Владимир Коваленко - Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки
Палубы – не стало. Гладкий, отполированный сотнями торопливых босых ног настил исчез. С утра плюнуть негде, такое сверкание, а теперь… Копны изломанного дерева, зияющие дыры, открывающие корабельное чрево. Острия заборов, склоненные рогатки… И – дым!
Глаза щиплет, но рассмотреть, что корабль все-таки идет вперед – можно. Страшный «противень» медленно разворачивается…
– Не уйдешь, – шипит мичман, сплевывая кровью. Страшная рана: язык прикусил… А до шканцев недалеко… Там наверняка потери. От кормовой батареи все равно теперь толку нет, обе пушки подбиты. По сторонам поднимаются выжившие, подают голос раненые. Почему он не приказал им следовать за собой? Потом это казалось таким очевидным…
…Вот и шканцы. Никого. Ничего. Искореженное дерево и гнутая труба для переговоров с машиной и румпельным отделением. Над головой – ни мачт, ни парусов. И – никого. Люди словно исчезли, словно океанская волна решила сыграть роль цензора и избавить чувствительную натуру командира ретирадной батареи от излишне натуралистического зрелища.
Из трубы донеслись неразборчивые звуки.
– Слушаю…
Неужели он услышит человеческий голос?
– Я не могу долго держать пары! Обшивка котлов дымится! Почему молчите?
Николай Федорович! Живой. И в машине, похоже, много живых. Но… Еще один взгляд из-под руки, сквозь едкий дым. Кашель.
– Самый полный.
– Поршень стучит… Еще несколько минут…
– Держите, сколько сможете. Будет удар – людей наверх. Все.
Собственного голоса Алексеев не узнаёт. Чужой. Хриплый. Твердый. Теперь – румпельное.
– Два румба лево.
– Есть два лево… – в голосе явное облегчение. Кто там? Неважно. Теперь главное, чтоб приземистый, округлый, короткий – но, по счастью, медлительный – монитор не ушел от разбитого форштевня.
Вот башня снова повернулась к врагу, поверженному не до конца. Открылась бойница, высунулся короткий ствол. Дым, гром, удар. Поздно! За ударом снаряда следует другой, куда сильней. Длинное тело фрегата вырвалось из воды, подмяло низкий борт монитора. Хруст, скрежет.
Мичман кубарем влетел в остаток сбитой мачты – но не утратил способности созерцать окружающее. Вот на палубу монитора выскакивают люди. Один вскинул руку с револьвером, чуть согнул ее в локте… Неужели ждет абордажа?
А там, внутри монитора, разливается вода – через десятки отверстий, которые снабдили легким ограждением, чтоб волнами не захлестывало, но не прикрыли броней. Струи рвутся вниз… Это Алексеев тоже видел, почти наяву. Потому, когда из-под тела на мгновение ушла опора, а монитор выправился, стало больно. Все зря?
Нет! На нос стального монстра вломился «Варяг». Тот начал поворачивать башню – медленно, неуверенно, и тут ему подцепил корму подлетевший «Алмаз». Может, достанет до рулей? Клипер закрыл собой искалеченный флагман – а врага от флагмана, и Алексеев не видит, что монитор рухнул в воду, как гвоздь в сметану. Спасать было некого.
Впрочем, это мичмана не интересует. Он занят – старается встать на ноги. Нужно снова дойти до переговорных труб и приказать разворот – ведь машина каким-то чудом все еще работает, под кормой исправно вращается винт, и чудом держащийся на воде обломок корабля уверенно идет в океан… На полном!
Дым еще одного броненосца медленно наползает справа, из-за берегового изгиба. «Невский» превратился в руину, и теперь капитан-лейтенанту Копытову принимать командование отрядом. Что ж, инициатива наказуема исполнением – если на русском флоте и есть человек, который может сказать, что это он придумал американскую экспедицию, так это он, Николай Васильевич Копытов, и есть.
Излишней инициативы на флотах – особенно в мирное время – не любят. Капитан-лейтенант успел побывать в отставке – из принципа. Успел погреметь в газетах – больше в катковских «Московских ведомостях». С тем же Катковым ездил к Герцену и, видимо, что-то заронил в мятежную душу. А потом идею востребовали – и, спасибо прессе, не забыли и беспокойного отставника. Вернули. Дали второй по силе корабль в эскадре. Грех жаловаться… да пришлось Николаю Васильевичу жить со славой единственного на русском флоте капитана-политикана.
Теперь начинался третий бой за день, четвертый за две недели – и четвертый в его жизни. Крымская война прогрохотала мимо Копытова, честно отстоявшего свое в Кронштадте. А теперь свалилась на плечи целая эскадра. Но за докладами, рапортами и отдачей приказов обнаружилось, что ни страха, ни, паче того, неуверенности нет в нем и в помине. Капитан успокоился.
Дым приближающегося броненосца совсем близок. Минута – и он явится на сцену, еще четверть часа – и выйдет на дистанцию стрельбы. Что ж… Отряд – три корабля, у «Варяга» неполадки в машине – собран. Тыл – спокоен. Теперь можно, прикрывая поврежденные корабли, медленно откатываться мористее.
Два сигнала пришли почти одновременно. С флагмана – «Передаю командование» и с фортов. Когда сигнальщик крикнул о сообщении с берега, Копытов не поверил ушам – настолько разуверился в благополучном исходе переговоров.
– Читай! – приказал сигнальщику.
«Следуйте прежним курсом!» – пугало сердце.
– Чарлстон приветствует русских героев! – сообщили флажки с берега.
– Помедленнее они никак не могли… – сварливо буркнул новоявленный командующий эскадрой.
– Броненосец с зюйда! – сообщили с марсовой площадки.
Лесовский бы его узнал… Единственный высокобортный батарейный броненосец во флоте Севера. Такие же пушки, что в мониторах были установлены в башни, «Нью-Айронсайдз» гордо нес по старинке, вдоль бортов. Зато их было не две, а пятнадцать. А толку?
Береговые укрепления острова Салливен взорвались мощным орудийным залпом. Из гавани показали низкие носы и угловатые казематы «Чикора» и «Палметто Стэйт» – корабли маленькие, но броненосные, укрыв избитую, но непобежденную эскадру вновь обретенного союзника.
…Среди искореженных досок мелькнула свежей царапиной медь. Один из матросов наклонился, поднял.
– Вашблагородие… Часы адмиральские, родне передать. Идут!
И удивленно покачал головой.
Время адмирала Лесовского не остановилось. Сам он исчез, растворился в громе залпов и вспененных ядрами волнах, но время его эскадры только начиналось.
Интермедия
Мэриленд, мой Мэриленд…
У генерала Стюарта – Мэрилендского, не путать со знаменитым Джебом – рука устала махать встречающим горожанам. Не от того, что путь устилают розами восторженные толпы, хотя встреча куда как теплей, чем в прошлом году. Просто напомнила о себе рана, целый год не желавшая заживать… Из плеча словно нитки дергают. И все-таки он снова шагает по родной земле, а женщины ищут сыновей, мужей и братьев в поредевших рядах бригады. А не найдя – плачут или смеются на груди кузенов, свояков… просто соседей.
– Он жив, мэм. Просто в дальнем разъезде.
– Он жив. А рана – ерунда. Сущая царапина. Сейчас, наверное, все дамы Ричмонда борются за внимание вашего сына.
Но бывает и третий ответ. В строю много пустых мест. Год без отечества. Год без подкреплений. Но теперь четыре мэрилендских полка Конфедерации больше не сироты. Они входят в Балтимор первыми. И это лучшая гарантия того, что не будет ни грабежей, ни насилий. Пусть все видят – мы ничего не завоевали. Мы просто вернулись. Туда, откуда сбежал купленный конгресс, – в этом городе они голосовать против сецессии не рискнули бы. Потому собрались во Франклине… и чего стоит такое голосование? Здесь же камнями и дубинами пытались остановить ряды в синем. Здесь арестован мэр, а на новых выборах голосовали наведенные на город пушки генерала Батлера. Здесь поднимались на воздух мосты, отсюда бежали мужчины – за Потомак, на Юг. Четыре полка, шесть батарей – и это хорошие полки и батареи. Жаль, что за год они поредели.
Два месяца назад сапоги были у каждого третьего, а офицеров от солдат можно было отличить разве по количеству заплат на мундирах. Но по дороге встретилось столько складов… Теперь они – женихи. Северяне были столь запасливы, что нашелся даже серый краситель.
Гремят по булыжникам башмаки луизианских зуавов. «Тигры!» За этими глаз да глаз. С них станется сжечь город ради одной репутации головорезов. В свое время они охотно теряли зубы в схватках с виргинскими артиллеристами ради ученой собаки… Вот, кстати, и пес: бодро бежит рядом со строем. Да еще штуки успевает выделывать.
– Чирик, какой сейчас настрой у мистера Линкольна?
Пес пригибает голову к земле и принимается потешно ковылять на трех лапах, пытаясь четвертой – раненной в перестрелке – закрыть глаза в притворном ужасе. Да еще и подвывает тоскливо.
– А у Джеффа Дэвиса?
Собаку словно подменили. Чирик вытянулся кверху втрое и потрусил рядом с хозяевами на выпрямленных лапах, задрав голову, как волк к Луне.
