Даниэль Клугер - Двойное отражение
– …гвардия… гвардия… гвардия…
Да-а… Впрочем, в восемьсот первом – заговор, в двадцать пятом – бунт? революция?
(На дворе уже – двадцать шестой.)
К тому же, там предали – близкие. Здесь, сейчас – кто знает? Пока непохоже.
Говор стих. Прибывшие, наконец, заняли свои места, голоса их увяли сами собой, и слышно было лишь, как ходит по зале Великий Князь. Вот он остановился посередине. Щеки его покрывал лихорадочный румянец, глаза были воспалены, редкие светлые волосы дыбились над раннею плешью. Белый конногвардейский мундир расстегнут, кулаки судорожно сжаты. Казалось, он сейчас закричит, затопает ногами, но, против ожидания, Константин заговорил спокойно и очень тихо:
– Господа, хочу поблагодарить вас всех за отличную службу. Переход был весьма тяжел. Тем не менее, в значительной мере, он удался. Теперь же – жду не только исполнения службы, но и ваших советов, – он пристально посмотрел на Сипягина, и Сипягин мгновенно побагровел.
Константин мрачно сказал:
– Войска у нас мало. Поскупился Алексей Петрович. Отсидеться решил, старый лис. Кавказское царство задумал, что ли?
– Война, Ваше Высочество, экспедиция за экспедицией, – генерал начал путано объяснять что-то о сложности боевых действий на Кавказе, но Константин оборвал его нетерпеливым движением руки.
– Оставьте, генерал, – сухо сказал он. – Тяжесть боевых действий нам известна, не дети, слава Богу. Да и сердиться на Ермолова не пристало нам, нищим, уж чем изволил поделиться, и на том спасибо. Хорошо хоть то, что не пришлось нам к нему, как в убежище, через всю Россию скакать…Как говорится, положение обязывает, тем более, положение хозяина, а он, что ни говори, хозяин Кавказа, я же… я же, господа мои, неизвестно кто. Так что, благодарю генерала Ермолова, и вас, ваше превосходительство, – он криво усмехнулся, не усмехнулся, дернул щекой. Перевел взгляд на сидевшего в углу Грибоедова, нахмурился, пытаясь вспомнить, кто сей статский господин? – вспомнил, еще больше нахмурился – тоже из ермоловцев, даром, что невоенный. Не нравился Великому Князю холодный блеск стекол, плотно сжатые узкие губы, отрешенно-бесстрастное лицо. Колючий господин, весьма колючий. Такой, похоже, мог бы приподнести сюрприз.
Но – не до впечатлений сейчас. И Константин прошел медленно к креслам во главе стола. Сел, опустил глаза. Молчал некоторое время, глядя в стол, постукивая мерно пальцами по доскам.
– Итак, господа, – снова заговорил он, – я в нерешительности. Начальник штаба Второй Армии, генерал Киселев, должен был предоставить нам, по крайности, столько же войска, сколько и Кавказский корпус. Пришлось и там, по нищете нашей, стать просителем… – Константин поморщился. – Да…
– Заносы, – сказал кто-то, Грибоедов не заметил – кто.
– Да, заносы. И магазинов не приготовили, ни фуража, ни продовольствия… Разумнее всего было бы выждать, поторопить Киселева… Выжидать мы не можем, промедления Господь нам не простит, – Константин говорил сухо, отрывисто, слова его падали в напряженную тишину свинцовыми гирьками. – Каждая минута, каждый миг промедления грозит смертью законному императору российскому. Но и вступать в столицу с этакой малостью мы также не можем. В Петербурге двадцать тысяч штыков гвардии. Генерал Милорадович убит, и насколько заражена гвардия случившейся мерзостию – не ведаю. Знаю, что среди бунтовщиков немало было гвардейских офицеров, молю Бога, чтоб они были отщепенцами, чтоб гвардии российской величайший позор не коснулся, – Великий Князь слегка пристукнул кулаком по столу. – Итак, господа, хочу знать ваше мнение, – Константин обвел взглядом собравшихся, остановился на молодом штабс-капитане, сидевшем неподалеку от Грибоедова. Кивнул офицеру. Грибоедов заметил, что щеки штабс-капитана стали пунцовыми, вернее, какими-то темно-рыжими, так что светло-рыжие бакенбарды утонули в этом сиянии.
Воцарилась тишина. Генерал Сипягин коротко кашлянул и тут же поспешно-испуганно прикрыл рот рукой.
– Силы противника, п-предположительно… – начал штабс-капитан. Голос его был высоким, чуть сдавленным. Грибоедов не особенно вслушивался в его речь. – Выступит маршем, – услыхал он и вовсе перестал слушать. Снова вспомнился ему Алексей Петрович Ермолов, прищур глаз его, неестественная улыбка и удивленные слова: «Какой военный совет, голубчик? Нешто война в России?»
Закончив говорить, штабс-капитан утер платком вспотевшее лицо и выжидательно посмотрел на Великого Князя. Константин кивнул, по его лицу невозможно было определить, доволен он или нет. Странно, но речь штабс-капитана, в основном сводившаяся к перечислению причин, затрудняющих вступление в Санкт-Петербург, подействовала успокаивающе. Сипягин откровенно дремал, привалившись головой к стене.
Заседание военного совета шло своим чередом. Офицеры продолжали высказываться – от младшего к старшему. Константин слушал молча, никого не перебивал.
В комнате стало жарко, душно. Грибоедов приспустил галстук. Мерное жужжанье неторопливых голосов убаюкивало и его, он вновь перестал слушать. Голоса слились в один негромкий гул, из которого изредка всплескивались отдельные слова:
– …артиллерия…
– …Московский полк…
– …приказ…
– …его величество… высочество…
– …Петербург… ветер… снег… снег…
Глядя на слегка порозовевшее лицо Константина, на его вздернутый нос, нахмуренные брови, Грибоедов вспомнил вдруг невнятные рассказы гродненских гусар о чудесном (во всяком случае, не очень понятном) спасении Великого Князя.
Говорили гусары, что подполковник Михайла Лунин, любимый адъютант Константина, был связан с петербургскими мятежниками и что будто бы сразу же после известных событий на Дворцовой площади получил он секретную депешу из столицы. В депеше этой предписывалось взять Великого Князя под стражу и препроводить его в Санкт-Петербург, где судьбу его должны были решить члены тайного Общества.
Впрочем, так только говорили. Депеши этой никто, кроме самого Лунина, разумеется, не читал. Лунин же никаких действий против Константина не принимал.
На следующий день, по получении секретной депеши из столицы, лихой ротмистр уговорил Константина отправиться на медвежью охоту.
Медведя они затравили знатного и ночь целую пировали в одном поместье под Варшавой.
И только наутро Лунин, будто случайно, показал Константину депешу. (Сам Великий Князь вестей из столицы не имел.)
– Спасибо, брат, этого я тебе никогда не забуду, – будто бы сказал ему тогда Константин и, не возвращаясь в Варшаву, с полуэскадроном гусар тотчас покинул Польшу, поспешил – сперва в Малороссию, затем – на Север.
Что же до Лунина, то ротмистр уничтожил депешу и, словно не заметив исчезновения Великого Князя, не торопясь, отправился после охоты в Санкт-Петербург, к своим друзьям, к своим былым единомышленникам.
Так ли все это было в действительности, Грибоедов не знал, проверить было мудрено; рассказы же гродненских гусар сопрягали имя ротмистра Лунина с именем Великого Князя постоянно. Во всяком случае, все это вполне соответствовало Лунину, соответствовало его натуре и даже внешнему облику – облику романтического рыцаря, воспетого бессмертным Сервантесом.
Грибоедов знавал Лунина по Петербургу и Москве – правда, некоротко. Сейчас ему вспомнились сплетни о бесчисленных проказах этого отчаянного человека, среди прочих – история с вызовом на поединок самого Великого Князя. История кончилась ничем, но в гвардии о ней долго говорили.
Случилось это на смотре Лейб-гусарского полка, где служил в те времена Лунин и августейшим шефом которого был Константин. Цесаревич на плацу был чрезвычайно насмешлив, попросту оскорбителен, его шутки и словечки заставляли лихих гусар бледнеть и краснеть, до того, что, в конце концов, из строя выехал ротмистр Лунин и вызвал великого князя на дуэль. «Молод еще – драться со мною,» – сказал Константин, но шутки свои прекратил, за дерзость ротмистра не наказал, много позже даже сделал его своим адъютантом.
Вспомнив о несостоявшемся поединке, Грибоедов вдруг подумал: что бы произошло, ежели бы события недавние имели иной ход? Ежели не угодила бы в Милорадовича пуля, остался бы он жив, попросту разогнал инсургентов, и депеша пришла бы уже не к Лунину, а, напротив того, к Великому Князю, с приказом об аресте ротмистра? Что бы сделал, как поступил бы Константин? Посвятил бы в содержание депеши своего адъютанта, отослал бы его… ну, скажем, на охоту? Или же, скрепя сердце, отправил бы его под конвоем в столицу? И пошел бы веселый ротмистр в Сибирь, в каторгу, в забвение.
Мысль показалась забавною. Грибоедов фыркнул. Заслышав смешок, Великий Князь, собиравшийся что-то сказать, резко к нему повернулся. Глаза его светлые потемнели.
– Вас что-то насмешило, сударь? – сдержанно спросил он. – Что же именно? Скажите, и мы посмеемся вместе. Видит Бог, нам сейчас весьма не хватает причин для веселья.
