приходилось – мужу перед походом отдать и мысли никогда не возникало. Фома не воином был – купцом, а бабка несколько раз с нажимом повторила – только воину на шею наденешь. А она, покойница, ничего зря не говорила. Да и свекровь не позволила бы – после первого случая она пристально следила, что́ сноха ее сыну в дорогу дает. Потом Аринка сама себя изводила, что не рискнула, не уберегла мужа – хуже от оберега все равно бы не стало. Сердилась на себя и на бабку, в отчаянии оплакивая смерть Фомы: провидица вроде была, а воина ей напророчила. Откуда ему было взяться, воину-то, если ее любимый муж – купец? Уж будто не могла бабка ей и для купца защиту дать, что ли! В сердцах как-то раз даже порывалась выкинуть бесполезную вещицу в реку, однако так и не выбросила, что-то удержало ее в последний момент, сохранила оберег, хотя и сама не знала зачем. Но видеть его с тех пор не хотела – завернула в тряпицу, спрятала с глаз подальше. Только почему-то всегда помнила – куда именно. И надо же, сколько всего пропало, а именно та шкатулка цела осталась.
Аринка вынула оберег из кожаного мешочка, в котором он хранился (так, в мешочке, и вешать его надо было, чтоб чужие глаза не видели), поднесла на ладони к свету, разглядывая, будто в первый раз, маленький серебряный стерженек – к нему с двух сторон были прикреплены два крылышка, очень похожие на лебединые. Если уж не для этого случая оберег у нее хранился, так для чего же тогда? Прикрыла глаза и стала шептать заговор, которому бабка тогда же и научила, потом пронесла над свечой, очищая огнем, окропила водой, поцеловала. Хоть тревога и билась в сердце по-прежнему, но все-таки стало немного легче: не обманула старая ворожея, правильно воина предрекла. Помогут, обязательно помогут ее любви все Светлые Боги! И Пресвятая Богородица тоже! Ибо они сами и есть любовь… Теперь Андрею надо отдать, самой на шею надеть. Впрочем, наузы-то тут принято носить, значит, и это не отвергнет.
– Андрей… Я… я ждать тебя буду! – не сказала – выдохнула наконец, когда молчать стало невозможно. Ничего другого не придумывалось. – Возьми вот… наузы мы с сестренками тебе сделали. – Она улыбнулась, видя, как потеплели его глаза при упоминании девчонок. – И еще… оберег… он воинам помогает. Только я сама должна его тебе на шею надеть… – Она поднялась на носки, потянулась к нему. Андрей, чуть помедлив, наклонил голову, позволил ей надеть вначале наузы, а потом и плетеный шнурок с оберегом, спрятанным в кожаный мешочек, перехватил ее пальцы правой, здоровой рукой, легонько сжал, серьезно кивнул, словно ждал чего-то еще. Она даже растерялась на миг – ну не самой же ей было на шею ему кидаться, да еще у всех на виду! А он вдруг легко притянул ее к себе и то ли обнял, то ли просто придержал коротко за плечи. Она уткнулась носом в его плечо, вздохнула, и… зазвучал рожок Дударика – воинам пора коней седлать. Попрощались…
Ой, не гуси-лебеди за горушкой летают,
Ой, не тучи темные по небушку плывут —
Это добры молодцы да коней седлают,
Да коней седлают, да в поход идут…
А вы, красны девицы, по ним да не печальтесь,
По ним да не печальтесь, им это не впервой.
Ваших ненаглядных со славой дожидайтесь,
С добычею богатою воротятся домой!
Ой, то в небе соколам вольной воли мало,
Ой, то ветрам буйным во поле гульба!
Вот и нам без ратной славы жить да не пристало,
Вот и нам без ратной славы не судьба!
С гиканьем и молодецким посвистом, под залихватское пение десяток за десятком отроки выезжали из ворот крепости и направлялись к мосту через старицу, мимо посада – в лес. Когда последние вьючные лошади скрылись за деревьями, толпа провожающих еще долго стояла, глядя вслед ушедшему небольшому войску. Вроде бы дождались, пока все из виду пропадут, – можно и расходиться, но нет, несколько взрослых женщин, полтора десятка девок, наставники – покалеченные воины, ушедшие на покой, стояли молча, словно чего-то ожидая, словно хотели прозреть ту дорогу, что ждала ушедшее войско. Даже не дорогу – судьбу. Только Елька тихо и непривычно серьезно выговаривала подружкам – сестренкам Арины. Они было припустили вслед за Андреем, но их ловко поймал своей клюкой наставник Филимон, цыкнул и отправил обратно: провожать воинов за околицу могли только мужчины и мальчишки, женщинам в такое время за ворота хода не было.
Отроки из купеческого десятка тоже были здесь – им своих походов хватало. Оставленные в крепости парни второй полусотни завидовали уходящим, а женщины… женщины приготовились ждать. Кто-то в первый раз, а кому-то уже впору и со счета сбиться: сколько их, таких проводов было, вроде можно бы и привыкнуть… Какой там привыкнуть, каждый раз – как первый, и каждый раз они стояли, молча глядя вслед, старательно прогоняя слезы, беззвучно шепча молитвы, словно воины уносили с собой в седлах частицы их душ.
В этот раз Анна провожала не одного, не двоих. Михаила, Алексея, Демьяна. Сын, любимый, племянник. А еще Василий – приемный сын и крестник. Остальные крестники… Да что там – все уходящие мальчишки сейчас казались ей родными, за всех болело сердце.
И ведь ни один не обернулся. Они все уже там, впереди, будто на праздник рвутся, а не на смерть идут. Ладно – мальчишки, они в свою смерть не верят, а взрослые-то мужи… Их-то что манит? Каждый раз уходят с нетерпением, хоть и знают, что вернутся не все. Всё знают, но готовы уходить снова и снова. Нам же только и остается, что смотреть вслед и ждать. А они никогда не оглядываются…
Видно, так и надо: чтобы выжить и победить, они должны смотреть вперед, а не на тех, кто остался сзади. Оглядываться назад – храбрость потерять. Говорят, мужи идут воевать за нас… Так-то оно так, но ведь лукавят они: сами не могут без битв, сами рвутся в бой, хоть и возвращаются не все. А мы ждем, застывая от тоски, и гадаем: кого-то в этот раз привезут израненным, кого-то мертвым, а кого и вовсе не привезут. И каждый раз молимся: «Господи, пронеси, Пресвятая Богородица, не допусти! Пусть мой и в этот раз вернется живым, пусть раненым, но – живым!» И хоть бы кто из них оглянулся…
Фрол никогда не оглядывался, и в тот, последний, раз тоже. И Мишаня сейчас не оглянулся, и Лешенька. Демушка, если б можно было, вперед на крыльях полетел – вот уж кто рвется в бой, так это он. Неладное что-то с ним творится, сам не свой парень стал, как ранили его… Арина в их лица всматривалась, губами шевелила, будто книгу читала. Что-то увидела? Не забыть бы спросить… Вон Вася мимо проезжал – лицо у него аж светилось. Тоже стремится вперед, но не так, как Демушка. Все они только вперед смотрят. Ой, да пусть смотрят, пусть не оглядываются, лишь бы живыми вернулись!»
Анна вздохнула, несколько раз сморгнула, прогоняя набухающие слезы.
«Хорошо, я впереди всех стою, девки мне в лицо заглянуть не могут. Ой, девоньки-то мои… Наставница, называется… про них-то я чуть не забыла, а ведь они сегодня впервые всерьез мужчин провожали, впервые прикоснулись к нашей вечной бабьей судьбе. Как-то еще выдержат? Не накликали бы сдуру беды…
И будто в подтверждение этой мысли тихие всхлипы, которые доносились сзади, перешли в негромкое то ли подвывание, то ли причитание. Вмиг подобравшаяся Анна резко обернулась, внимательно оглядела моментально притихших девок и неожиданно мягко сказала:
– Поняли теперь, что это значит – своего мужчину в поход провожать? Вижу, не до конца поняли. Самое главное затвердите, девоньки, им не слезы наши нужны, а наша уверенность в их силах. Чтобы ни одна из нас не смела не то что вслух, а и про себя свои страхи проговорить. О хорошем думать надо, подбадривать их мысленно, удачи им желать – только тогда они невредимы вернутся.
– Правильно Анна Павловна говорит, – подхватила слова старшей наставницы Арина. – Знаете ведь, что каждое слово свою силу имеет. О чем думать будете – то и сбудется.
Хоть и говорила она, как всегда, спокойно, даже весело, но Анна с тревогой заметила, что ее помощница на этот раз не так безмятежна, как хочет казаться. Держится-то уверенно, слов нет, но кулаки-то сжаты, да так, что костяшки побелели.
