Герман Романов - «Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!»
— Прошлое забыто и перечеркнуто. И ты прости меня тоже, — Петр поднял Катю с колен, — а этот… Пусть проваливает на все четыре стороны. Принуждать его к присяге на верность я не буду. Уезжайте из России, Орлов, и братьев своих заберите. А то клеймо подлецов здесь получите на всю оставшуюся жизнь. А я не буду карать вас за эту подлую попытку убийства моей жены и меня. Казначей выдаст денег, раз вы их так любите. Уходите!
— Простите, ваше императорское величество, и вы простите, государыня! — глухо прозвучал голос Орлова. Гвардеец справился с волнением и заговорил дальше: — Клянусь, что ни словом, ни делом я не причиню ущерба и огорчений. И буду уважать ваши величества и верно служить, где прикажете, не жалея сил и живота своего. На чем крест вам целую! — Орлов вытащил дрожащими пальцами из-под рубашки крест и поцеловал его.
— Ну что же с вами сделаешь?! Присягу вашу мы принимаем, Григорий Григорьевич! — Петр протянул ему ладонь, и тот коснулся ее разбитыми губами. Следом протянула руку гвардейцу и Екатерина.
— Отправитесь далеко, к американским берегам, на Аляску, губернатором. И сей богатый край к России полностью присоедините. И добычу золота там организуете. Езжайте немедленно в Кронштадт к братьям, посоветуйтесь. Можете ехать туда всей семьей, с чадами и домочадцами. Там, на рейде, возьмите шлюпку. Я вам завтра отпишу!
— Прощайте, Григорий Григорьевич, — эхом прозвенел голос Екатерины, и супруга подхватила Петра под руку. И чета медленно пошла к дворцу, но у столпившейся группы придворных остановилась.
Петр обвел всех грозным взглядом — и что ему оставалось еще в столь нелепом наряде. Но никто из придворных и охраны не думал хмыкать — адъютанты и лейб-казаки блудливыми нашкодившими котами отводили взоры к земле, понурив повинные головы.
— И это, Екатерина Алексеевна, моя личная охрана?! Так они обеспечивают нашу безопасность?! Здания и окрестности не проверяют, службой пренебрегают. Донцы, вы зачем тогда крест мне целовали, если царь собственной рукой от злоумышленников отбиваться должен. Так и скажите прямо — не желаем ваше величество охранять! Эх вы! — Петр выразительно махнул рукой, и они с женой удалились во дворец…
Петербург
Всего три дня прошло со дня принятия присяги императрице и самодержице всероссийской Екатерине Алексеевне. И вновь в столице принимают присягу, вернее, переприсягу — его императорскому величеству и самодержцу Петру Федоровичу.
Прежняя присяга объявлялась в грозном царском манифесте недействительной, так как давалась под угрозой лишения живота злокозненными изменниками и на основании вздорных слухов о преждевременной и скоропостижной кончине природного императора.
А потому все население столицы обязывалось немедленно и безотлагательно присягнуть императору до наступления ночи, а те, кто не сделает это, будут объявлены изменниками и злодеями со всеми вытекающими отсюда последствиями для оных отказников.
В этот вечер у всех многочисленных церквей Петербурга было настоящее столпотворение. Сотни людей сгрудились у входов, но порядка не нарушали и только боязливо посматривали на драгун и кирасир генерала Румянцева, что ровными шпалерами выстроились у каждой церкви. Все торопились успеть, даже больные и немощные — попасть в лапы зловещей Тайной экспедиции никому не улыбалось…
— Ой, Матрена, надо быстрее бежать, принимать присягу благоверному государю нашему Петру Федоровичу!
— А я, любезный, завсегда императору нашему верен был. И ту присягу воровскую не принимал, за болезнью сказался. А сейчас повторно сходил и принял, чтоб все видели, как я его императорскому величеству предан всей душой и телом! Вот так-то, любезный!
— Кузьма, а Кузьма. Присягнул уже? Я тоже успел, одним из первых в церкви присягал батюшке нашему, кормильцу…
Пастор Бюшинг спрятал внутри ухмылку — надменный вице-президент Юстиц-коллегии фон Эмме одним из первых прибежал к нему в кирху и быстро принес присягу, благо давалась она по прежним листам и проходила в ускоренном порядке.
Обыватель только говорил: «Клянусь в верности императору и самодержцу Всероссийскому Петру Федоровичу» — и целовал крест, а затем ставил у секретаря подпись на присяжном листе.
Давая поцеловать крест советнику, пастор увидел большие испуганные и умоляющие глаза, и сразу же сообразил, что фон Эмме теперь по гроб ему обязан и выполнит любую его просьбу.
Ведь стоит сейчас Бюшингу донести в Тайную экспедицию, как господин вице-президент вынуждал его принимать ту июньскую присягу, как не только карьера, но и вся жизнь фон Эмме будет безжалостно сломана тяжелым маховиком правосудия…
Петергоф
Стол был накрыт великолепно. Большинство блюд было абсолютно неизвестными Петру, даже приблизительные названия не мог дать. Но в одном император чувствовал уверенность — поваров он проверил на детекторе и отравы мог не опасаться.
Положить яд кому-либо по пути от кухни до столовой было невозможно из-за чрезвычайных мер. Да и всех адъютантов Петр тоже проверил, памятуя печальный опыт князя Федора Барятинского. И ничего не поделаешь — ожегшись на молоке, всегда дуешь на воду.
За накрытым столом их было всего трое — Екатерина Алексеевна в небесно-голубом платье и их двое, в гвардейских мундирах. Фельдмаршал Миних при всех орденах и регалиях, с голубой лентой через плечо, сидел чопорно, расправив плечи, и время от времени бросал на Екатерину свой тяжелый взгляд. Петру он напоминал злого бульдога, из пасти которого извлекли мозговую косточку и теперь ею же дразнят.
Жена чувствовала себя несколько скованно, было видно, что она серьезно опасается такого соседа, и на то у нее имелись все основания. Миних в кабинете, еще перед поездкой в Ораниенбаум, почти открытым текстом прямо предложил оформить императору развод любым из предложенных способов — надежно упрятать жену в самый дальний монастырь, устроить скоропостижную кончину или же поместить в каземат Шлиссельбургской крепости, рядом с Иваном Антоновичем.
К счастью, у Петра хватило ума отказаться от услуг старого Живодера, и сейчас он чувствовал себя удовлетворенным, что не укрылось от пристального взора старика.
Бурхард-Христофор чуть поковырялся в тарелке вилкой, прихлебнул из бокала вина. Только он один пил вино, несколько бутылок лакеи, повинуясь приказу Петра, шустро поставили на стол специально для старого фельдмаршала.
Сам же Петр не менее лениво дожевывал осетрину — за три дня деликатесы уже не лезли в глотку, и ему хотелось чего-нибудь попроще — толченой картошечки с бефстрогановом или обычным столовским шницелем с подливкой, да пару блинов со сметаной или маслом на десерт. А потом расположиться по вечерней прохладе у речной водички, взять пива «Жигулевского» бутылку с соленой селедочкой и лука репчатого колечко. И отдохнуть от дел праведных…
И Екатерина Алексеевна вяло ковырялась в овощном салатике, видно было, что аппетит у нее напрочь отсутствует. Умная женщина давно поняла, что Миних жаждет ее крови, а такой матерый враг любое желание пообедать отобьет начисто.
И превратился ужин на троих в сплошную пытку — Петр хотел есть, но не мог, Екатерина жаждала уйти, но не смела, а Миних хотел удавить, хотя бы мысленно, женщину, но боялся умения императора читать мысли. Потому старик только сопел и не торопился пить вино, зная, что Петр Федорович относится к винопитию резко отрицательно.
— Все убрать со стола! — Громкий голос Петра Федоровича словно стеганул кнутом по присутствующим. Лакеи побелели от страха, жена посмотрела на него испуганно, а Миних удивленно.
— Водки очищенной штоф принести, и лимон в него выдавить. Гуся доставить. Мне закурить. Бегом!
Лакеи засуетились, и не прошло и минуты, как стол опустел. Петр задымил принесенной папиросой, поблагодарил улыбкой верного арапа. И тут перед ним водрузили блюдо с гусем, горячим, прямо из печи.
Коричневая хрустящая корочка ласкала взор, а чудный запах сразу вызвал слюнки, как у собаки Павлова. Рядом с гусем встал караульным запотевший штоф, появились три тарелки, бокалы, вилки, ножи, салфетки. Застыли шеренгой, ожидая приказаний, ливрейные халдеи с преданными глазами.
— Так, ребята. Мы с фельдмаршалом матерые вояки, сами разберемся. А потому — кругом! Вон отсюда!
Лакеи словно под цунами попали, и уже через несколько секунд двери в столовую были осторожно закрыты. Петр встал с кресла, взял штоф и привычно набулькал в три бокала — жене с палец, им с Минихом на три пальца.
Старый студенческий расклад. Правда, в последнее время девчонки требовали соблюдать равноправие — феминизм, однако. Затем император разделал гуся — мужчинам досталось по здоровенной лапе, больше смахивающей на мосол, а жене положил на расписную тарелку крылышки. Взял стакан в руки и пристально посмотрел на жену и Миниха.
