Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем
Единственное, что может спасти, — боевой дух и умение действовать не числом, а тактической сноровкой, скоростью и слаженностью. Главным воеводой за себя по моему настоянию Воротынский оставил в гуляй-городе не набольшего из полка правой руки, то есть боярина и князя Никиту Романовича Одоевского, а все того же Хворостинина. Получалось, что и опричнину не «зажал» — они оба в нее входили, и в то же время самый лучший выбор.
Да и остальные воеводы из тех, что оставил князь «Вперед!», тоже соответствовали — отчаянные, лихие и оптимальные по возрасту — мои ровесники. Один князь Осип Васильевич Бабильский-Птицын чего стоил. Никогда не унывающий балагур, а сабелькой орудует так, что дух захватывает. Таким сыном любой отец может гордиться. Кстати, вроде бы сродни Долгоруким, хотя точно я не узнал, не до того. И таких, как он, немало — чуть ли не через одного. Но все равно завтрашний день виделся мне таким кровавым, что…
Однако я, по счастью, ошибся — штурма не было. Воины Девлет-Гирея зализывали раны, приводя себя в порядок. Я посоветовал Воротынскому воспользоваться затишьем и дать всем поспать до вечера. Так и было сделано. А потом они ушли, и мы остались одни. Кроваво-красный солнечный диск еще не успел оторваться от земли, как татары ринулись в первую атаку.
Сколько их всего было — я не считал. Они шли волна за волной и так же неумолимо, грозя смыть наш гуляй-город, как песчаный замок на морском берегу. Оставленная конница свою работу делала честно, но что такое тысяча, когда у врага их — десятки.
Плохо было то, что перерыва, пускай малюсенького, не предвиделось. Оставленный в гуляй-городе молодой опричный воевода, окольничий и князь Дмитрий Хворостинин с тревогой поглядывал на меня, а я лишь виновато пожимал плечами да сумрачно косился в сторону стремительно тающего огненного зелья и прочих припасов для нашего наряда.
Оставалось совсем немного — три куля пороха, когда я послал за Валашкой. Мне очень не хотелось привлекать его, потому что этот отвлекающий маневр сам по себе был самоубийством, но я знал, что лучше маленького веснушчатого и улыбчивого паренька с ним навряд ли кто справится. А нам позарез нужно было время, чтобы выйти из гуляй-города, изобразив решительную атаку. Дескать, наши пришли на помощь, и мы теперь ничего не боимся.
Балашка сделал все как надо, совершив невозможное. Он так лихо атаковал, что татары поначалу опешили и даже отступили. Лишь спустя несколько минут они опомнились и кинулись наказывать наглецов. Однако улыбчивый паренек уступать не собирался, ухитрившись стянуть возле себя и своих людей целую толпу в несколько тысяч.
Воспользовавшись этим, мы выкатили пушки из гуляй-города и сами выстроились рядом, изображая бесплатный сыр. О том, что он бывает только в мышеловке, татары не подумали и пошли в атаку.
Вначале ввысь ушел наш залп стрел, коптящих голубой небосклон траурной чернотой. Траурной — это по нам, если князь Воротынский не поспеет вовремя. А коль поспеет — все равно траурной. Только тогда по крымчакам.
Затем грянул еще один залп, на сей раз пушечный, в упор по атакующим. Следом третий — из пищалей. Отчаянный визг перемежался истошными воплями раненых, но лавина узкоглазых всадников на приземистых лошадках все равно долетела до нас, и тут я понял, что победит только один Воротынский, потому что нам уже не устоять.
«Не знаю, как это они не разорвали меня на сотню маленьких медведей», — сказал Балу, обращаясь к Маугли.
Примерно так бы оно и случилось, опоздай Михаила Иванович хотя бы на несколько минут, но он успел вовремя. Удар в спину Девлет-Гирея был лихим, отчаянным, но не таким уж мощным. Крымский хан мог бы запросто его отбить, если бы не паника. Крымчаки тут же решили, что это пришли полки царя Иоанна Васильевича, — сработала моя задумка с гонцом, который был перехвачен сторожевыми разъездами Девлета еще пару дней назад. Потому тот и медлил, размышляя, уйти сразу или напоследок громко хлопнуть дверью, раздолбав русских воевод, стоящих на его пути.
Как знать, если бы не Дивей, который оказался в наших руках, может, хан еще раньше махнул бы на нас рукой, но оставлять своего лучшего полководца у врагов Девлет-Гирей не хотел ни в какую, а потому решил вначале освободить мурзу, а уж потом…
Сразу скажу, что в любом случае это ему бы не удалось. Приставленный по моей просьбе к Дивею Дмитрием Хворостининым особый ратник должен был перерезать мурзе глотку в тот момент, когда татары ворвутся в гуляй-город. И не надо мне тыкать в нос выспренние слова о христианском милосердии и заботе о пленных. Это — враг. Вдобавок — умный враг, а значит, опасный вдвойне. И выпускать его живым, исходя из принципов абстрактного человеколюбия, я не собирался.
А что до гонца, то о результатах его допроса знала добрая половина крымчаков — слухи хоть и ползают, зато с такой скоростью, куда там молнии. Знали конечно же не всё, но основное: «Идет рать новгородская многая». Но им хватило. И татарская конница, обтекая наши ряды, в панике ринулась наутек.
Хворостинин, стоящий рядом со мной, устало опустил саблю и вытер пот с лица, еще сильнее размазав потеки грязи. Вышло настолько забавно, что я засмеялся. Он удивленно посмотрел на меня, а затем и сам захохотал. Заливисто. Открыто. От всей души.
«Странно, и почему я раньше, всего пару-тройку месяцев назад, считал, что среди опричников одни сволочи и подонки», — подумалось мне.
Но смеялся я недолго. Ровно до того момента, пока рядом не пронесли бездыханное тело Балашки. А потом еще кого-то. И еще. Их укладывали рядками, возле щитов гуляй-города, а я пытался проглотить какой-то твердый комок, застрявший в глотке, и все удивлялся, почему он не глотается.
«Смотрите хорошенько, о волки! Разве я не сдержал слово?» — сказал Маугли.
И это было действительно так, ибо мы победили. Но сколько же пришлось заплатить! Воротынский конечно же прав, победы без покойников не бывает. Вот покойников без победы — сколько угодно, а наоборот — дудки, потому нужно было радоваться, что я и пытался сделать. Если бы не комок. Странно, что же могло застрять у меня в горле, если я последний раз ел вчера вечером? Ответа не нашлось.
Почему-то в памяти всплыла строка из романса Вертинского: «Я не знаю, зачем и кому это нужно, кто послал их на смерть недрожашей рукой». Я горько усмехнулся. Увы, я знаю. Этих послал именно я, надеясь, что они уцелеют, и твердо зная, что вернутся немногие. Послал сознательно. Так было нужно для Руси. Только от этого мне не легче.
В тот день я твердо решил — полководцем больше не буду. Никогда. Даже третьим или каким там еше по счету воеводой гуляй-города, которым меня назначил Воротынский одно дело — убивать врагов, совсем иное — посылать умирать. Знаю, так было надо. Все равно. Пусть это делает кто-нибудь другой.
И, глядя на энергично распоряжавшегося князя Осипа Бабильского-Птицына, с облегчением подумал: «Хорошо хоть этот уцелел».
А откуда-то сверху, насмешливо наблюдая за мной, кривила губы в ироничной ухмылке судьба. Жаль, что я не видел этой зловещей ухмылки, иначе сразу бы вспомнил, что иногда она улыбается только для того, чтобы показать свои острые зубы. Она-то уже тогда знала, для чего уберегла Осипа, только не говорила. Да если бы и сказала, вопреки своему обыкновению предупредив заранее, все равно я бы ей не поверил.
А зря.
«Мясо обглодано почти до кости!» — прохрипел Серый Брат. «Но кость еще надо разгрызть», — отвечал ему Маугли, продолжая убивать рыжих собак.
Девлет-Гирей не стал больше искушать судьбу, рванув обратно в степные просторы. Тогда-то я еще раз убедился, какую великую роль в психологическом плане играет одержанная недавно победа. Пятитысячное татарское войско, которое крымский хан оставил для прикрытия переправы через Оку основных сил, Воротынский попросту вбил в землю, растоптав, размазав, как будто оно и вовсе не стояло на его пути. А ведь силы у них были почти равные — с собой князь взял всего шесть тысяч, то есть далеко не всех.
Меня он тоже не прихватил. Правда, предложил, не забыл. Почти никому не предложил — лишь мне, Хворостинину и еще пяти воеводам. Отказался только я. Устал. С непривычки слишком много крови, слишком много трупов, а я некроманией не страдаю — обычный человек. Остальным легче — народ привычный. Может, со временем и у меня что-то притупится, как знать, но пока я предпочел вернуться в Москву…
ЭПИЛОГ
Я устало смотрю на аккуратную стопу чуть желтоватой бумаги, лежащую на краю, слева от меня, и зачем-то провожу пальцем по гладкой деревянной поверхности столешницы. Нет, сегодня я не стану писать о своих приключениях — уж очень разбередило душу. Сегодня у меня выходной. Пускай это будет обычный вечер воспоминаний.
В крохотное оконце ласково заглядывает ветка яблони, одобрительно помахивая пожелтевшими листьями: «Правильно, дружок. Передохни».
