Олег Кулаков - Нукер Тамерлана
Биби-ханым подошла ко внуку и опустилась на корточки рядом.
— Молодец, — сказала она с одобрением. — Дэва не испугался. Обязательно скажу дедушке, какой ты храбрый.
Улугбек хотел ответить, но вместо этого икнул. Биби-ханым потрепала его по щеке.
— Поднимайся. Пойдем к твоему дэву, посмотрим на него.
Она поднялась и оделила хмурым взглядом нукеров.
— Храбрецы, — насмешливо бросила Биби-ханым и указала на Улугбека. — Ладно, он еще мал и несмышлен. А вы-то? Это же дивана. Юродивый. Кто первым обидел несчастного? Из-за кого он лишился и того малого ума, что дал ему Аллах? Отвечайте!
* * *
Он действительно балансировал на грани того, чтобы сойти с ума. Смутные подозрения, плавающие в самой глубине сознания, оказались реальностью. Это открытие буквально раздавило.
Он горстью сгреб с дорожки песок и пересыпал его с ладони на ладонь, глядя, как течет розоватая струйка, и пытаясь осознать, реален этот песок или нет. Он слушал тихий шорох сыплющихся песчинок и морщил лоб, размышляя, настоящий ли этот шорох.
Он помнил, что когда-то давным-давно пошел в стоматологическую поликлинику, чтобы вставить зуб, потерянный тоже давным-давно… Но эти воспоминания казались ему сейчас зыбкими и неточными, словно все это доподлинно происходило, но не с ним, а с кем-то другим, очень на него похожим…
Весь его мир сузился до одного вопроса: что происходит? Что это за страна? Что за мир?
И было еще одно “что” — не вопрошающее, а утвердительное: что он никогда в жизни не узнает, что же с ним произошло в поликлиническом кресле.
Промежуток времени, начиная от встречи с пятью нукерами и кончая тем моментом, когда он подхватил на руки падающего ребенка, вообще выпал из памяти. Он не помнил, что сломя голову бежал по саду, а его пытались остановить и схватить. Его пытались и убить, но он не помнил и этого.
Будь он в твердом сознании, ему бы, наверное, не удался стремительный и сокрушительный вояж по садовым аллеям. Но он почти сошел с ума.
И это его спасло. Юродивых обижать нельзя. Ибо обидеть убогого — значит прогневать Аллаха… А еще его спасло то, что он никого не убил нечаянным ударом.
За его спиной рядили и гадали: кто такой и откуда взялся?
А он сидел и пересыпал с ладони на ладонь песок, словно важней этого занятия ничего на свете не существовало. Он больше не чувствовал опасности.
Его похлопала по плечу старуха. Не та, в краевом широком платье, которой он отдал ребенка, а другая. Она словами и знаками предлагала идти за ней. Слов он не понял, знаки же разгадал. Послушно поднялся и зашагал, дотрагиваясь до всего, что попадалось по дороге: потрогал красный бутон цветка, понюхал; сорвал лист с куста, растер его в пальцах. Мохнатая и полосатая оса долго кружилась над ним, а потом села на грязную руку. Он не согнал. Она переползла по руке на плечо и, не ужалив, улетела. Он с напряженным лицом следил за насекомым, а когда оса сорвалась с плеча, резко остановился, провожая ее взглядом.
За ним и старухой в отдалении следовали любопытные. Но из осторожности не приближались.
Аллея привела к горбатому мостику, перекинутому через неширокий канал с прозрачной водой. Увидев воду, Дмитрий обогнал старуху и прыгнул — высохшая глина, в которой он измазался, взбираясь по откосу речного берега, стянула обожженную солнцем кожу, и он уже не мог терпеть зуда, к которому прибавилась саднящая боль от порезов, полученных во время нескольких схваток.
Канал оказался глубиной по колено. Не обращая внимания на удивленное восклицание старухи и оханье зевак, он стал смывать с себя грязь и кровь. Вода в канале была проточной, и вниз по течению поплыли мутные клубы. Вымывшись, он долго и жадно пил, зачерпывая воду обеими ладонями. И вдруг увидел собственное отражение: поперек грудb шел длинный, неглубокий порез. Откуда это?
Когда он вылез из канала, старуха стояла, что-то бормоча. Он терпеливо ждал, когда она пойдет дальше. Стоял и щурился на солнце.
Наконец там, куда она привела, ему дали хлеба и мяса. Он сел прямо на землю и набил рот: вторые сутки он почти ничего не ел. Старуха торопливо ушла. Его обступили, уже не стесняясь, и следили, как он пожирает мясо с хлебом, обсуждая каждое его движение. Неожиданно толпа раздалась. На него упала тень. Он оторвался от еды и поднял голову.
Они снова стояли перед ним: старуха в красном широком платье и маленький мальчик, который его испугался. Бабка смотрела на него, поджав губы, а карие мальчишеские глаза светились восторженным любопытством. Мальчик больше не боялся.
Дмитрий растерянно улыбнулся мальчишке. Тот в ответ засмеялся, дернул бабку за рукав и быстро заговорил.
Дмитрий взглянул на кусок темного мяса и хлеба, которые держал в руках, и вцепился в них зубами.
Глава третья. ТАМЕРЛАН
Много пленных мастеров согнал в Самарканд эмир Тимур, и они трудились денно и нощно, украшая его столицу. Сначала столицей был Кеш, но в конце концов Тимур предпочел, чтобы под его властной рукой расцвел Самарканд. Он выстроил цитадель и обнес город крепостными стенами, разбил вокруг стен сады, тянувшиеся на множество фарсахов[7]. Многолюден стал Самарканд и многоязык. Не всем хватало места под крышами, и люди жили прямо под деревьями.
Но столица редко видела эмира. Его воинственный дух не знал покоя: разгромив одного противника, он уже думал о другом. Походы следовали один за другим. А однажды Тимур дал зарок семь лет не входить в Самарканд — и сдержал слово. Но даже когда пришел к концу срок обета, Тимур не баловал Самарканд присутствием. Эмир не любил прятаться за городскими стенами и предпочитал жить в загородных дворцах, которых тоже понастроил во множестве среди садов.
Кроме войны Тимур считал достойными мужчины три занятия: охоту, пиры и игру в шахматы. К последней он благоволил настолько, что его четвертый сын при рождении был наречен Шахрухом[8].
Тимур мог провести за шахматами целый день, играя с сеидами[9] и учеными людьми, что состояли у него на содержании. Однажды мала показалась Тимуру обычная доска из шестидесяти четырех клеток, и он придумал свои шахматы — большие, с доской из ста сорока четырех клеток, с дополнительными фигурами — верблюдом, жирафом, лазутчиком и барабанщиком-трубачом. Придворный шахматист Тимура Алаэддин ат-Табризи, более известный под псевдонимом Али Шатранджи[10], которого, явившись ему во сне, обучил искусству игры сам Аллах, был сильнейшим из мастеров. Играл он и на обычной шахматной доске, и на большой Тимуровой, и на нескольких сразу. И никогда не проигрывал.
Эмир содержал пышный двор, при котором было много образованных людей — цвет мысли своего времени, ученые и писатели, художники, зодчие и музыканты. Его империя должна была служить образцом всему мусульманскому миру. Кто-то приходил к нему сам, ища лучшей доли, кого-то он привозил из похода, захватив в плен. Если человек представлял для Тимура какую-то ценность, то судьба его была решена. Неважно, что сам Тимур не умел читать и писать. Зато он умел воевать и править. Прочесть и написать за него могут и другие. Тимур был неграмотным, но не был невежественным, и его вопросы, когда он участвовал в диспутах с богословами и учеными, частенько ставили их в тупик.
Он был умен, хитер и двуличен, и в то же время простодушен и прям, как лезвие собственного меча. Он убивал сотнями тысяч и терпеть не мог, когда при нем говорили об убийстве и кровопролитии. Он ненавидел ложь и лесть, но мог, не моргнув, выслушать вопиющую дерзость, если она шла от чистого сердца и произнесший эти слова верил в свою правоту. Тимур любил правду, какой бы она ни была.
Он создал империю и следил за нею, как рачительный хозяин. Как бы далек и длителен ни был его очередной поход, возвращаясь, он строго спрашивал с тех, кому в свое отсутствие доверил управление государством. Он был въедлив и проверял каждую мелочь, вплоть до гвоздей, пошедших на строительство новой мечети. Не потому, что не доверял людям, которые были преданы ему душой и телом, а потому, что иначе не мог. Он не был скуп, просто империя являлась детищем его жизни, единственным достоянием, которое он хотел передать внукам. Не сыновьям, а внукам. Ибо было ему пророчество, что семьдесят поколений его потомков будут царствовать после него. Он создавал империю для них, а не для себя.
* * *
Тимур охотился и пировал два дня подряд — краткая передышка перед грядущим походом в Индию, где много золота и его нужно взять. Два дня пиров — сущая безделица. Он мог пировать неделями, если была к тому охота, и притом сохранять трезвую голову. Он охотился, пировал и менял резиденции — не мог долго сидеть на месте, словно постоянно находился в походе, не прекращающемся ни на миг.
С коня Тимур соскочил сам. Нелегко это сделать, когда правая нога, ужаленная в молодости сеистанской стрелой, с той поры так и застыла полусогнутой. И правая рука тоже не гнулась в локте. За годы он настолько свыкся со своим увечьем, что не замечал его. И горе было тому, кто с дури сунулся бы помочь ему сойти с седла.
