Алексей Борисов - Смоленское направление - 4
- Ваня, рви мост! Отходим! - крикнул я, вжавшись в окоп.
Бабахнуло славно, хоть и без пылевых облаков с обломками крутящихся досок, столь любимых операторами, тем не менее со стороны подрыв выглядел профессионально. Покойные сапёры знали своё дело. Середина моста как-то враз просела, потеряв точки опоры, надломилась и рухнула в воду, подняв тучу брызг. Едва фонтаны стали оседать, как я выбросил перед окопом дымовую шашку, и сначала ползком, а потом в полный рост, не петляя как зайцы, а по прямой, мы задали стрекача. И пока дым висел над берегом, под его защитой успешно добежали до танков. Вылезший из люка Соколов уже сообразил, что хитрость не удалась, и как только выяснил причину, без лишних вопросов отдал команду заводить двигатель. Маскировочную сетку охапкой бросили на броню машины Петренко, и сцепка из танков покинула уютный клёновый уголок. До лесной дороги было рукой подать и буквально через минуту мы были у опушки. Что заставило немецкого наблюдателя покинуть рощицу и дёрнуть к реке мне до сих пор не понятно. Может то, что сидя на дереве, когда на тебя ползёт связка из танков, чувствуешь как та муха, на которую стремительно опускается скрученная газета? А может просто сорвался? Но вышло так, что падение тела и неуклюжая попытка с подвёрнутой ногой прыгать между порослью попала не только в моё поле зрения, но стала заметна Синякову. Под мой утвердительный кивок, красноармеец спрыгнул с брони, а я прицельно выстрелил по ногам немца. С первого раза промахнулся, однако второй выстрел достиг цели, и когда мы поравнялись с параллельными проплешинами, идущими из рощи, Ваня уже сидел на пленнике верхом, проводя воспитательную работу. Вместе мы затащили его под дерево, привязав за шею к стволу. Я взглянул на немца. В тусклых, еле пробивающихся сквозь листву лучах солнца, он выглядел как затравленный зверёныш, скалящий зубы и не в силах оказать сопротивления. Его рука, судорожно сжимала простреленную чуть выше колена ногу, грязно-серый, вымазанный в траве мундир солдата вермахта, пилотка на голове и стекавшие из-под нее по лбу и впалым щекам струйки пота. Пленный боялся. И я бы боялся, если бы острое лезвие ножа почти надрезало кожу под носом, а другая рука намертво держала голову за подбородок.
- Штреклих (страшно)? - спросил, не меняя позы и не отводя орудие пытки от немца.
Мартин оказался наблюдателем из отряда мотоциклистов, чуть было не захвативших с утра мост. И то, что он вскарабкался на дерево, позволило ему остаться незамеченным, когда бойцы Жукова прибыли на шум выстрелов, перебив в коротком бою немцев. Из оружия у него был с собой только сигнальный пистолет, но этот гад навоевал с ним больше, чем, если бы стрелял из винтовки. Сообщив о танковой угрозе, солдат исполнил свой долг, чем гордился, не стесняясь в выражениях. Понравился мне и его ответ, когда я спросил, пускал бы он ракету, если бы знал, что после этого с ним произойдёт? Ни секунды не колебался. Таких противников нельзя оставлять в живых. Им, как и любому солдату присущи страх и храбрость, а особенность заключается в том, что превыше всего они ставят долг перед отечеством. И пока свой долг до конца не отдадут, не успокоятся. Он и сам понимал, что оставлять в живых его не будут, просил только за свою откровенность, фотокарточку жены не забирать. Обещание я сдержал и даже больше сделал; не горло ему перерезал или нож в спину воткнул, а заколол в сердце, достойная для солдата смерть. Всё это заняло минут пять вместе с благодарностью за службу, в ответ на смущённый взгляд Вани, не понимающего, зачем требовалось ловить и допрашивать, если всё равно кончили немца. Ведь можно было доставить живого пленного командованию; за это полагалось к награде представить или, как до войны, отпуск дать, сейчас же какой прок от мертвеца? И нечего стыдиться практического подхода, если солдат скажет, что ему не надо ни медали, ни ордена, то это солдат по недоразумению. Посему пояснил, почему сделал так, а не иначе, может, бойцам в будущем пригодится. А допросить, нужно это было по одной простой причине. Если в тылу, за нашими спинами скрывался один, то где гарантия, что нет ещё одного? Потерять грузовик я очень боялся, с ним были связаны многие надежды на успешный отход, и он же обеспечивал какую-никакую мобильность, без которой наши шансы на выживание сокращались вдвое. Однако, несмотря на уверенность в правдивых ответах Мартина, к грузовику мы вышли со стороны лесополосы, оставив дорогу танкам. Пусть это было явной перестраховкой, но так спокойнее на душе, хотя никто и не мешал, если не считать миномётного с артиллерийским обстрелом берега, где нас уже и след простыл. Полоску земли за мостом, немцы обрабатывали остервенело, даже на окраине Жабинки, куда мы должны были выйти на соединение с Жуковым, вплоть до нашего появления были слышны доносящиеся оттуда разрывы. А вскоре, различить направления канонады, стало невозможно. Казалось, стрельба и грохот приближаются к нам так же неумолимо, как набегающие морские волны на остров. Ещё немного и свист пролетающих рядом пуль заглушит шум моторов, а запах сгоревшей взрывчатки забьёт нос. Признаюсь, было желание отказаться от первоначального плана отхода к Кобрину и броситься помогать нашим. Всё же в том Т-26, оставленном в резерве, находился мой дед, и нужно было, во что бы то ни стало его поддержать. Одинокий танк лакомая добыча. На долю секунды чувства взяли вверх над разумом и, не знаю, как бы оно вышло, если бы к исходу отведённого часа с севера не показалась немецкая "тройка". Танк с крестами шёл от железнодорожных путей на максимальной скорости, явно намереваясь прокатиться по улице Ленина, дабы зайти в тыл обороняющимся красноармейцам. Резко остановившись, он выстрелил, разбив в щепки бревно на борту машины Петренко и, тут же вздрогнул от прямого попадания, теряя гусеницу. Из-за домов выполз Т-26, его пушка извергла снаряд, свечкой отлетевший от края башенной брони, и мы вступили в бой. Литвиненко выпустил обойму из ружья как из автоматической винтовки, еле удерживая его на сошках. Петренко тоже произвёл выстрел, и вроде, попал, но немец был удачливей. Развернув башню в сторону домов, под градом бронебойных пуль он успел подбить откатывавшийся назад наш танк, перед тем, как сам задымился. Мы бы победили в этом коротком бою, не дай оборона трещину. Противник обхватил городок с двух сторон, и там, где главный удар держали два двухбашенных танка, поработали гаубицы. Немцы прорвались, занимая Жабинку.
Машина деда вспыхнула внезапно. Хлопок, и позади башни показались язычки пламени. Двадцать шестые редко горели, чаще ломались или их останавливали пробивавшие тонкую броню снаряды, калечившие экипаж. Но от прямого попадания в двигатель они именно вспыхивали как бенгальские огни. Я видел, как распахнулся в разные стороны люк механика, и из него наполовину вылез танкист; как вынырнувшая из переулка вражеская "двойка", подобно шакалу атакующего раненого льва, в упор выпустив снаряд в башню, объехала справа и рубанула по выжившему танкисту из пулемёта. Буквально одновременно с этим в немецкий "панцер" впилась бронебойная болванка. Петренко отомстил за деда, но мой счёт врагу только возрос и не думаю, что я его закрыл, уничтожив покидавших машину немцев. А потом появился Жуков. Его несли на плащ-палатке мои бывшие бронебойщики, трое из ушедших восьми. Завидев грузовик, красноармейцы припустили к нему со всех ног.
- Немцы прорвались! - кричали они на ходу. - Сейчас здесь будут.
Отход впопыхах ни к чему хорошему не приводит. Всё норовит произойти шиворот-навыворот и топлива в Кобрине нам не досталось. Подожгли не только склад, его надо было так и так уничтожить, но и оставленную для заправок отступающих машин двадцать второй дивизии бочку с бензином. Охранявший её караульный, с начавшейся бомбёжкой покинул пост, дал тем самым понять, что добро бесхозно, а уж сама она сгорела или местные растащили, разбираться стало некогда. Указанное нам место заправки быстро затянуло дымом, из которого иногда выбегали люди с бидонами, а кто и просто, с тазами и вёдрами. Зачем спрашивается, Жуков потерял остатки сводной роты, даруя лишний час? Ответ мы увидели чуть позже, когда повернув к мосту через канал, оказались зажаты в колоне беженцев и тут, пришлось выбирать: либо мы черепашьем ходом добирались к Тевли, либо забирали правее, к Пинску, дорога на который была относительно свободна. Экипажи Петренко и Соколова права такого выбора не имели. Не помогло и моё объяснение, что тем самым они лишь отсрочили на пару часов тот момент, когда машины придётся бросить. В Тевлях лишнего топлива не было, мне это было известно, но танкисты верить отказывались. Не могло у них уместиться в голове, что в армии может происходить такая неразбериха. Выпросив у меня последний бензин, как раз на пару десятков километров, сцепка из танков двинулась на соединение с дивизией. Мне же пришлось принять в кузова полтора десятка раненых с медсестрой из попавшего под близкий разрыв бомбы медицинского автобуса. Шофёр разбитой машины буквально повис у меня на двери, выговаривая: "Выручайте, братцы! Люди вы, или кто? Помрут же пацаны". Едва погрузка завершилась, как к грузовику подбежал Соколовский, отъехавший от нас метров на двести и внезапно остановившийся на площади возле стоявших там двух Т-26:
