Руслан Мельников - Тайный рыцарь
Глава 8
Княжна спала безмятежным сном. Он не сомкнул глаз. Бодрствовал всю ночь. Если пруссам вздумается обвинить в смерти своего кунинга Аделаиду, нужно быть во всеоружии. Но обошлось. После вчерашней попойки никто не вспоминал о ссоре с чужаками. Подготовка к погребальному обряду, соответствующему статусу Глянды, — вот что заботило сейчас пруссов больше всего.
Похоронили Глянду не сразу. Весь день он пролежал в своем холодном доме с потушенным очагом. На том самом столе, за которым умер прошлой ночью. А вокруг сидели, кутаясь в шкуры, близкие и верные люди кунинга и справляли молчаливую тризну.
Лежал Глянда, подобно замерзшему мясу, добытому впрок на зимней охоте, и на следующий день. И тризна продолжалась. И два дня спустя тоже… Как объяснил дядька Адам, мертвые вожди прусских племен могут лежать так неделями и даже месяцами.
— Но у людей Глянды не хватит надолго запасов хмельного кумыса и браги, — вздохнул пожилой лучник, — поэтому вряд ли кунинга продержат без погребения больше одной седмицы.
Аделаида выслушала эти слова с ужасом и торопливо перекрестилась.
— Варвары… Язычники… — долго еще шептали побледневшие губы княжны. Выходить на улицу одна она боялась. Оставаться в одиночестве — тоже. Спала плохо, не давая отдохнуть и Бурцеву. Всюду мнительной полячке мерещился неприкаянный дух языческого кунинга. И черти, гоняющиеся за грешной душой. Так продолжалось до дня похорон.
Присутствовать на погребении позволили только дядьке Адаму и его стрелкам. Остальных гостей пруссы попросили, по возможности, переждать траурную церемонию за закрытыми дверями и опущенными пологами шатров, дабы невольно не осквернить таинство перехода в иной мир.
И вот Аделаида снова бесновалась. Рвала и метала. Швырялась посудой. Для таких, как она, домашний арест — хуже смерти. Хоть в замке Освальда, хоть в прусской хижине. Сейчас капризной девчонке был не мил весь белый свет. Истерика следовала за истерикой, и слезам конца-краю не видно. Бурцев отмалчивался, скрипел зубами да время от времени оттаскивал жену от двери. Хотя вопящая прусская процессия давно уже удалилась к Священному лесу, он предпочитал не рисковать.
Дядька Адам зашел к ним лишь под вечер. Уставший, измученный. Волчий полушубок на лучнике пропах дымом. Кое-где в меху виднелись свежие подпалины. Пожилой прусс скупо рассказал, как было дело:
— Служители Патолло тулиссоны и лигашоны[6] сложили погребальный костер в Круге Смерти возле Священного дуба. Глянду сожгли так, как завещали предки: не оставив целой ни единой косточки. Сожгли со всем его имуществом, оружием, лошадьми, собаками, женами и слугами.
Аделаида ахнула:
— Какое варварство!
Дядька Адам смерил ее холодным взглядом, продолжил:
— Мудрым жрецам, связанным с миром мертвых, дано видеть то, что недоступно живым. И сегодня, подняв очи к небу, они смогли разглядеть в клубах дыма от погребального костра Глянду, сидящего на коне и при оружии. Большая свита сопровождала кунинга. И то были не только его жены и слуги. Тени мертвых предков выехали к нему навстречу.
— Вранье! — твердо заявила дочь Лешко Белого. — Или дьявольское наваждение.
В этот раз дядька Адам даже не счел нужным посмотреть на княжну.
— Треть от всего оставшегося имущества Глянды, как и положено, оставили в Священном лесу. Вайделоты должны принести жертву богам.
— Треть?! — снова не сдержалась княжна. — В жертву?! Вы ублажаете своих идолов, когда самим есть нечего!
— А-де-ла-и-да! — процедил Бурцев.
— Если боги останутся довольны, доблестного Глянду в царстве мертвых ждет хороший прием, — сухо заметил прусс. — Одна из семнадцати сокровенных заповедей Видевута гласит: «Мы должны почитать и бояться наших богов, ибо они одарили нас в этой жизни прекрасными женщинами, многочисленным потомством, вкусной едой и питьем, утоляющим жажду. Они же дают нам летом белые одежды, спасающие от зноя, а зимой — теплые меха, оберегающие тело от мороза. И только по милости богов мы спим на мягких ложах, а не на голой земле».
— Но треть?! Это ведь даже не церковная десятина…
— Жертвы нужны, чтобы боги не только благосклонно принимали мертвых, но и сменили наконец гнев на милость по отношению к живым. Уж слишком много бед и несчастий обрушилось на мой народ с появлением в этих землях тевтонских рыцарей.
— А может быть, это кара Господня?! — криво усмехнулась полячка. — За ваше неразумие, упрямое нежелание принять истинную веру и ведьмаковские шабаши вокруг идолов?!
— Слушай, уймись, а? — еще раз одернул супругу Бурцев.
Тоже, блин, миссионерка нашлась… Дядька Адам устало прикрыл глаза, глубоко вздохнул, но ответил спокойно:
— Если все зло, чинимое рыцарями с крестами на плащах, считать карой небес, то, значит, и тебя, Агделайда Краковская, покарал твой распятый бог. Ты ведь тоже еще не видела добра от воинов германского братства Святой Марии?
Аделаида обиженно засопела. Бурцеву даже стало жаль жену.
— Ваши тайные обряды уже закончены? — спросил он. Просто, чтобы хоть о чем-то спросить. — Завтра мы можем свободно передвигаться по селению?
Дядька Адам кивнул:
— Завтра — можете. Утром начнется дележ оставшегося после жертвоприношений имущества Глянды. Кунинг умер, не осчастливив свой род наследником. Поэтому теперь любой из членов общины может претендовать на добро своего господина. Это справедливо. И это дело людей, а не богов, так что чужеверцам не воспрещается наблюдать за дележом…
— Вот спасибо! — язвительно заметила княжна. — Наша благодарность не знает границ.
— Но следующей ночью вам не стоит гулять по поселку, — сухо закончил прусс. — Лучше будет, если вы переночуете с русичами и татарами за частоколом.
Дядька Адам прикрыл за собой дверь.
Глава 9
Странная то была дележка. Меньше всего он ожидал увидеть такое.
Бурцев, Аделаида, Дмитрий, Бурангул, Збыслав и дядька Адам стояли на внутренней насыпи оборонительного тына. Кочевники и новгородцы недоуменно толпились за частоколом — у шатров, а вокруг возбужденно гомонили пруссы: в основном, старики, женщины, дети, больные, немощные и раненые. Здоровые мужчины — дружинники Глянды и крепкие ополченцы-общинники куда-то подевались.
Зато по глубокому снегу от поселка в лес тянулась утоптанная копытами дорожка. Широкая такая дорожка. Видать, городище покинули все, кто имел коня и способен был сидеть в седле. Любопытно… И что же сегодня пруссы будут делить? И как?
У ворот Бурцев приметил небольшой сверток. Неужели ради него и затеян весь этот сыр-бор? Странно, вообще-то: с такой котомкой нищему пилигриму впору скитаться, но для знатного кунинга, пусть и совсем обедневшего под старость, — маловато будет.
— Это что же, все добро, которое нажил Глянда? — поинтересовался он у дядьки Адама.
Лучник в волчьей шкуре терпеливо объяснил:
— Даже после погребального костра и жертвы богам в доме Глянды осталось немало ценных вещей. То, что лежит у ворот, — лишь их малая часть.
— И кому они достанутся? Сильнейшему? Люди Глянды будут драться за них?
— Нет, пан Вацлав, сражаться за добро своего господина общинникам не пристало. Это ведь не добыча, отбиваемая у недруга. Тут уместно иное состязание — состязание в скорости, в быстроте коней.
— То есть?
— Все имущество Глянды поделено на шесть частей. Части эти разложены в лесу на расстоянии в одну милю. Здесь, у ворот, лежит меньшая. Дальше — доля побольше. Еще дальше — еще больше. Самые ценные вещи Глянды — положены ровно в миле отсюда. К ним-то и устремятся в первую очередь всадники кунинга.
— Ага, значит, скачки, — хмыкнул Бурцев. Что ж, тоже неплохой способ обогатиться. — Но где же сейчас претенденты на добро Глянды?
— Они отъехали еще на шесть миль дальше — к орденской дороге. Там и начнется состязание. Обладателю самого быстрого скакуна достанется самая богатая добыча. И впредь он сможет с полным правом распоряжаться этим имуществом своего кунинга. Тот, чей конь окажется не столь быстрым, но все же опередит остальных участников скачки, возьмет себе вторую часть от всего добра Глянды — поменьше. Третий победитель станет владеть третьей частью. Четвертый — четвертой, пятый — пятой. Шестому же достанется та малая часть, что лежит под воротами. Остальные не смогут претендовать и на это[7].
— То-то я думаю, чего люди Глянды вокруг наших лошадей крутились, — усмехнулся Збыслав. — Все торговались — порывались купить или выменять самых быстрых и выносливых.
— Все лошади на месте? — встревожился Бурцев.
— А куда они денутся? Пруссы — не конокрады какие-нибудь и гостей своих обижать не привыкли. А для нас сейчас менять или продавать лошадей — последнее дело. Добрый конь в походе — наипервейший друг. Нам же еще идти и идти до русских границ… Да и что возьмешь с этих лесных бедолаг? Им ведь и предложить за лошадей нечего.
