Владимир Свержин - Внутренняя линия
Увидев Судакова, он зайцем отпрянул в сторону и заорал:
— Атанда! Там мусора![35]
Судаков выскочил за ним. Судя по столикам с остатками еды и опрокинутым стульям, совсем недавно помещение было заполнено народом.
— Вот же черт! — сплюнул Петр Федорович. — И ведь что обидно — знать бы куда идти, так поверху дотопать можно.
Он постоял еще немного, думая, не воплотить ли в жизнь недавние мысли: не пойти ли с повинной на Лубянку.
«До Лубянки — то уж во всяком случае путь расскажут. — Он спрятал револьвер в кобуру и собрался идти, как вспомнил подслушанную беседу. — Муж Татьянин, может, уже и в Москве. А ежели нет, то завтра — послезавтра здесь будет. Ищет он ее. Вот же шальная голова, даром что золотопогонник — на все наплевал! В самую пасть забрался, лишь бы вызволить!»
Он еще постоял на пороге опустевшего увеселительного заведения, глядя в затянутое тучами небо.
«Хотя ради такой — то как не забраться? — Он подошел к ближнему столику, наполнил стакан водкой и выпил залпом. — Если мне сейчас с повинной идти, то всяко придется рассказать — где был да что делал. То, что мы с Татьяной Михайловной вдвоем в Москву приехали, на Лубянке уже, как пить дать, знают — крутить начнут, не отвертишься. И пожалуют тогда ловкие да расторопные парни с Лубянки к этому профессору, достанут Татьяну хоть из — под земли. Выходит, что все зря? Зря столько вынесли, страдали вместе, скрывались? Глупо как…»
Он налил еще стакан, подержал его в руках и выплеснул на пол: «Пропади оно все пропадом!»
Судаков развернулся и, прихватив по дороге свечи, колбасы и копченый окорок, возвратился к хитрой бочке.
«Все равно отыщу!» — Он закрыл за собой лаз, спустился, повалил лестницу и зашагал, освещая путь экспроприированной свечкой. Спустя полчаса краском очутился в галерее, показавшейся ему знакомой. Наклонившись, Судаков начал искать оставленные прежде стрелки и когда, наконец, еще минут через десять наткнулся на одну из них, едва не пустился в пляс. В довершение ко всему вдалеке послышался голос:
— Петр Федорович! Вы где?
Судаков побежал, уже не опасаясь сбиться:
— Здесь! Здесь!
Вынырнув из — за поворота, он увидел Татьяну Михайловну, стоявшую у его темной келейки.
— Ну что же вы, Петр Федорович, — мягко, как — то по — матерински, пожурила она, — я тут еды принесла, а вы куда — то ушли. Я вся изволновалась — тут страшно так! Будто кто дышит. Не слышали?
— Да так как — то… — сбивчиво пробормотал Судаков, радуясь теплоте и заботе, которыми веяло от Татьяны Михайловны. — Я тут вот! — Он показал на колбасы и окорок. — Вы уж того, угощайтесь!
— А я вам каши принесла. Перловой, — немного растерянно сказала Згурская. — И ножа вот нет.
— К чему нож — то? — Судаков преломил колбасу. — И так хорошо! Вы угощайтесь!
— Спасибо. Если не возражаете, я с собой возьму, там порежу.
— Да, конечно, берите! Вот. И еще!
Татьяна Михайловна смущенно улыбалась:
— Вы так обо мне заботитесь!
— Э — ээ… Ладно. — Судаков хотел что — то добавить, но вновь услышал давешний звук, похожий на вздох. И поймал себя на ощущении, что более нигде в подземелье ничего подобного не было.
— Вот! Вот опять! — Татьяна Михайловна подняла руку, испуганно закрывая рот.
— Да, — бывший краском перешел на шепот, — я слышу.
— Страшно здесь, — снова призналась Згурская. — Был бы тут Володечка…
— Татьяна Михайловна. — Судаков рубанул ладонью воздух и замолчал. — Я хочу вам сказать…
Згурская молча подняла на него большие печальные глаза.
— Татьяна Михайловна, ваш муж… Генерал Згурский — он…
— Вы опять за свое. Что вы знаете о моем муже?
— Да не о том я, погодите! Он в России. Может, даже уже и в Москве.
— Петр Федорович, вы пьяны?
— Нет! Я правду вам говорю. Это точно! Я слышал!
— От кого?
— Тише! — Судаков приложил палец к губам. — Наверху кто — то ходит!
Конец мая 1924На двери комнаты в наркомате тяжелой промышленности, где по приказу председателя Реввоенсовета находилось танковое бюро, висела табличка с невразумительной надписью «Рабочая группа специализированного подвижного состава». Курьер постучал, вошел и по — старорежимному, с поклоном, протянул начальнику бюро сложенный пополам лист бумаги:
— Вам служебная телеграмма из Липецка.
Тимошенков принял депешу и уселся на массивный стол — единственную мебель, оставшуюся от прежних хозяев помещения.
— Я смотрю, вы уже приступили к работе? — внимательно глядя на «соратника», поинтересовался Ганин.
— Да, — кивнул Тимошенков. — С утра нынче дал телеграмму инженеру Паршину — большому специалисту по броневой защите. Мы с ним работали в пятнадцатом году. И вот, пожалуйста. — Сергей Артемьевич протянул бумагу бдительному надсмотрщику.
— ОЧЕНЬ РАД СОТРУДНИЧАТЬ ВАМИ ТЧК СЛЕДУЮЩЕЙ НЕДЕЛЕ ВЫЕЗЖАЮ ЗПТ ВСТРЕЧАЙТЕ СРЕДУ ТЧК ВАШ А ТЧК ПАРШИН, — прочел Ганин.
— Вот видите! Видите, как все удачно складывается? — потрясая кулаком, радостно воскликнул Механик. — Если так и дальше пойдет, мы в кратчайшие сроки сможем организовать здесь отличное конструкторское бюро!
— А как же архив Кречетникова? — напомнил Ганин.
— Да — да, конечно… — Сергей Артемьевич перевел взгляд на окно. Сегодняшнее утро не шло у него из головы…
Номер в гостинице «Националь», куда поместили «иностранного специалиста», контролировался ОГПУ чрезвычайно плотно: соседи, дежурные на этаже, пост в холле… Поэтому, когда чуть свет в дверь постучала очаровательная миниатюрная китаянка с накрахмаленной рубашкой в руках, Тимошенков несколько опешил. Он знал, что еще с довоенных времен в Москве в прачечных работало множество выходцев с Дальнего Востока, но эта… ее скорее можно было принять за сиамскую принцессу, чем за прачку. Не говоря ни слова, девушка проплыла мимо, положила рубашку на кровать и чуть обозначила уголок записки в кармашке. И тут же вышла, вежливо улыбнувшись. Сергей Артемьевич поглядел ей вслед, затем достал сложенный вдвое листок. «Сегодня быть готовым к изъятию архива». Тимошенков положил записку на прикроватную тумбочку и начал одеваться. Он уже прежде видел этот почерк. В Париже, в такси полковника Варравы… Механик застегнул пуговицы одну за другой и вдруг остановился: девушку он тоже видел! Там же, в Париже, рядом с такси. Он собрался уже выйти, как вспомнил об оставленной на виду записке, чертыхнулся себе под нос, пошел обратно, как вдруг глаза его расширились — лежавшая на тумбочке бумага обуглилась и свернулась в трубочку.
— Вот это да! — прошептал Тимошенков, растирая записку в пыль…
Дверь снова открылась, и сурового вида работники в синих блузах, не обращая особого внимания на хозяина кабинета, ворча и переругиваясь, стали втаскивать книжный шкаф.
— Кто из вас Тимошенков? — осведомился артельщик.
— Я.
— Этот стол мы у вас забираем.
— Постойте, ну как же?
— Сейчас вам доставят три других, стульев восемь штук, кресло одно, диван кожаный и, — грузчик сверился с бумагой, — несгораемый шкаф с тумбой. Потом электрики подойдут — сигнализацию подключат. Давай заноси! — теряя интерес к собеседнику, крикнул артельщик.
— Товарищ Ганин, пойдемте — ка, наверное. Не будем мешать.
— А расписаться?
— Когда вернусь, — ответил Сергей Артемьевич и двинулся к выходу, увлекая за собой соглядатая. — Здесь сейчас не поговоришь. А знаете что, я на Сухаревском рынке намедни видел замечательную кондитерскую! Давайте заедем туда, купим вкусностей и отпразднуем — сегодня как — никак день, который потом назовут днем рождения первого советского танкового бюро!
— И верно, такое стоит отпраздновать, — улыбнулся чекист. — Я сейчас автомобиль подгоню.
— Жду вас здесь. — Тимошенков с улыбкой поглядел вслед удаляющемуся Ганину.
Ему самому было невдомек, что произошло вскоре после того, как вчера он отправил телеграмму по указанному полковником Варравой адресу. Как только лента с текстом попала в руки липецкого телеграфиста, тот аккуратно сложил ее в карман, чтобы порвать и выкинуть по дороге домой, и, сверившись с приказом из Центра, быстро отстучал в ответ кодовый текст. Кроме общего подтверждения работы канала связи, в ответной телеграмме было единственное значимое слово «среда». Будь там, скажем, «пятница» — и Тимошенков пожелал бы посетить кинотеатр «Арбатский Аре». «Суббота» — пошел бы гулять на Патриаршие пруды. Но в телеграмме значилось именно «среда» — и бывшего капитана Тимошенкова неудержимо потянуло на сладкое.
Они ехали по Москве не спеша, любуясь контрастной в свете надвигающейся весенней грозы столицей.
— Так как же бумаги? — спросил Ганин.
— Полагаю, их в скорости можно будет изъять, — обнадежил Механик. — Есть одна небольшая загвоздка. Там, где они лежат, сейчас какое — то советское учреждение, пост стоит.
