Сергей Шхиян - Крах династии
Услышав о колесовании, я вздрогнул. Это была совершенно изуверская, необыкновенно жестокая казнь. Человека подвергали страшным мучениям, часто растягивающимся на несколько дней. Способ казни состоял в следующем: на сделанном из двух бревен андреевском кресте, на каждой из ветвей которого были две выемки, расстоянием одна от другой на один фут, растягивали преступника так, чтобы лицом он обращен был к небу; каждая конечность его лежала по одной из ветвей креста, и в месте каждого сочленения он был привязан к кресту. Затем палач, вооруженный железным четвероугольным ломом, наносил удары в ту часть члена между сочленением, которая как раз лежала над выемкой. Этим способом переламывали кости каждого члена в двух местах. Раздробленного таким образом преступника клали на горизонтально поставленное колесо и переломленные члены пропускались между спицами колеса так, чтобы пятки сходились с задней частью головы, и оставляли его в таком положении умирать. Смерть в конце казни была для человека истинным благодеянием.
Стрельцы между тем совсем разошлись и буквально рвали женщину на части. Нужно было как-то вмешаться, и тогда я придумал феньку, которая должна была заинтересовать начитанного парнишку. Я протолкнулся к царю и сказал ему прямо в ухо:
— Государь, вспомни царя Соломона. Он сам судил свой народ. Разберись, в чём дело, а потом уже казни или милуй.
Фёдор растерянно глянул в мою сторону и неохотно остановил стрельца, который совсем было собрался заколоть надоедливую просительницу кинжалом.
— Ладно, пусть идёт за нами, — приказал он.
Женщина, ещё не понявшая, чем кончилось её дело, продолжала что было сил держаться за царские ноги.
— Отпусти, дура, — закричал ей в самое ухо стрелец, — царь тебя рассудит.
Только тогда до горожанки дошло, что её наконец выслушают, и она отпустила царя. Народ стоял вокруг нас молчаливой толпой, наблюдая развитие событий. Понять, на чьей стороне симпатии большинства зрителей, было невозможно, громко эмоций никто не выказывал.
От этого места до дворцовых покоев было совсем близко, метров сто. Через минуту мы оказались у Красного крыльца и по боковой лестнице поднялись в Золотую палату. В сенях, под низкими расписными сводчатыми потолками, был прохладно. Фёдор Борисович, оказавшись под защитой родных стен, испытал явное облегчение.
— Ну, что делать с таким народом, — обиженно сказал он, — никакого почтения…
— Её сына собираются колесовать, — напомнил я, — такие казни давно пора отменить.
— У нас зря не казнят, — сердито сказал царь, — коли приговорили, так, видать, было за что.
— И часто вы преступников колесуете?
— Казнь смертью применяется для публичного воздействия на преступников или государевых ослушников, для вящего назидания народа, — как по писаному процитировал царь Фёдор.
— А что, бывает и не смертная казнь? — удивился я.
— Казни у нас самые разные, — удивился моей неосведомленности Федор, — по Правде Русской, данной нам от великих князей Ярослава Владимировича и сына его Изяслава Ярославича, а также в судебнике лета 7006 месяца септемврия уложил князь великий Иван Васильевич всея Руси с детьми своими и боярами о суде, како судити боярам и окольничим, где кроме наказания смертью, в коею входят сожжение, залитие горла расплавленным металлом и закопание живого в землю, кроме того, казни жестокие, такие как колесование, четвертование и сажание на кол. Однако кроме казни смертью, у нас есть ещё и торговая казнь, иначе «жестокое наказание».
— Не понял, это что, когда отбирают имущество?
— Нет, в сию казнь входит вырезание ноздрей и клеймение, производящееся немедленно после наказания кнутом. Торговую казнь производят в нескольких местах, Белозерская и Соль-Галицкая губные грамоты предписывают разбойников «бить кнутьем в тех селах и деревнях, где они воровали, по всем торгам».
Говорил юный царь гладко, заученными фразами. Было видно, что когда его готовили к престолонаследию, то не упустили и правовой подготовки.
— Суровые у вас наказания, людей так мучить не жалко?
— Не нами то придумано, не по нашей жестокости истязания, а по просьбе и желанию народному. Своми законами царь Иоанн Васильевич Грозный предоставил право миру самому преследовать и судить татей и разбойников и возложил казнь на его души. Так что Губные грамоты утверждались государем и Боярскою Думою по челобитью самих людишек и являются пожалованными.
Возразить мне было нечего. Я подумал, что окажи такую же «милость» народу наше правительство, не знаю, чем бы это кончилось, Может быть, горла друг другу расплавленным металлом мы бы и не заливали, но постреляли бы соседей всласть.
Пока мы шли в покои молодого государя, встречная челядь отвешивала нам земные поклоны, кое-кто валился ничком, как будто не выдержав сияния земного владыки. Короче говоря, раболепие было самое что ни есть низкопробное. Федор, милый, в общем-то, мальчик, занятый интересным разговором, равнодушно на все это взирал, попросту не обращая внимания на божественное поклонение придворных.
Дальше он заговорил о библейских царях, и тут я значительно проигрывал в эрудиции воспитанному на священном писании юноше. Почувствовав своё превосходство, Федор с удовольствием демонстрировал свою начитанность. Мы шли в покои царского Дворца, по словам молодого царя оставшегося практически без изменения со времени правления сына Грозного Фёдора Иоанновича.
Светлица, в которой обитал царь Фёдор, была самой обычной средневековой комнатой, со столом, скамьями, лавками, правда, резными. Никакой показной роскоши здесь не было, обстановка была функциональная, без излишеств.
Царь присел на лавке возле небольшого окна с цветными венецианскими стёклами в медных переплётах, Я же стоял перед ним, пока он с увлечением рассказывал о библейских царях, сначала Давиде и Соломоне, затем перешел к более древним Вавилонским монархам Навуходоносору и его отцу Набопалассару. Однако меня больше интересовала судьба женщины, борющейся за жизнь своего сына, чем жившие две-три тысячи лет назад зарубежные правители, и я, дождавшись паузы, напомнил о его недавнем обещании.
Федор, открывший было рот для продолжения рассказа, смешался, недовольно нахмурился и буркнул, что простые людишки могут и подождать. Подобные снобистские штучки меня обычно раздражают, но в связи со скорым прекращением династии Годуновых я никак не отреагировал на нацеленность юного монарха не на судьбу простого гражданина, а на биографии его знаменитых коллег по скипетру и державе, и не очень вежливо предложил.
— Давай, государь, сначала решим дело с просительницей. Делу время, потехе час. Помнишь, как Соломон рассудил двух женщин, споривших, которая из них родила ребенка.
— Я не знаю такой притчи, — смущенно признался Федор.
Честно говоря, я тоже знал эту историю не из Библии, а из рассказа Александра Куприна: «Суламифь». Суть притчи состояла в следующем: к царю Соломону обратились две родившие женщины, у одной из которых ребенок умер. Обе претендовали на живого ребенка. Царь предложил им «соломоново» решение: разрубить младенца на две половинки, чтобы обе получили поровну. Мнимая мать на это пошла, а настоящая с ужасом отказалась и согласилась отдать своего сына сопернице.
Легонькая логическая задачка и мудрость Соломона Давидовича произвели на Федора Борисовича большое впечатление, и он тут же решил повторить исторический подвиг проницательности еврейского царя.
Царь послал одного из слуг и велел привести челобитчицу. Для суда мы перешли в другое, официальное, помещение с большим позолоченным креслом посредине, вполне могущим символизировать трон. Федор сел и принял царскую позу, а я встал сбоку. Растрепанную и помятую в стычке женщину ввели в светлицу. Она тут же пала на колени и заголосила. Царь Федор нахмурился и значительно посмотрел на меня, вот, мол, втравил в библейскую разборку, а наш народ — это не библейские евреи, и от него сплошное беспокойство и бестолковость. Нужно было спасать ситуацию. Я подошел к горожанке и принудил ее встать. Женщина поднялась на ноги, но продолжала рыдать.
— Говори коротко и толково, — сказал я ей в самое ухо, — а то потеряешь сына.
Она вздрогнула и посмотрела мне в глаза вполне трезвым понимающим взглядом. Кажется, поверила, что у нее здесь есть сторонники, и приободрилась.
— Батюшка-государь, помилуй сына моего, облыжно оклеветанного, — начала говорить она, — осудили его за то, что не делал, хотят злой смертью казнить за то, что не совершал…
— В чём вина твоего сына? — спросил молодой царь.
— Его обвинили в измене, — тихим голосом ответила женщина и просительно посмотрела на меня, — да только никакой измены не было.
Федор помрачнел. Разбирать такого рода дела было сложнее, чем решать библейские задачки. Нужно было как-то разруливать ситуацию, и я возложил на себя обязанность адвоката:
