Ричард Арджент - Рыцарь зимы
– Подавись этим, жалкий негодяй! – с яростью бросил рыцарь. – В следующий раз я проломлю тебе голову!
Эндрю принял пинок точно так же, как обычный пес, – тихо, коротко взвыл и поспешил отползти прочь со своей добычей. Ребра больно ныли, зато ему удалось проучить остальных. Никто теперь не станет поднимать еду, упавшую со стола. Мясо на кости было очень вкусным. Он никогда еще не ел ничего столь аппетитного. За награду пришлось побороться, но она все-таки досталась ему, Эндрю! Обглодав кость дочиста, юноша швырнул ее собакам, которые встретили этот щедрый жест лаем и воем, благодаря за подношение.
Та ночь выдалась особенно холодной. Эндрю подполз к собакам, надеясь согреться. Они приняли его как члена стаи. Один пес вместо подушки, другой под спину. К этому времени он стал вонять псиной. Слуги морщились и отворачивались, когда Эндрю пробирался мимо них на четвереньках, и швыряли в него ботинками, чтобы отогнать прочь.
– Я запомню вас! – как заведенный, повторял Эндрю. – Я знаю вас. Я запомню ваши лица.
Это остановило их – все вспомнили, что через несколько месяцев «пес» снова превратится в рыцаря, и тогда им не поздоровится. Они, конечно, знали, что Эндрю не сможет их выпороть в наказание, однако его угрозы возымели свое действие, заставили обидчиков нервничать и гадать, не собирается ли юноша отомстить им каким-либо другим, более хитроумным и коварным способом. Воображение их оказалось весьма ограниченным, к тому же слуг так долго принижали и оскорбляли, что подозрение в несправедливости и жестокости рыцарей успело прочно укорениться в их сознании.
– Может, он умрет, как тот, второй, которого наказали до него, – произнес как-то раз один слуга в разговоре с другим.
– Даже не надейтесь! – бросил Эндрю. – Я сделан из другого теста, друг мой. Не рассчитывай на подобную удачу.
Слуга ссутулился и растворился в тени.
Однажды к Эндрю подошел Джон из Реймса и поставил на полу перед ним коробку, а затем ушел прочь, не обернувшись и не сказав ни слова. Эндрю метнулся вперед, кое-как сорвал обертку непослушными пальцами и обнаружил внутри огромный финиковый пирог. Рядом лежало письмо, написанное изящным, аккуратным почерком человека, который зарабатывал этим нехитрым искусством себе на жизнь, сидя на базарной площади.
«Рыцарь Эндрю, – гласило письмо, – я прослышала от тех, кто странствует по дорогам между странами, что тебя постигла беда. Я испекла этот пирог собственными руками. Ты обнаружишь, что он сладок и вкусен. Надеюсь, он тебе понравится. Теперь у меня есть муж, и ему ничего не известно об этом, поэтому прошу тебя не присылать мне никаких писем и подарков в ответ. Ульмурра, Дева с глазами леопарда».
Ульмурра? Вроде бы так звали чернокожую рабыню, которую он спас от смерти в логове козла-людоеда? Эндрю думал, что она уже далеко, в одной из мрачных, пустынных стран в самом сердце Африки. И все-таки, как она сказала в письме, странники приносят с собой множество новостей. Кто-то поведал ей о постигшем его несчастье, и Ульмурра прислала своему спасителю этот чудесный пирог.
Как последний глупец, он съел сразу слишком много и весь день мучился от колик в животе.
Остаток пирога Эндрю спрятал в глубокой нише в стене и возвращался сюда каждый раз, когда муки голода становились нестерпимыми.
Он несколько раз перечитал письмо и всегда ощущал уколы глубочайшей тоски.
– У нее есть муж, – вздыхал Эндрю, – и теперь она точно не думает обо мне.
Но все-таки для него сейчас пирог был важнее любви. Любовь не спасла бы его от голодной смерти, не наполнила бы желудок. Любовь – удивительно бесполезная штука, когда ты всего лишь паршивый пес, у которого сотня хозяев и нет никого, кто бы накормил и искупал. Нет, пирог куда важнее теперь, когда все уже сказано и сделано.
И все же надолго его не хватило. Вскоре Эндрю пришлось вернуться в столовую и вновь драться с собаками под столом. Теперь, когда голод окончательно ослабил его, произошло нечто странное. Среди домашних ручных псов появился призрак волчицы. Эндрю испытывал страх перед этим бесплотным существом, чья ярость заставляла держаться в отдалении, пока псы подбирали лучшие куски, падавшие со стола. Если юноша пытался броситься вперед и схватить кусок мяса, волчица начинала рычать, злобно оскаливаясь.
– Не ты! – бросило огромное серое чудовище с желтыми горящими глазами. – Эти сочные куски не для тебя!
То, что волчица была лишь призраком, не имело особого значения; дух явно наделен немалой силой, из-за чего ее присутствие казалось явью.
– Почему ты против меня? – спросил юноша. – Я ведь ничего тебе не сделал!
– Разве?! – оскалилась она. – Подумай-ка еще разок!
Эндрю попытался припомнить, не случалось ли ему во время охоты в пустыне или в лесу напасть на волка. Конечно, иногда стаи пробегали мимо его лагеря. Но он никогда не гнался за ними забавы ради и не отбирал у них добычу.
Тогда Эндрю произнес:
– Я не понимаю, почему ты так ненавидишь меня.
– Ты что, не присутствовал при собственном рождении?
Наконец Эндрю понял. Волчица, ястреб и заяц!
– Ты – та волчица, которая в тот день осталась голодной, поскольку не удалось отнять добычу у ястреба. Ведь поблизости были люди.
– Люди – да. Ты. Ты был тем человеком. И другие трое. У меня были маленькие! – прорычала волчица с яростью. – Мои детеныши погибли, потому что у них не было еды!
Эндрю ощутил искреннее сочувствие.
– Я об этом не знал. Но даже если бы знал, я ничего не смог бы с этим поделать. Я и сам был всего лишь детенышем, который едва появился на свет. Чем я мог бы помочь тебе?
Волчица огрызнулась:
– Не имеет значения, что ты был беспомощен. У людей всегда находятся отговорки. Они охотились и убивали моих сородичей с начала времен!
– Но вы же крадете наш скот и овец.
– Только чтобы есть. Только чтобы жить.
Спор длился несколько часов. Постепенно, по мере того как логика Эндрю преодолевала эмоциональные возражения волчицы, она начала растворяться в воздухе. Наконец ее образ развеялся, как туман в ярком свете солнца. И угас совершенно. Эндрю снова мог драться с собаками за объедки. Уже позже, пережевывая кусок цыплячьей кожи, отброшенный в сторону привередливым рыцарем, любившим грызть ободранные куриные ножки, он припомнил слова волчицы.
«И трое других».
Но ведь при его рождении на краю леса, в снегах, были только он, его мать и жена чародея. Так кто был четвертым?
Может, волчица солгала, пытаясь заманить его в ловушку? Или же она не умела считать?
– Должно быть, дело в этом, – пробормотал Эндрю, устраиваясь через несколько дней на ночлег в темном углу коридора. – Она просто не умела считать.
И все-таки… Зачем тогда вообще было упоминать о количестве людей? Если животное не в ладах с арифметикой, к чему называть точное число? Почему бы не сказать «Вас было много» или «Несколько человек»? Но волчица назвала эту цифру с уверенностью. Нет, похоже, при рождении Эндрю все-таки присутствовал еще один человек, о котором никто не удосужился ему рассказать. Может, то был его отец?
Но ведь мать рассказывала, что в то время отца не было в деревне, он уезжал, чтобы подковать лошадей в поселение под названием Таттинг-Стоун в Саффолке, поскольку тамошний кузнец тяжело заболел. Она говорила об этом резковато и сухо, словно была до сих пор обижена на мужа за то, что его не было рядом, когда она производила на свет их дитя. Может, тогда поблизости был сам чародей? Там никак не могла находиться еще одна женщина из деревни, иначе его мать ни за что не позволила жене чародея принимать у нее роды!
Еще одна загадка. Эндрю теперь жалел о том, что не удосужился как следует расспросить волчицу о том, что она имела в виду. Но каждый из них в тот момент был способен думать только о том, как оказаться победителем в споре. Эндрю забыл обо всем, кроме желания поставить волчицу на место.
Куриная кожа была очень вкусной. Эндрю пополз под столом, надеясь отыскать ногу Джона из Реймса, чтобы осторожно дернуть его за штаны. Сэр Джон порой рисковал недовольством магистра, подсовывая куски нормальной еды несчастному изгнаннику.
Это было очень сложное время для молодого рыцаря. Ужасное, полное лишений. Те, кому он пришелся не по душе, пинали его при любой возможности. Те, кто симпатизировал, – презирали его за совершенное против ордена преступление. К счастью, менестрели, совсем недавно певшие о подвигах Эндрю из Крессинга, теперь молчали о его злоключении. Из него им бы не удалось извлечь для себя выгоду. Люди на улицах не желают слышать о поражении и несчастье, их интересуют только подвиги и успехи. Поэтому, вместо того чтобы петь об Эндрю, менестрели прославляли подвиги других рыцарей, победивших орду сарацин где-то в пустыне.
Наказание, казалось, продлится вечно, однако прошло всего два месяца, когда произошло нечто, полностью изменившее жизнь молодого рыцаря.
