Олег Верещагин - Крылатая сотня. Сборник рассказов
— А как ты это себе представляешь? "Мать, я ружьишко возьму, слетаю кой-куда!"? Да и зачем нам "сайги" в воздухе? У наших машин главное оружие под крыльями. А так у меня вон "архар" есть, я не летаю. И Денис — техник, ему и тольтолича хватит. А тебе вон вообще пыпыску выделили, радуйся.
— Радуюсь, — буркнул я. — Много я с ним навоюю, если что. Точно пыпыска, пули даже каску не пробивают.
— Если "что" — от тебя даже шкварок не останется, — популярно объяснил Денис. — Так что не тренди. Летунам личное оружие для самоуспокоения. И всё.
— Э, я вчера видел, когда масло отвозили, — вдруг вспомнил Игорь, — наши два "леопарда" тащили. Трофей.
— Зачем? — удивился я. Что такое "леопард" — я уже знал; немецкий танк, ими воевали турки.
— Дурак, — свысока заметил Игорь. Я нацелился дать сопляку по шее, но Денис миролюбиво сказал:
— Да не цапайтесь… Турки мусульмане. Они страсть как боятся в закрытом помещении помереть. Наши "леопарды" разули, и турки сразу из них удрали. Ну а гусеницы натянут — и будем воевать.
— Сколько техники перед самой войной на складах посдавали, — вспомнил Игорь. — Придурки — "нам приказя-али, нам приказя-али…" — он явно передразнил кого-то.
— Им правда президент приказал, — сказал Денис.
— Ну и сволочь, — отрезал Игорь. — А нашим теперь приходится голыми руками танки останавливать.
— Не голыми… — начал Денис. Но прервал себя: — Конечно, сволочь.
— Он думал, что все сразу посдадутся, — вмешался я.
— Ну и посдавались все, одни казаки сначала воевали, — отрезал Игорь.
Я дал ему по шее. Он сжал кулаки, но Денис ткнул его в спину:
— Иди давай. Хрень какую-то порешь.
А может, правда было бы лучше сдаться, подумал я. Сдаться. Это было бы просто. Тогда все были бы живы. Что такое родина, что такое честь, что такое все эти слова? Да ты и сдался, подумал я снова. Вернее, не сдался, а… ты просто не думал, что такое война. И если бы в тот день в школу пришёл какой-нибудь американец и сказал — мол, всё, детишки, отныне тут Америка — ты бы возмутился? Или побежал бы домой, потому что в такой день точно не было бы уроков? А что бы сказал отец? Может быть — ничего, только бы ему оставили его небезуспешный бизнес?
Интересно, кто были те люди, которые всё "заварили"? Из-за которых погиб мой отец и гибнут сотни (сотни тысяч, холодно поправил кто-то внутри меня) других людей? Кто первым сказал, что тут не будет Америки и выстрелил?
Я вспомнил фильм, который видел за год до войны — "1612". Про Смутное Время. Мы как раз в школе в этом году про него проходили. Как там воевода говорил людям: "Мы ему спасибо сказать должны за то, что нас наш долг исполнить заставил!" Что-то в этом роде.
Долг… Я ведь ничего не знаю об этом слове. Долг. Это когда ты должен деньги или тебе должны деньги. Вот так. Но ведь есть, есть у него и другое значение… Честь… Это не в суд подают "о защите чести" те, кто её и не имел никогда… Это — тоже другое. Родина… Что такое — Родина? Почему я должен умирать за Родину? Что мне было бы, не окажись её у меня? Какая мне-то разница? Глупые слова, наивные слова, средневековые слова… Может, мне надо просто заплатить и дать уехать куда-то, где не стреляют — и я брошу всё это? Может, просто вовремя не заплатили? Говорят, в начале 90-х был такой план — каждому русскому заплатить по сто тысяч долларов и дать им уехать, кто куда хочет. А территорию поделить… Может, так было бы всем лучше?
Но это не территория, вдруг подумал я. Это Родина. Это моя Родина. Я ничего не понимаю, я тупой, я пепсикольное поколение. Это всё правда. Но я знаю — моя Родина. Вот она. Под моими ногами — тёплая ночная земля. Над моей головой — звёздное небо. Вокруг меня — моя страна и мои друзья. Это — тоже правда. Моя правда.
Я ничего этого не отдам. Ни за какие деньги. И нечего гадать, что там было бы, если бы. Есть так — как есть. И лучше так, чем…
У меня опять не стало слов. Но я твёрдо знал: лучше так.
* * *
Первым, кого мы увидели на нашей взлётке, был Жорка Тезиев. Он сидел на бочке, как символ казачества (донского, правда, кажется; пацаны говорили, что у донцов на гербе казак верхом на бочке), болтал ногами и, глядя в небо, начинавшее чуть-чуть светлеть на востоке, бухтел гимн терцев:
— Не из тучушки ветерочки дуют,
Ой, не дубравушка во поле шумит.
То не серые гусюшки гогочут,
Ой, по-над бережком они сидючи.
Не сизые орлы во поле клекочут,
Ой по поднебесью они летучи,-
То гребенские казаченьки,
Ой перед Грозным царем гуторят:
Ой ты, батюшка, ты, наш царь Иван
Васильевич,
Ой, православный ты наш Государь,
Как бывалоча ты нас, царь-надежа,
Ой, многа дарил нас, много жаловал…
Честно говоря, несмотря на осетинское происхождение, особыми талантами певца Жорка не обладал. Тем не менее, мы не стали перебивать и остановились, слушая, как он напевает неутомимо:
— А теперича ты, наш царь-надежа,
Ой, скажи да скажи нам казакам,
Чем пожалуешь нас, чем порадуешь
Ой, чем подаришь нас, чем пожалуешь?
Подарю я вас, гребенски казаченьки,
Ой, рекой Тереком, рекой быстрою,
Ой, всё Горынычем со притоками,
От самого гребня до синя моря,
Ой, до синя моря, до Хвалынского… — он
вздохнул и пробормотал: — Бля, где же они… — и стукнул пяткой по бочке.
Как раз в этот момент две ширококрылые тени бесшумно прошли над полосой и, одна за другой упав в её конце, растворились в темноте. Послышались шорох и посвистыванье, навстречу которому мы все побежали.
Вынырнувший из темноты "Атаманец" чуть не сбил меня крылом — я еле успел пригнуться, схватил аппарат за растяжку. Честное слово, я и представить себе не мог, что вот так буду за кого-то волноваться — я буквально глазами впивался: все прилетели, всё цело?
— Не спите? — Колька тяжело сполз с сиденья, расстегнул шлем. Руки у него подрагивали. — Я что говорил? У нас что, парад победы — встречать?
Игорь уже облаивал своих младших — те против обыкновения отмалчивались. Володька с Жоркой обнимались. Колька, положив шлем на сиденье, спросил Сашку — тот подходил, неловко покачиваясь:
— Ты чего мне там орал?
— Испугался, когда ты пикировать начал, — угрюмо ответил тот. — Дениска, — он дёрнул за плечо младшего Коломищева, — ты глянь там… у меня из правого блока ни одна ракета не вышла. И пить дайте.
Жорка оказался предусмотрительней нас — оторвавшись от брата, притащил волоком пятидесятилитровый пластиковый бачок с водой, к которому все четверо тут же присосались. Мы стояли и ждали.
— Как слетали? — вырвалось у меня. В мою сторону все уставились почти с возмущением. Но я уже не мог удержаться: — Ну чего вы молчите, как слетали?!
— Если ты про вообще — то тут не расскажешь, — ответил Колька, садясь прямо на выбитый бетон и расшнуровывая ботинки. — Не обижайся, но — не расскажешь. А если про результат — не шикарно. Но почин есть. За линией фронта на подлёте к аэродрому весь груз вывалили на два грузовика. Рвануло не слабо, и не наши заряды, а в кузовах что-то. Но на сам аэродром ни шиша не осталось. Погорячились… — и он улыбнулся странной медленной улыбкой.
— А самое главное — они нас правда не видят, — сказал Володька, садясь рядом. Только сейчас я разглядел, какие у всех у них усталые лица. — Мы летали, как у себя дома. То планировали, то движки включали — не видят. Хотя войск там полно. Если только случайно напоремся, но ночью не летает почти никто. А на нашей высоте — никто.
— Значит что? — Денис присел на корточки. — Значит, их можно правда бить?
— Можно, — кивнул Володька, тоже принимаясь за шнуровку. Жорка водрузил ему на голову папаху.
— Ура? — предположил Борька.
Все засмеялись. Колька, перевернув левый ботинок, высыпал из него то ли землю, то ли пыль, то ли песок…
— Это что, в воздухе накидало? — удивился я. На меня опять посмотрели все — но уже не с возмущением, а как-то странно. — Вы чего? — удивился я.
— Ничего, — покачал головой Колька, проделывая ту же процедуру со вторым ботинком. — Не, это не там. Это мы тут в ботинки немного земли насыпали. Перед вылетом.
— Зачем?! — изумление моё росло.
— Затем… — вроде бы неохотно отозвался Колька, но потом пояснил немного смущённо: — Понимаешь… есть такое поверье. Если перед боем насыпать в обувь немного земли… то можно сказать: на своей земле стою, за свою землю дерусь — где бы ты ни был в это время. А если и убьют, то опять-таки — на родной земле.
— А… — начал я.
И заткнулся.
— Зароемся в сено и будем дрыхнуть, — пробормотал Сашка, вставая и покачиваясь. — Дрыхнуть. Шесть часов. Не, восемь. Десять тоже можно…
— Будете спать, пока не выспитесь, — через плечо сказал Денис, уже ходивший около парапланов. — Пацаны, как придёте на двор — поднимите Олежку Барбаша, пусть сюда идёт, мы с машинами должны разобраться. И ракеты снять… Кстати, Сашок, ракеты и установка тут ни при чём. Ты так дёргал, что провод электроспуска оборвал. Лучше б руки себе…
