Виктор Точинов - Герои. Другая реальность (сборник)
Одним словом, Пушкин в конце концов уперся рогом. Хорошо, сказал он, пусть будет «Наш современник», дабы не возникало ассоциации с пубертатными подростками и сексуальными меньшинствами; а обсуждение дальнейших модификаций названия – с другим главным редактором, пожалуйста. Некрасов, конечно, еще поскрипел, но деваться ему было некуда: Пушкин – это все-таки неплохой брэнд, под который охотно дают денег и рекламодатели, и меценатствующие инвесторы.
Поднявшись по белокаменной лестнице и поздоровавшись за руку с охранником на входе, Александр Сергеевич вошел в помещение редакции, попетлял по сумрачным коридорам, стены которых были увешаны прошлогодними обложками журнала, в очередной раз запнулся о груду сваленных под стеной пачек с последним нумером и попал в офис. Поприветствовал сотрудников, трудившихся за компьютерами в большой общей зале с лепными карнизами и внушительной хрустальною люстрою под потолком, ткнул пальцем в своего заместителя Гузмана – «Саша, зайди, пожалуйста», – чмокнул в щечку секретаршу Леночку – «Чаю, Ленок», – и прошел в свой кабинет, где с наслаждением опустился в высокое кресло на колесиках, вытянул ноги и запустил компьютер.
– Ну, что у нас плохого? – первым делом поинтересовался он, крутанувшись в кресле, когда вошедший следом Гузман плотно прикрыл за собой дверь и занял кресло для посетителей.
– Все в порядке, босс, – бодро отрапортовал зам. – Работа кипит, нумер сдаем в срок. С Маципурой договорились: три штуки за четыре растяжки плюс мелкий бартер. Вячеслав Васильевич с утра поехал в суд насчет Вольфсона, там всё довольно скверно, но отделаемся малой кровью, я думаю. Некоторым количеством денежных знаков и опровержением на половину полосы. Звонило питерское телевидение, хочет с тобой интервью. И еще звонил Крусанов: прислал новый рассказ и алкал денег.
– Господи, кругом стяжательство, – вздохнул Пушкин, кладя руки на клавиатуру на манер пианиста-виртуоза. – Но что, почту разбирали уже? Было что-нибудь славное в самотеке для моей кунсткамеры?
– Ага, – с удовольствием отозвался Гузман. – «Город рос и хорошел, набережные обделались мрамором».
– Брависсимо! – вскричал Пушкин. – Непременно запиши мне эту прелесть!
– Уже. А вот это мне особенно понравилось. Самое главное, формально придраться не к чему. Итак, дело происходит на следующий день после попойки. «Наутро я проснулся с абсолютно трезвой головой, но полной неспособностью шевельнуть хотя бы членом».
Пушкин откинул голову и оглушительно расхохотался.
– Не Хармс ли, прости Господи? – поинтересовался он, утирая выступившие от смеха слезы.
– Не. После того, как ты на прошлом «Нон-фикшн» набил ему морду за «Анегдоты о Пушкине», он к «Современнику» на пушечный выстрел не подходит.
– Напрасно. Я на него зла уже давно не держу.
– Я так понимаю, он держит.
– Н-да... С абсолютно трезвой головой, но полной неспособностью... Это прямо про меня сегодня утром.
– Кстати, о Хармсе. Некночибудьпомянутый выложил сего дни в Живом Журнале очередные две «породии на великаго пиита всея Руси Оликсандра П-шкина».
– Опа! – заинтересовался Пушкин. – Это же которые будут по счету?
– Сто двадцать восьмая и сто двадцать девятая. Вчерашняя и сегодняшняя. Как и обещал – ровно по одной «породии» в день.
– Однако не предполагал я, что его щенячьего запала хватит на столь продолжительное время... Зачти!
Гузман со значением откашлялся и продекламировал:
О, сколько нам открытий чудных,
И вдруг исчезнут в тот же миг,
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, друг степей калмык.
Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Златая цепь на дубе том?
Он уважать себя заставил,
Когда весенний первый гром,
Сработанный еще рабами Рима
Времен Очакова и покоренья Крыма.
– Ай, браво, бравушки, – Пушкин снисходительно похлопал пальцами правой руки о ладонь левой. – Эту бы энергию да в мирных целях... Однако зачти же непременно другую.
Гузман охотно, с выражением, зачел:
Петров вскочил, и гости тоже.
Рожок охотничий трубит.
Петров кричит: «О боже, боже!» —
И на пол падает убит.
И гости мечутся и плачут,
Железный градусник трясут,
Через Петрова с криком скачут
И в двери страшный гроб несут.
И, в гроб закупорив Петрова,
Уходят с криками: «Готово!»
– Вишь, ракалья! – Пушкин снова захохотал. – Но ведь как тонко почувствовал ритм и стилистику, гляди-ка! Какой великий пиит пропадает...
– Босс, – произнес Гузман, дождавшись, пока начальство утрет выступившие слезы, – еще вот что: звонил Седой, просил напомнить, что у вас завтра стрелка в «Черной речке»...
– Вот завтра бы позвонил и напомнил, – буркнул мигом посуриозневший Пушкин. – Какого черта?..
– У вас встреча в восемь, а он хорошо знает, что раньше шести тебя в редакции застать проблематично. – Гузман помолчал, потом осторожно проговорил, безучастно глядя на мерцающий с тыльной стороны системного блока одинокий красный огонек: – Обратился бы ты к Бенкендорфу, а? Самая крутая в городе крыша. Силовики. Вы вроде бы вместе учились, он в твоих поэмах души не чает. Доступно разъяснят человеку политику партии насчет чужих жен.
– У нас с ним давние трения... – Пушкин задумался. – Он меня еще при советской власти шпынял. На комсомольском собрании песочил за «Сказки». Да и потом, уже когда работал в Комитете...
– «Несложно и уснуть навек, послушавши, как наш генсек рассказывает сказки!» – продекламировал Гузман. – Босс, да он тебя просто облагодетельствовал, выставив на время из Ленинграда! За такое в то время могли и в психушку усадить. А это: «Тот в кухне нос переломил, а тот под Кандагаром»? В рифму с «перегаром»? Басня про двух Леонидов Ильичей?
– Нет, – упрямо покачал головой Пушкин. – К Бенкендорфу я на поклон не пойду. Точка. Достаточно я перед ним унижался. Что у нас с иллюстрациями в ближайший нумер?
– Все в ажуре. Брюллов и Камаев, обложка Кленина. Как раз бросил на распечатку, через полчаса представлю в цвете. Не ждал тебя сегодня так рано. Кстати, изучаю тот шедевруозис, что ты мне подсунул намедни.
– Шедевруозис? – поднял бровь Пушкин.
– Ну, той важной тетеньки, которой необходимо ответить во что бы то ни стало, подробно и аргументировано. Из администрации Президента.
– А, – вяло сказал Александр Сергеевич, придвигая к себе пепельницу. – Каково?
– Одолел пока девяносто страниц и на сем застопорился. Не то чтобы катастрофично плохо, но... – Гузман сделал пальцами в воздухе этакую фигуру. – Мне скучно, босс.
– Что делать, Саша, – пожал плечами Пушкин. – Работа такая... – Он щелкнул зажигалкой, прикурил, с наслаждением затянулся. – Погоди-ка. – Наморщив лоб, быстро достал из внутреннего кармана палм, активизировал его и отстучал:
Мне скучно, бес. – Что делать, Саша:
Такой уж выпал вам удел.
Поразмышляв с минуту, не выпуская сигареты изо рта, Пушкин дал двенадцать отбивок и напечатал последнюю строчку будущего стихотворения:
Но чорт был занят: он писал стихи.
– Недурственно! – произнес поэт вслух, картинно потирая руки.
– Вдохновение скоропостижно настигло? – осведомился Гузман.
– Вроде того. – Пушкин спрятал записную книжку в карман. – Если бы только из этого последнее время что-нибудь выходило путное! Все карманы набиты удачными строками и меткими образами. А писать – некогда и некогда.
– Что делать, босс, – хмыкнул Гузман. – Работа такая.
– Ладно, зоил, ступай, – распорядился Пушкин, разворачиваясь вместе с креслом к компьютеру и набивая свой пароль. – И Саша, во имя человеколюбия: напиши Мидянину, чтобы он больше не пытал меня своими экзерсисами. Сил уже нет читать эту бездарную коньюнктурщину. Или научи меня настроить почтовую программу так, чтобы все письма с его адреса падали сразу в корзину.
– Тогда он сменит адрес, – рассудительно заметил Гузман. – Лучше я вежливо-превежливо поблагодарю его и попрошу более ничего не слать, ибо его тексты чудо как хороши, но никак не попадают в формат нашего издания, кое печатает в основном коммерческую чепуху для непритязательной публики. С неизменным уважением и все такое.
– Тогда он станет слать разноплановые вещи, стараясь угадать пушкинский формат, – обреченно вздохнул главред. – Может, лучше сразу пристрелить его, чтобы не мучил себя и окружающих?
– Хорошо, босс, попробую разобраться, – пообещал Гузман.
– Займись, брат. Патроны в сейфе. – Пушкин болезненно поморщился: отголоски мигрени снова бесами стучались в черепную коробку. – Вообще надо бы написать на имя Некрасова докладную записку, дабы приобрел нам на редакцию винтовку с оптическим прицелом для работы с авторами...
– Было бы неплохо, – оценил зам. – Однако телевидению что сказать?
– Ступай, ступай. После.
Гузман ушел в общую залу, плотно притворив за собою дверь. Несколько мгновений Пушкин бездумно наблюдал, как на экране разворачивается заставка Microsoft Word.
