Вера Камша - Млава Красная
– Интересно, почему Шаховского – в Анассеополь, а Ломинадзева оставили? – ни к кому в отдельности не обращаясь, бросил Страх.
– Господа. – Росский выпрямился, спокойно отложил линейку. – Не наше дело обсуждать решение его василеосского величества. Генерал Ломинадзев – начальник штаба государевой волей; нам эту волю и исполнять.
Выразительный взгляд Разумовского яснее ясного говорил, что от Росского ждали совсем других слов.
Эх, не понимают. Ломинадзев, конечно, паркетный генерал, последний раз в деле бывал, когда Валахию из-под османов вырвали, да и то всё больше при штабах отирался, зато верен, как и Шаховской. Пока большой войной не запахло, казалось в Анассеополе, что вполне эти двое справятся, – не справились, да ещё и опозорились, считай, на всю Европу. Государь осерчал, послал Булашевича, но… но почему ж именно его? Князь Орлов отставку строптивого генерала от кавалерии принял, глазом не моргнув, а тут вдруг Александра Афанасьевича, норовом своим знаменитого, – да на корпус? Оставляя притом Ломинадзева, у кого от имени «Булашевич» изжога случается?
– Интересно. Приезжает начальник штаба корпуса, мне ничего не докладывают, а ты-то, Григорий, как у него оказался?
– По пути попался, – мрачно пояснил Сажнев. Настроение у него не улучшалось. – Его превосходительство никому тебе и доложиться не дало. Мол, незачем Фёдора Сигизмундовича беспокоить, он тут командует, а мы, мол, с дороги, устроимся, тогда и разговоры разводить станем.
– А тебя-то, Григорий Пантелеевич, что они с собой потянули? – осведомился Страх.
– Я-то, честно признаться, думал – допрашивать станут. Ломинадзев ещё на мызе слюной брызгал, мол, как я смел поиск на ливонском берегу Млавы учинять. Особенно, как с его превосходительством синемундирника увидал, жандармского полковника. Бобыревым зовут, как ты и говорил.
– И что же?
– Да ничего, Глеб Свиридович. То-то и оно, что ничего. Ломинадзев всё вызнавал, да, про тот же поиск, но уже так, будто сам меня туда посылал. Говорил вежливо. Бобырев… даром что жандармский полковник, а голову на плечах имеет. И Ломинадзев его побаивается, то видно сразу. Меня спрашивал по делу, я по делу и объяснял. Мол, так и так, никого не обстреливали, никого в плен взять не пытались. О том у моих унтеров выяснить можно. Это уже без Ломинадзева было. В общем, думает наш генерал-лейтенант сейчас, как перед государем оправдываться станет.
– Наверняка, – кивнул Разумовский. – Не слыхал ведь ты ещё небось, Григорий? Сняли Шаховского, Булашевича назначили…
– Слыхал. Ломинадзев и поведал. Не скажу, что очень счастливым при том выглядел, но речи рёк сладкие до невозможности. Мол, с князем Александром Афанасьевичем государев приказ исполним, до Млавенбурга дойдём, в том никаких сомнений у него нет и быть не может…
– А дальше? Чем дело-то кончилось?
– Да чем кончилось? Ничем, – пожал могучими плечами Сажнев. – Только время зря терял. Ломинадзев в конце выдавил, мол, благодарю, подполковник, за службу да «о ревности вашей отпишу государю». Ай, ну их, хватит про то! Замёрз. Чай тут не наливают, что ли?
– Ерой наш штабной, конечно, трус, не без того, однако ж и не дурак, – промолвил Разумовский, кладя карандаш и берясь за короткую трубочку, проделавшую с ним весь Капказский анабазис. – Василевс твою «Млавскую бригаду» утвердил, Фёдор Сигизмундович, дивизией поименовал, самоуправство неуставное – одобрил. Ломинадзев не из тех, кто кота против шерсти гладить станет.
Сажнев, явно не желая больше длить эту тему, дёрнул плечом, ничего не ответив. Промолчали и окружающие. Разумовский чуть заметно качнул головой; вместе с Мениховым и молчаливым даже более Страха Евсеевым продолжил раскрашивать карту, попыхивая трубочкой-носогрейкой. Оно и правильно – ничего так не ценил в штабных генерал Ломинадзев, как умение красиво, разными цветами «отмыть» карту. Ну, кроме связей, само собой… Пусть-пусть. Больше на квадратики да стрелочки глазеть будет, меньше в настоящее дело вмешается.
Пока что Млавской дивизии удавалось держать фон Пламмета за несуществующую бороду, накрепко привязав чёрных баварских драгун к веркам и ретраншементам Анксальта. В окрестностях города то и дело сшибались малые конные отряды, не давали врагу покоя охотничьи команды сажневских стрелков – и зверь пока что оставался в берлоге. Фон Пламмет бездействовал, то есть вёл себя именно так, как хотел Росский, но – чем дальше, тем больше это бездействие тревожило.
Когда враг делает именно то, что ты от него хочешь, причём враг умный, хитрый и опытный – это всегда настораживает.
Чего ты ждёшь, зульбургский герой? Подкреплений? Да, знаю, доложил Менихов: по неперерезанной дороге подтянулось к тебе до полка пехоты и то ли четыре, то ли пять эскадронов конницы. У тебя немало сил, Пламмет, однако атаковал ты нас вяло, и впрямь стремясь вынудить пойти на штурм. А навязать настоящий бой, разбить Второй корпус по частям – не рискнул. Неужто так подувяла неожиданная прусская прыть после Заячьих Ушей? Вряд ли.
Что-то сильно хитрое задумал фон Пламмет, размышлял Росский. И, хотя он сам не раз повторял перед штабом, мол, уловляющий сам уловлен будет, у гвардионского полковника на душе кошки скребли. Особенно после получения известий про Булашевича. Вот пожалует новый командир корпуса, и повалят батальоны в лобовую под штуцерными залпами на вражьи верки. И неважно, что князь Александр Афанасьевич сам в первом ряду пойдёт, за солдатские спины не прячась, кровь, пролитая не в том месте и неправильно, преимущества не покупает. Только как это втолкуешь генералу, что по старинке превыше всего ценит решимость погибнуть, но пройти или проложить собой дорогу? Никто не спорит, в Буонапартову эпоху так оно и бывало. Проломить, пробиться, сокрушить – зачастую любой ценой, потому как рухнувший строй врага мог означать победу в сражении.
В былую свою службу Росский с генералом от кавалерии тогда, на Капказе, сталкивался мало, зато слыхал куда больше.
Что и говорить, лихо воевал Ляксандра Афанасьич! А ещё круче бился со всяческими несправедливостями и утеснениями солдат – лично, сам велел повесить вора-подрядчика, поставившего сгнившую, кишащую червями муку. Приезжала после этого душегубная команда, синие мундиры, Булашевич всё взял на себя, ни от чего не отказывался, всё признавал, но вытребовал себе как-то право написать лично василевсу.
И простил его Арсений Кронидович! Простил, хоть и попенял за самоуправство. Да и как было не простить? Собрал Булашевич корпус в Грозной вроде как на парады да учения по случаю приезда высоких анассеопольских чинов, а сам, с двумя полками и одним батальоном стрелков, ночью, скрытно, ушёл в горы, проскользнул, словно дух, непроходимыми ущельями, по верёвочным лестницам вскарабкался вместе со стрелками и ударил на Ведено, захватив самого Гаджи-Антыка, второго человека в горском имамате; правда, и солдат полегло немало, потому что атаковал Булашевич в полный рост, уповая на штык вместо пули, а такое уже и горцы мало прощали…
Но на тот раз простили, гоголем вернулся князь Александр Афанасьевич, грудь у выживших, как положено, в орденах, а о погибших не вспоминали, да и не считали почти – тихо-тихо спустили приказ о пополнении, прислали молодых солдат из запасных батальонов, да убитых схоронили, кого смогли. Кого смогли – потому как дорого платили и тот же Антык, и сиятельный Камиль-бек, и едва ли не обошедший его жестокостью наиб Фазиль, и даже сам «смутьян имам Газий» – за отрезанные головы русских солдат, и неважно, отчего погиб бедолага.
Вот и лезли местные, вот и тащились шакальей сворой по местам боёв, вот и торопились выхватить мёртвые тела у похоронных команд; нешуточные схватки разыгрывались, чуть ли не роту приходилось на такие дела отряжать.
– Однако, – встряхнувшись, вслух сказал Росский, – коли начальство прибыло, пора и мне, как ты, Григорий, выражаешься, идти являться. Они ж небось в фольварке?
Сажнев кивнул.
Росский даже не успел кликнуть денщика, как у входа в палатку возник незнакомый вестовой, тотчас вытянувшийся во фрунт.
– Накаркал, – усмехнулся гвардеец, вставая. Фаддей тотчас набросил полковнику на плечи помнившую ещё Зелёную линию бурку. – Что ж, являться так являться…
* * *– Вы, барин, уж там потише, потише, – ворчал Фаддей, пока они вдвоём ехали заснеженным полем. – Нравом-то огневы, в отца, ещё ваша покойница-матушка мне наказывали, мол, пойдут Фёдор Сигизмундыч по начальству, а ты их осторожи, значит, моим словом и именем…
– Будет тебе, Фаддей, – рассмеялся Росский. – Чай, уж не мальчик я. Возьми у меня полтину, пусть тебе в лавке тоже чаю нальют. Уж с чем, с чем, а с походными лавками у его превосходительства, говорят, всегда полный ажур…
– Премного благодарю, Фёдор Сигизмундыч, а только нехорошо это. Куда ж мне полтину? На неё корову купить, а не чайку выпить!
