Василий Звягинцев - Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»
— В то, что я с Президентом — до конца, и на ваши посулы не куплюсь, не поверил, значит?
— Да куда ж вам деваться? — теперь уже попросту, как равному и всё для себя решившему человеку, ответил Ляхов. — В том числе и Президенту. Он, по должности, себя правильно повёл. Какой же глава государства с разгону, на слух, так сказать, принимает решения, касающиеся судеб нации. Если он не Наполеон на поле боя, конечно. Недельку-другую ему пасьянсы пораскладывать сам бог велел. Потом, конечно, придётся признать, что в тупике он, из которого самостоятельно не выкарабкается. Вариантов ведь — тю-тю!
Вадим взглядом указал на рюмки, одновременно прикуривая.
— С полноценной «демократией» в России не получилось, да и не могло получиться. Для этого в тринадцатом веке нужно было Москву и Киев под Новгород подгибать, князей на место ставить, университеты создавать, собственный «Хабеас корпус»[140] сочинить, а не вышло, значит, не вышло. Уже у Александра Второго не заладилось, сам знаешь. В параллельной реальности, прошу отметить, — то же самое. Как ни вертелись, а пришлось к самодержавию возвращаться, ибо альтернатива одна — полная потеря управляемости и распад страны на мелкие фрагменты. Это Австро-Венгрии повезло, в том смысле, что на историческую Австрию никто (кроме Гитлера) претензий не предъявил, отчего и существует пока. А у нас такого инвариантного ядра нет, нас до последнего уезда на ломтики крошить будут. В истории часто — «Ван вей тикет»[141]. Не хватило нам уроков в школе Керенского, с его «безграничной демократией», в девяносто первом ещё раз попробовать захотелось? То же и получили — один в один. Даже смешно, «как посмотришь с холодным вниманьем вокруг». Иной раз вдумаешься в «дела наши скорбные» — оторопь берёт.
Выход из «керенщины» в тот раз — Ленин, потом Сталин. Нового Сталина на горизонте не просматривается, да и матерьял не тот. Кончились пассионарии. Что далеко ходить? Я всё же изначально военный человек, ты тоже при погонах. Смотрю, слезами обливаюсь на нашу «военную реформу». Милютин[142] при Александре Втором из рекрутской, крепостной армии вполне современную соорудил, «как в лучших домах Европы». Переодел, перевооружил, всеобщую воинскую повинность ввёл, срок службы с двадцати пяти до пяти лет снизил. И времени на это, при тех-то порядках и общеобразовательном уровне, ушло всего ничего. Даже ничего не разворовали походя, кажется. Зато тут же и русско-турецкую выиграли, и Среднюю Азию с Кавказом замирили.
При Сталине пресловутом как с сорок первого по сорок пятый подобные вопросы решались? Не только из разгромленной почти в ноль армии очень даже боеспособную воссоздали, так и форму новую успели ввести, двенадцать миллионов человек в неё переодели, суворовские и нахимовские училища организовали. А у нас двадцать лет дёргаются, даже с возрождением сержантского сословия, двести лет составлявшего опору армии, вопрос решить не могут. Только орут, начиная с самого министра обороны: «Дедовщину при нынешних условиях изжить невозможно! Каково общество, такова и армия!» На простейшую мысль, что армия должна быть образцом, идеалом, школой мужества и воспитания для общества, куриных мозгов уже не хватает.
Сталина из нашего Президента никаким образом не выйдет, он даже районного прокурора посадить боится: «А вдруг ещё непосаженные обидятся?» Одним словом, синдром Павла Первого в чистом виде, или — Хрущёва, в более мягком варианте.
До вчерашнего дня у вас вообще никаких перспектив не было. Не «жизненных» — с голода в любом случае не помрёте, государственных — вот в чём беда.
— Согласен, во многом согласен. — Мятлев разлил коньяк не по рюмкам, а по фужерам, сразу грамм по сто, если не больше. — Не помню, как там точно в дневнике Николай Второй писал, но что-то вроде: «Вокруг только ложь, трусость и обман». Вот и я — ни на своего министра, ни на восемь остальных его замов по-настоящему не могу положиться. Отчего я, по-твоему, нашу встречу, как свидание Штирлица с женой, обставил?
— На моих ребят из «Чёрной метки» — можно, — небрежно сказал Ляхов. — Неизвестно, найдутся ли среди них таланты министерского уровня, но, условно говоря, «кремлёвский плацдарм» гарантированно захватят и будут его удерживать, давая вам с Президентом время любые политические вопросы решить относительно спокойно, но радикально. Я, военно-полевой хирург, по личному опыту знаю — раздробленную ногу с признаками гангрены, которую в условиях тылового специализированного госпиталя можно за пару месяцев вылечить, на ПМП с ходу отрезать приходится, чтобы до медсанбата человека довезти и у себя ещё пятерым раненым жизненно необходимую помощь успеть оказать. А если полковой врач, чтобы в учебниках прославиться, начнёт проводить двенадцатичасовую операцию по пришиванию оторванного пальца…
Ляхов замолчал, наконец они подняли рюмки, выпили. Вадима, при наличии гомеостата, забирало минут на десять-пятнадцать, не больше, а «пациента» нужно привести в кондицию, позволить разговориться, тем более что он сам этого страстно хочет.
— Гражданская война то есть снова у тебя вырисовывается, — вздохнул Контрразведчик, озабоченный и обиженный тем, что его-то в эту самую «метку» не пригласили, и ни один из могущих входить в неё людей его уровня даже не намекнул о такой возможности. Причины понять можно, но всё равно… Как если за твоей спиной одноклассники о чём-то шепчутся, а при тебе — замолкают.
— Опять стереотипы, — посетовал Ляхов. — Гражданская — это когда сопоставимые по силе народные массы воюют друг с другом за противоположные идеалы. А здесь предполагается лишь некоторая «зачистка» игровой площадки. При полном одобрении «молчаливого большинства».
— Знаем мы, чем это одобрение заканчивается, — сказал Мятлев. — Президент правильно мыслит: начни — не остановишь. Если по закону — придётся сажать всех, от управдома и выше. На каждого статья найдётся. Если «по справедливости» — получится, как он же однажды сказал: «выборочный террор». А это, в свою очередь, тоже несправедливо. Даже, — залихватски взмахнул рукой начинающий пьянеть Мятлев, — пусть решимся мы прямо завтра на это! А кто арестовывать будет, приговоры выносить, сажать? Военно-полевые «тройки»? Это ж сколько таких троек надо, и кого в них назначать? Или — на городских и районных собраниях открытым голосованием приговоры выносить? И что делать, если на местах, особенно — весьма отдалённых, власти, включая силовые структуры, начнут саботировать распоряжения центра? На всех отрядов быстрого реагирования не хватит. А если и хватит… — Мятлев сморщился, как от зубной боли, повертел головой. — Ну, хоть Первую чеченскую вспомни. Кроме того, границы закрыть придётся наглухо и для всех, как без этого? Межбанковские операции с заграницей запретить, тоже для всех. Даже не учитывая реакции мирового сообщества, через два месяца Северная Корея нам Данией покажется. Жрать станет нечего, как в девяностом году, никто ж работать не станет, все политической и классовой борьбой займутся… Остальные — просто грабить в пределах досягаемости.
— Ты знаешь, после разговоров с Президентом я сам почти к такому выводу пришёл. — Ляхов опять поддался эмоциям, снова нервно раскурил сигарету.
«Чёрт, — мельком подумал, — надо и вправду, как другие нормальные люди, на трубку переходить. Не столько никотин, сколько дым горелой бумаги глотаешь».
— Хотя по-прежнему считаю, что тотальный террор от «децимации» кое-чем отличается. И в героизм наших воров и олигархов я не верю. В Скандинавии вон бизнесмены по 60 % подоходного налога платят и не жужжат. Так и наши, если хоть тридцать ввести, под танки с последней гранатой кидаться не станут.
— Чем больше соберём, тем больше украдут, не те, так другие, — возразил генерал. — При Алексее Михайловиче за курение ноздри рвали, и что, кто-нибудь бросил? Готов утверждать, что даже члены сталинского типа «троек» быстренько свои расценки на приговоры установят. Кому потребуется — «расстрел немедленно, без права обжалования», а другому — «десять лет условно без права переписки по эсэмэс».
Вадим вздохнул. Посмотрел в сторону столика, где «валькирии», верные долгу, потягивали сухое вино, бдительно отслеживая порученные секторы. Герта — те, откуда могут прилететь снайперские пули, Людмила — их с генералом столик и окрестности.
— Поэтому я и решил, — доверительно сказал он Мятлеву, — при таких настроениях Президента и «лучших людей государства» затеваться с вами — что в стратегический десант исключительно дезертиров посылать. Без политруков, смершевцев, заградотрядов и прочих тоталитарных методов поддержания сознательной дисциплины. Куда как проще на государя императора положиться. Он одним добрым словом…
