Андрей Колганов - Жернова истории
Вскочив, бросаюсь к Лиде:
– Ты как? Не ранена?
– Пустяки, запнулась, – отвечает она.
Подобрав с тротуара свой «зауэр», бравая комсомолка сует его в сумочку, а затем неуверенными движениями поднимается с земли, даже не отстранив моей руки, которой я поддерживаю ее. Один чулок у нее безнадежно порван. Вальтер она из пальцев не выпускает. Однако, присмотревшись, мы видим, что ни один из нападавших не подает признаков жизни, и тогда Лида естественным жестом задирает подол и сует вальтер в кобуру на подвязке левого чулка. Подхожу к своему противнику. Надежда, что хотя бы одного удастся взять живым, не оправдалась. Видно, я так отчаянно лупил его по голове «зауэром», что перестарался.
– Как ты тут очутилась? – задаю наконец давно вертящийся на языке вопрос.
– На Тверском заметила, что за тобой хвост увязался, – объясняет Лида. – Ну и пошла следом. «Зауэр» на всякий случай вытащила, и когда они к тебе кинулись со всех сторон, сразу стала стрелять. А они не успели.
Как же, не успели. По меньшей мере один выстрел был в нее… Или в меня. Но в любом случае спину она мне прикрыла. Иначе взяли бы меня в оборот, а то и ухлопали, если бы сопротивлялся слишком резво.
Ну что тут скажешь? Обнимаю ее и целую, шепча на ухо:
– А ты знаешь, что по старинному китайскому поверью человек, спасший другого от смерти, становится с этого момента ответственным за всю его дальнейшую жизнь?
– Куда же ты теперь денешься! – шепчет комсомолка в ответ.
Эх, жаль, что нельзя продолжать начатое долго и со вкусом. Обстановка, увы, не позволяет.
Да, нашумели и намусорили мы изрядно. Ничего не поделаешь, придется разбираться с московской милицией. Тем более что у меня теплится надежда – а вдруг угрозыск выяснит, что это за субчики и чего же им наконец от меня нужно было? Достали уже!
Вечером в понедельник беру извозчика у Пречистенских ворот, еду к себе в Малый Левшинский, там гружу в пролетку чемодан и отправляюсь на Северный вокзал, в прежнем моем времени известный мне как Ярославский. В начале платформы, куда еще не подали наш состав, уже стоят несколько человек – вроде бы узнаю кой-кого из членов комиссии. Бежит минута за минутой, и постепенно нас становится больше. Под тусклый свет ночных фонарей из вечерних сумерек наконец выкатывается наш состав. Проходит еще несколько минут – и появляется Фридрих Вильгельмович Ленгник со своим помощником, у которого в руках видна пачка билетов.
Шествуя со всей честной компанией вдоль поезда, автоматически фиксирую наличие в составе вагонов I и II класса, причем разных. Бросаются в глаза четыре вагона так называемого владикавказского типа (а точнее, типа Эрнесто Полонсо), характерной чертой которых является несущий металлический полукузов (до уровня окон) толщиной 5 мм на хорошо различимых заклепках – вместо обычных вагонов на швеллерной раме и с деревянным корпусом, лишь у некоторых моделей обшитым сверху тонкими металлическими листами.
Но у нас оказался и не первый класс, и не второй, и не «владикавказец» – билеты нам были выписаны в вагон СВПС-микст. Под этим замысловатым обозначением скрывался «спальный вагон прямого сообщения», располагавший равным числом купе I и II класса – по четыре каждого. При прежнем режиме вагоны первого класса окрашивались в желтый цвет, а второго – в синий. Вагоны же микст были пестрыми – одна половина желтая, а другая синяя. Однако вагоны нашего курьерского поезда все окрашены в одинаковый зеленый цвет – прежний цвет самого демократичного III класса. Чтобы, значит, не кичились своим отличием.
Члены комиссии один за другим поднимаются по трехступенчатой лесенке, проходят в тамбур и распределяются по своим купе. Вагон не только снаружи, но и внутри оказался приличной сохранности. Редкие потолочные плафоны давали все же достаточно света (что есть большая привилегия – только первые два класса имели автономное электроснабжение вагонов), чтобы разглядеть благородное полированное красное дерево отделки, бронзовые ручки и замочки на дверях, ярко-синюю шелковую обивку стен с косым клетчатым узором. Внутри предназначенного мне двухместного купе первого класса – цветной витраж в верхней, неоткрывающейся части оконной рамы, мягкий спальный диванчик с толстой пружинящей спинкой, обитый синим велюром в тон стенной обивки, не менее мягкая откидная полка, кресло у противоположной стены и столик у окна, снабженный настольной лампой с конусовидным абажуром.
Видимо, при распределении мест между членами комиссии в соответствии с должностными рангами я попал на такой высокий иерархический уровень, что заслуживал поездки первым классом. Моим соседом по купе стал Сергей Иванович Сырцов, сразу, как молодой, уступивший мне нижнюю полку. Глядя на его грузноватую фигуру, тут же отказываюсь от предложенной мне любезности и категорически заявляю, что поеду наверху. Возраст возрастом, но подвижностью и гибкостью ему со мной не тягаться.
До отхода еще не менее двадцати минут, и, закинув свой чемодан на багажную полку (увы, прошли и пока еще снова не наступили те времена, когда пассажиры I и II класса могли сдать большую часть своих вещей в багажный вагон), отправляюсь прогуляться вдоль состава. Да, это действительно не прежний «Сибирский экспресс». Впрочем, вагон-ресторан в составе все-таки есть, а вот салон-вагон, позволявший пассажирам развлечься во время долгого путешествия, здесь отсутствует. В этот момент к поезду подают локомотив. Пышущая паром черная туша медленно выползает из темноты… Короткий удар буферов друг о друга, отдающийся содроганием по всему составу, – и сцепщики деловито соединяют передний почтовый вагон с паровозом. Подхожу поближе. Оказывается, нас повезет новенький, едва ли не первый из выпущенных Коломенским паровозостроительным заводом и уж во всяком случае первый пассажирский паровоз советской разработки – СУ.
Но вот настала пора отправляться. Проводник приглашает всех в вагон, и вскоре над перронами Северного вокзала разносится протяжный гудок нашего паровоза, вагон ощутимо дергается, и мимо нас начинает медленно плыть тускло освещенный перрон…
Особо не мешкая, устраиваюсь на верхней полке. Время уже позднее, а с попутчиками будет когда перезнакомиться и наболтаться до одури. До нашей первой остановки в Чите добираться больше семи суток, еще успеем как следует надоесть друг другу. А сейчас надо поспать…
Но быстро заснуть не удается. В голове неотвязно крутится мысль: хотя и помнится мне, что с Фридрихом Вильгельмовичем мы не встречались ни разу, но чудится в нем что-то такое знакомое. Может быть, Осецкий виделся с ним в эмиграции? Вроде не должен был – Осецкий обитал в Брюсселе, а Ленгник отправлялся в эмиграцию дважды, и оба раза – в Швейцарию. На съездах или партконференциях? Не исключено, но если и виделись, то только если случайно остановился взгляд… И тут из памяти Осецкого все-таки всплыл эпизод, подтверждающий знакомство с Ленгником.
Это было… это было… самое начало 1920 года. Во всяком случае, до середины февраля, когда я (ну да, я – раз уж теперь личность Осецкого от моей неотделима) сдавал дела в наркомате Шейнману. Как раз тогда Фридриха Вильгельмовича и назначили членом коллегии НКВТ. Но поскольку он еще до кучи уже был членом коллегии Наркомпроса и ВСНХ, то и появлялся у нас изредка. Вот я и видел его, пожалуй, всего раз или два на заседаниях коллегии – тогда коллегия часто заседала, в иные недели чуть не каждый день.
Разобравшись наконец с этой беспокоившей меня загадкой, потихоньку засыпаю под мерный перестук колес, который доносит до меня ускользающий аромат воспоминаний собственного детства. Лишь поездка в Берлин напомнила мне о временах, когда никакого бесстыкового пути на наших дорогах еще не было, а вот в памяти Осецкого этот железнодорожный ритм жил как вполне привычный. Время от времени раздающиеся паровозные гудки, редкое мелькание фонарей, свет которых едва пробивается через щелки между плотными шторами на окнах, раскачивание вагона и толчки на стрелках нисколько мне не мешают, и лишь самым краешком ускользающего сознания улавливаю голоса своих попутчиков и шаги в коридоре. Но потом исчезают и они.
Следующие дни текут так, как они обычно и должны протекать в пути. То сижу в купе, глядя на пролетающие за окном среднерусские ландшафты, тронутые красками осени. То стою в коридоре, занятый тем же делом. То валяюсь на полке, читая роман Ильи Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников». А временами сажусь в купе за столик, достаю немецкое издание первого тома «Капитала» и его русский перевод Скворцова-Степанова (перевод Лопатина и Даниельсона нравится мне больше, но его достать не удалось) и начинаю их сверять с карандашом в руках. В своей прежней жизни я не владел немецким и испытывал неудобство от невозможности разобраться с аутентичной терминологией Маркса. И вот теперь появилась возможность наверстать упущенное. А затем вновь смотрю в окно, за которым уже мелькают стоящие стеной сибирские сосны…
