На исходе лета - Хорвуд Уильям

— Ты найдешь силы, любовь моя, ибо Камень не ставит перед кротами задач, которые они не могут выполнить. У тебя хватит сил и мужества.

— Ты расскажешь мне о Камне? — спросила Мистл.

— Я научу тебя всему, что знаю, всему, чему меня учили, и всему, чему научила жизнь. Но ты должна слушать внимательно и все запоминать, потому что времени у нас немного…

34

— А в других местах тоже есть Камни? Есть системы, где кроты могут свободно прикасаться к ним? Ты расскажешь мне о них?

— Непременно, и еще я помолюсь, чтобы пришел день, когда мы имели бы право снова вернуться к ним. А теперь, придвинься поближе, внученька, и ты узнаешь первое, что тебе нужно запомнить: имена Семи Древних систем, где есть Камень или Камни.

— Эйвбери — одна из этих семи?

— Да, моя милая, и, поскольку вера в Камень жива здесь, в тебе и во мне, я верю, она живет и в других и ждет времени, которое, мне кажется, уже начинается. Ног чти имена… На западе отсюда лежит Аффингтон, а за ним Файфилд. Потом таинственный Данктон и великий Роллрайт, — вместе с нами это будет пять. Еще две системы далеко на западе — это Кэйр-Карадок и Шибод.

Так старая Виолета стала понемногу рассказывать юной Мистл все, что знала сама, вплетая в свой рассказ истории о Камне, о связанных с ним ритуалах, стихи и песни.

— Из этих систем я слышала только о Данктоне, — сказала Мистл. — Это место, куда сослали злодеев и подонков.

Она содрогнулась. Хотя сама Мистл была тогда еще слишком мала, чтобы помнить изгнание больных и убогих, большинство помнивших частенько вспоминали, как по велению Хенбейн из Эйвбери и других систем самых убогих отправили далеко на запад, в Данктонкий Лес. Больных, а также смутьянов высылали туда по прежнему, и все кроты ощущали, что перед ними мочит Данктон, что всем им грозит приговор, равносильный смертному.

Виолета молча кивнула:

— Я хорошо помню это, и все же, уверяю тебя, в Данктоне остались кроты, заслуживающие доверия. По рассказам моих родителей, это всегда было загадочное, колдовское место, и, говорят, там есть Камень, такой же как наши, — а у нас добрые Камни, в чем, надеюсь, ты сама когда-нибудь убедишься! Может быть, Данктон и в самом деле так страшен, как о нем говорят, а может быть и нет. Но, моя милая, скажу тебе вот что: у Камня свои неведомые пути, и он дарит свою защиту так, как считает наилучшим. Сама я уже никогда не уйду отсюда, но, если бы могла куда-нибудь пойти, из всех мест я выбрала бы Данктон.

— А теперь послушай, — добавила она с улыбкой, чтобы скрыть серьезность момента и овладевшее ею ощущение чуда, — сейчас я научу тебя некоторым словам, которые ты должна запомнить. Они повторялись из поколения в поколение и срослись с прошлым, как наши лапы с нами самими. Признаюсь тебе по секрету, милая, всю жизнь я повторяла эти слова, каждый раз, когда было положено. Но с тех пор как пришли грайки — а это случилось еще в моей молодости, — я произносила их только про себя в надежде, что когда-нибудь появится кто-то, кому я смогу их передать. И теперь я научу им тебя и помолюсь, чтобы когда-нибудь ты смогла открыто произнести их перед Камнями или чтобы это сделали другие, которых научишь ты.

— Что же это за слова? — широко раскрыв глаза, спросила Мистл.

— Это слова для пробуждения дня, слова к Самой Долгой Ночи, слова к съедению червя и слова для исцеления больных. Слова, чтобы заставить безумных забыться и позволить Камню помочь им. Слова для зачатия кротят, слова для возвращения любви, когда она уходит. И конечно, слова ритуала Середины Лета, когда кроты благодарят Камень за то, что он благополучно довел кротят до возмужания.

— Когда ты начнешь учить меня?

— Сегодня же, сейчас же…

И в тот июнь Виолета начала день за днем учить Мистл всему, что знала и помнила сама. И учила до этого утра — этого утра, того самого, когда Триффан и Фиверфью повели сына Босвелла к Данктонскому Камню; того самого, когда Карадок опустился перед своим любимым Камнем, ожидая момента, чтобы прикоснуться к нему. И этим утром необъяснимое и неколебимое спокойствие снизошло на Виолету. Она хотела позвать Мистл, но в этом не было нужды, поскольку Мистл и так выбежала на ласковое июньское солнышко, словно заранее знала, что ее позовут.

— Я услышала твой зов? — сказала она.

— Вот как, моя милая? — прошептала Виолета, которая никого не звала.

— Чем тебе помочь? Принести поесть? Прочистить тоннели? Поскрести шерстку? Выучить новые слова? — Мистл хихикнула, так как столькому уже научилась, что не могла не радоваться жизни. Но этим утром, таким необычным, особенным утром, крот должен был что-то делать, а не просто быть.

— Я хотела, чтобы ты показала мне утро, — тихо проговорила Виолета. — И описала все, что видишь. Мои никуда не годные глаза говорят мне только, что солнце светит ярко, но сердце говорит больше. Отведи меня к Камням и будь моими глазами!

— Но гвардейцы… — с сомнением проговорила Мистл.

— Они позволят. Камни позаботятся об этом. Этот долгожданный день пришел раньше, чем я ожидала, но теперь я готова, и ты должна помочь мне.

— Какой день? В чем помочь?

Но Виолета уже вылезала на поверхность, пыхтя и отдуваясь и несколько неуверенно отыскивая путь. Но все же она продвигалась вперед, и Мистл, обеспокоенная, побежала следом.

— Нам нужно идти к Камням, моя милая. Теперь, в это утро. Это раньше, чем я предполагала, но я хочу прикоснуться к ним, пока мое время не прошло.

— Что ты имеешь в виду? — вскрикнула Мистл, вдруг испугавшись. Ее одинаково пугала как дряхлость бабушки, так и поход туда, куда кротам запрещалось ходить, и она добавила, пытаясь удержать Виолету: — Это запрещено!

Обе замерли, когда раздался чей-то голос, низкий и грубый:

— Что случилось, голубушки? Куда это вы собрались?

Это был Уоррен. Он преградил им путь через поле, которое Мистл не могла рассмотреть, но чувствовала, что кроме огромных теней там есть что-то еще, более великое.

— К Камням, сынок, вот куда, — сказала Виолета. — К Камням, которые прислали сегодня сюда тебя, чтобы ты пропустил нас. К Камням, которые когда-нибудь и тебе укажут твое предназначение. — Виолета говорила твердо, даже резковато, как говорит состарившаяся мать со своим взрослым сыном.

— Никто из вас туда не пройдет, потому что среди Камней я не смогу защитить вас. А ну-ка…

— Значит, на твоих когтях будет кровь матери и дочери, Уоррен, а хоть ты и гвардеец, я знаю, что ты не такой. Если сам не можешь пойти с нами, то благослови нас и попрощайся, ибо сами Камни заменят тебя и оградят нас от опасности. Сегодня кругом свет, он защитит нас и направит. Я стара, и мне нечего бояться. Я прикоснусь к Камням еще раз и покажу их твоей дочке.

Бедный Уоррен, как ни сильны были его лапы, сник от слов матери под яркими солнечными лучами. Он был обеспокоен и очень напуган, потому что любил обеих и не желал им вреда.

— Ладно, идите, а я постараюсь присмотреть за этим путем, пока вы не вернетесь. Вокруг не так много грайков и гвардейцев, и я не знаю, с чего это я сам сюда пришел.

— Камень послал тебя, — с улыбкой сказала Виолета. Она прижалась к сыну, а он к ней, потом Мистл тоже прижалась к отцу.

— Я постараюсь прикрыть вас, — крикнул Уоррен им вслед, — но вы давайте поскорее!

Итак, Мистл повела Виолету к Камням, чьи отблески и тени лежали под ногами, указывая путь — вроде бы никуда, но каждый Камень, мимо которого проходила Мистл, придавал ей сил на дни и годы предстоящей жизни; и свет этого пути поведет ее не только в самое сердце нашего повествования о Данктонском Лесе, но в самое сердце Камня.

Наконец они подошли к Камню, который Виолета инстинктивно определила как тот, в орбите которого она росла. Он высоко вздымался над полем, и солнце золотилось на его поверхности, а позади синело небо с плывущими белыми облачками.

— Ты прикоснешься к нему? — спросила Мистл, пораженная, но без страха.

— Сначала мы поклонимся ему, а потом, возможно, когда настанет время, прикоснемся — ты и я, и это старое тело завершит свое дело и увидит Безмолвие Камня в сердце другой кротихи.