Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи
Это допущение не вызвало никаких прений в советах аспект-императора. Херамари Айокус, слепой гранд-мастер школы «Алых Шпилей», утверждал, что адептам следует покинуть поле боя.
– Иначе, – сказал он, – нас останется вполовину меньше, прежде чем мы достигнем ворот Голготтерата.
Но король-регент Высокого Айнона Нурбану Сотер, рассмеявшись, сказал, что в Великом Походе вряд ли вообще кто-нибудь сможет дойти до моря Нелеоста, не то что Голготтерата, пока адепты продолжают биться.
– Сколько еще битв? – выкрикнул он слепому гранд-мастеру. – Сколько еще contests вроде последнего мы сможем вынести? Два? Четыре? Восемь? Вот в чем вопрос.
Отбросы были такими живучими, утверждал Святейший ветеран, потому, что замедляли отступление Полчища, оттягивали голод и нападение. Оставить их означало вызвать новые несчастья.
– С каждой битвой мы бросаем жребий, – резко сказал старик с бессердечными темными глазами, ставшими такими во время Первой Священной Войны. – Можем ли мы все рисковать собой ради нескольких дюжин колдунов?
Вспыхнули споры, что редко случалось в присутствии Анасуримборов. Схоласты в основном выступали против, а высшая знать – за Отбросы. В конце концов, аспект-император провозгласил, что сражения с Отбросами будут продолжаться, но адептам следует объединиться в цепочки, чтобы сократить потери до минимума. Нападая все вместе, объяснил он, они будут представлять такую силу, что ни один шранк с Хорой не выдержит, если только кому-то удастся вынести ее из Полчища.
– Во всех делах мы должны стараться сохранить себе жизнь и в то же время жертвовать собой, – наставлял он. – Мы должны быть акробатами и канатоходцами душой и рассудком. Гораздо более сложные дилеммы встают перед нами, братья. И решения бывают гораздо более жестокие.
Так Полчище откатывалось назад, сжимаясь под острыми лучами тысячи огней. И четыре армии шли по опустошенной земле, сулившей им вечное бдение, по земле, пропитанной ужасом и славой Святых Саг.
Двигались во мрак Древнего Севера.
Король Нерсей Пройас собирался обсудить вопросы вооружения, опасных позиций на поле и стратегии их преодоления. А его Верховный Повелитель вместо этого спросил, обернувшись к нему:
– Когда ты смотришь на себя, заглядываешь внутрь, много ли ты видишь?
– Я вижу… то, что вижу.
Экзальт-генерал провел много бессонных часов на своей походной кровати, размышляя над их беседами, прислушиваясь к ночной жизни лагеря и его затихающему шуму. Воспоминания долгих лет преданной службы кружились у него перед глазами, жизнь, проведенная в бесконечных войнах, и возникало пугающее чувство, будто что-то изменилось, что эти разговоры, беспримерные по содержанию, стали свинцово тяжелыми в своей ужасающей определенности. Дивясь этой привилегии – сидеть рядом и беседовать о простых истинах с живым пророком! – он не меньше страшился скрытого смысла, таящегося в этих разговорах.
Анасуримбор Келлхус побывал не на одной войне, понял Пройас. Одна лежала далеко за пределами понимания ограниченного интеллекта его последователей. Другую он вел на полях сводящей с ума абстракции…
– Но ты же видишь. Я имею в виду, у тебя есть внутреннее зрение.
– Полагаю…
Аспект-император, улыбнувшись, погладил бороду, как плотник, оценивающий сложную для обработки древесину. На нем была простая белая накидка, та же, что и всегда, в которой он, вероятно, и спал. Айнонийский шелк был настолько тонок, что сминался в тысячу складок на каждом суставе, напоминая в тусклом свете восьмиугольного очага ветвящуюся лозу.
Пройас сидел в полном имперском обмундировании, его золотая броня врезалась в бедра, синий плащ по церемониальной моде был обмотан вокруг пояса.
– А ведь у кого-то такого зрения и нет, – заметил Келлхус. – И некоторые не видят ничего, кроме контуров своих страстей, не понимая происхождения этих каракулей. Большинство слепы. Могут ли они знать столько же?
Пройас смотрел, не отрываясь, на мерцающее пламя, тер щеки, вспоминая его колдовской жар. Люди невосприимчивы к своей душе… За всю свою жизнь он встречал много таких людей, стоило только задуматься на эту тему. Столько глупцов попадалось на пути.
– Нет, – задумчиво произнес он. – Они считают, что видят все, что можно увидеть.
Келлхус улыбнулся в подтверждение его слов.
– А почему так?
– Потому что они не знают ничего иного, – ответил Пройас, осмелившись поднять глаза на своего соверена. – Нужно увидеть больше, чтобы узнать, что тебе ведомо недостаточно.
Келлхус поднял деревянный сосуд, чтобы наполнить опустевшую чашу Пройаса.
– Очень хорошо, – заметил он, наливая анпоя. – Значит, ты понимаешь разницу между собой и мной.
– Я?
– Ты слеп там, где я вижу.
Пройас задумался, отхлебнув из чаши. Резкий запах нектара, острота ликера. Во времена, когда простая вода стала роскошью, пить анпой казалось непристойным излишеством. Но, в конце концов, в этой комнате все было пропитано привкусом чуда.
– Вот… вот почему Акхеймион говорил правду?
Один этот вопрос вызывал тошноту. Само обсуждение личности старого учителя и его ереси стесняло Пройаса, а тот факт, что Келлхусу были известны мысли этого непокорного, волновал его еще больше. Пройас не столько предал забвению Друза Акхеймиона, сколько повернулся к нему спиной, как к людям, от которых ждут слишком резких поступков, чтобы честно с ними считаться. Он вырос в обществе колдуна, постоянно находясь в тени критического взгляда, постоянно цепляясь за него, блуждая в тумане нелегких вопросов. Каждый раз, думая о нем, он испытывал острое волнение из-за некой духовной незащищенности, в голове звучал его мягкий, обходительный голос: «Да, Проши, но как ты это узнал?»
А теперь, спустя двадцать лет после его публичного заявления и последующей ссылки, Келлхус по непонятным причинам вызывает призрак этого человека и вспоминает его вопросы. Почему?
Пройас был там. От стыда он стиснул зубы, прищурил глаза, чтобы слезы не потекли по щекам, наблюдая, как колдун обвиняет первого истинного пророка за тысячу лет! Обвиняет Святейшего аспект-императора во лжи…
Только остались ли до сих пор, когда грядет апокалипсис, его слова правдой?
– Да, – сказал Келлхус, глядя на него с обезоруживающей концентрацией.
– Значит, даже сейчас вы… манипулируете мной?
Экзальт-генерал едва мог поверить, что задал этот вопрос.
– Для меня не существует другого варианта в общении с тобой, – ответил аспект-император. – Я вижу то, что ты не можешь разглядеть. Источники твоих мыслей и чувств. Пределы твоего страха и амбиций. Тебе ведом только фрагмент Нерсея Пройаса, которого вижу я. С каждым словом, которое я говорю тебе, ты упускаешь большую часть.
Вот оно что – каждый раз проверка… Келлхус прощупывает его, готовит к какому-то испытанию.
– Но…
Аспект-император осушил чашу одним глотком.
– Как случилось, что ты почувствовал себя свободным думать и говорить все, что твоей душе угодно?
– Да! Я никогда не чувствовал себя так свободно, как с вами! Везде, куда бы я ни пошел, я ощущал зависть и осуждение. А с вами я знаю, что у меня нет причин для осторожности или беспокойства. С вами я сам себе судья!
– Но единственный человек, которого ты хорошо знаешь, – Пройас Меньший. А я знаю Пройаса Большего, которого держу в железных оковах. Я дунианин, мой друг, как и заявлял Акхеймион. Нужно быть рабом, чтобы всего лишь стоять в моем присутствии.
Возможно, в этом и заключался глубочайший смысл, вся соль этих мучительных уроков. Понять, как мало он из себя представляет…
И это открытие не ужаснуло и не ошеломило его.
– Но я ваш добровольный раб. Я выбрал жизнь в оковах!
Он не чувствовал никакого стыда за сказанное. С самого детства он ощущал восторг в повиновении. Быть рабом истины значит быть хозяином над людьми.
Аспект-император отклонился назад, окруженный неземным сиянием. Вихрящееся пламя в очаге рисовало на стенах позади него неясные образы страшного суда. Экзальт-генерал мог бы поклясться, что в какой-то момент увидел бегущих детей…
– Выбор, – улыбнулся его Верховный Повелитель. – Воля…
– Твои оковы сделаны из того же самого железа.
Сорвил с Цоронгой запросто сидели в пыли у входа в палатку, которую они теперь делили на двоих, поглощая свой паек. Избавившись от роскошного павильона наследного принца. От ритуальных париков. Отказавшись от пышных подушек, узорного убранства. Отпустив рабов, которые несли на себе всю эту бессмысленную роскошь.
Нужда, как писал прославленный Протат, создает бриллианты из ничего и обращает нищету в золото. Для воинов Похода богатство теперь измерялось отсутствием ноши.
Они сидели рядом и, не веря своим глазам, взирали на фигуру, которая, покачиваясь, приближалась к ним, по колено окутанная пылью. Они сразу узнали, кто это, хотя сердце отказывалось верить тому, что было не в силах вынести. Руки и ноги, похожие на черные веревки. Белые, как небо, волосы. Он шел, шатаясь, явно уставший от долгой дороги, ноги заплетались, пройдя не одну тысячу шагов. Только взгляд оставался неподвижным, словно все, что осталось от него, сконцентрировалось в зрении. Он ни разу не моргнул, пока подходил.
