Кир Булычев - Усни, красавица
– Вот они, смотри!
Подобно чуду – такого быть не могло, – Лидочка увидела, как по склону, покрытому девственным глубоким снегом, бежит, утопая, почти невидимая замаскированная, как финский лыжник белым халатиком, крыса, а на некотором расстоянии от нее, размахивая руками, крича и страшно радуясь своей удаче, карабкаются девица и ее спутник. Крыса первой перевалила через хребет насыпи и скрылась в щели забора, преследователи заметались вдоль забора – поезд двинулся вперед рывками, набирая скорость. Лидочка прильнула к окну, заинтригованная драмой и готовая заплатить любую цену за то, чтобы узнать, чем она завершится, и страстно болея за хозяев крысы. Она успела увидеть, как юноша стал подсаживать девицу, чтобы она перелезла через забор, а когда, поняв, что ничего более не увидишь, Лидочка перевела взгляд внутрь вагона, поняла, что все, буквально все, кто мог, – глядели в окно. И теперь один за другим отваливались от живого экрана, усаживались, утрясались, кляли молодежь, а этих, сбежавших с крысой, тем более, и никто не заступился за них, а Лидочка не посмела пойти против течения. Впрочем, ее мнение никто и не спрашивал. Соседка Лидочки спустила ноги, уселась как следует, а места убежавших заняли два старичка, схожие, грустные и немного пьяные.
– Сумасшедший дом, – сказала соседка Лидочки. Она вынула большой несвежий платок и принялась громко сморкаться. Потом извинилась перед Лидочкой, как перед знакомой, и сказала, что это у нее нервное – всегда так случается, если она переволнуется.
– Вы думаете, они поймают то животное? – спросила соседка.
– Это будет ужасное горе, – ответила Лидочка, – если крыса погибнет.
– Вы в самом деле ее жалеете?
– Не крысу, а девочку, – сказала Лидочка.
Соседка отвернулась и стала глядеть в окно. Снег, прошедший ночью, прикрыл простынкой придорожную грязь, накопившуюся за недели, сровнял следы, принес обманчивую тишину и благополучие, словно уговаривал поверить в зимнюю девственность природы.
– Как странно, – сказала соседка. – Совсем нет границы между жизнью и смертью. Даже плакать хочется. – Она уперлась в лицо Лидочки растерянными близорукими глазами, сведенными в точки сильными стеклами очков. – Мне крысу не жалко, но бывает, что страдают люди. А окружающим совершенно неинтересно. Можно быть убийцей, а никто тебя не может в этом обвинить.
Лидочка послушно согласилась, у нее не было никакого желания поддерживать разговор с этой женщиной, и она даже заподозрила ее в том, что та чувствует себя неловко оттого, что стала источником паники в вагоне. Но вскоре она убедилась, что соседка уже забыла об инциденте и собственном в нем поведении, куда более сильные чувства владели ею.
– Наверное, у меня нервы не в порядке, – сообщила соседка, – я буквально как на иголках сижу. У вас бывало такое чувство?
На свете есть немного стран, где ты рискуешь подружиться с соседкой по вагонной скамейке. Россия – первая из них.
Лидочка делала вид, что читает, но некоторые из заявлений соседки требовали обязательного ответа, и тогда приходилось откладывать книгу, чтобы не показаться невоспитанным человеком.
В сущности, для Лидочки было не столь уж важно, кем будет ее считать визгливая соседка, но, однако, их уже связывали эфемерные нити дорожного знакомства.
Соседка ее, Соня, Сонечка, Софья Александровна, так она представилась, говорила, не умолкая. Она была возбуждена, но Лидочка не знала, то ли это свойство характера, то ли следствие переживаний.
Соседка спросила, до какой станции едет Лидочка, но ответа не дождалась – на самом деле ее не интересовало, куда Лидочка направляется.
У этой Сонечки, очевидно, были проблемы с мужчинами, вернее, с их нехваткой: ногти были слишком ярко накрашены, а лицо разрисовано более, чем нужно для того, чтобы соблазнить Шварценеггера. И в то же время она оставалась непривлекательной, как диванная подушка.
Соня поведала о каком-то газетном сообщении – некий муж бросил жену с тремя детьми, а когда та стала жаловаться компетентным органам, то он убил ее и всех детей, а может быть, намеревался это сделать. Почему-то с этой темы разговор переключился на события в институте, где работала Софья Александровна. Там одна молодая и прелестная женщина собирается покончить с собой из-за того, что один мерзавец ее оставил. Лидочке хотелось дочитать до конца главу, и потому она лишь кивала головой, словно соглашаясь с сентенциями Софьи, и подробности мучений сослуживицы Софьи пропустила мимо ушей.
Порой Лидочка исподлобья посматривала на парня в кожаной кепке, как бы желая показать ему, что он виновен в эпизоде с крысой, но, конечно же, ни в чем его не убедила – парень равнодушно смотрел в окно и на взгляды Лидочки не реагировал. А Лидочка понимала, что даже если она сейчас встанет, укажет перстом на молодого человека и обвинит его в маленькой житейской драме, то, во-первых, никто ее не поймет, во-вторых, никто не поверит, и, в-третьих, если даже и поверит, то останется равнодушным к тому, что уже стало древней историей для всех пассажиров вагона.
Но в конце концов Лидочка не выдержала и сказала своей соседке, не глядя на человека в кожаной кепке:
– Я знаю, почему убежала крыса.
– Почему? – Соня обрадовалась, что Лидочка наконец-то вступила с ней в разговор, – ее смущала неотзывчивость Лидочки.
– Вон тот парень у дверей кинул в нее жвачкой.
– Вполне возможно, – сразу согласилась Соня. – Мы живем в обществе, где понятия добра и зла перемешались. Зло правит нами.
Лидочка подумала, что краснощекая Соня похожа на школьную учительницу. У нее был профессиональный тон.
– Чего он хотел? – додумала вслух Лидочка.
– Он мог в меня попасть, – Соня состроила жалобную мину, маленький носик даже покраснел, – своей слюной. А что, если он болен СПИДом?
Это был странный вывод. Лидочка обернулась и встретилась глазами с молодым человеком, который запрокинул голову назад, обнаружив под козырьком черные томные глаза.
Он не отвел взгляд, и Лидочке почудилось осуждение, – может, он обладает таким невероятным слухом, что услышал, о чем они с Соней говорили? Это было немыслимо.
– Они снимают квартиры вокруг Москвы, – сообщила Соня. – Город буквально в осаде.
Лидочка поняла, что соседка имеет в виду «лиц кавказской национальности» – этим гнусным эвфемизмом пользовались даже члены правительства, ибо в нем скрывалась смесь опаски перед организованной сплоченностью чеченцев или, скажем, осетин и презрения великого белого человека к черноволосым кавказцам. Обыватель как бы мстил им за то, что грузины столько лет правили Россией и делали это столь уверенно и жестоко. Может, из-за этого в конфликте грузин и абхазцев многие россияне внутренне были на стороне абхазцев, а наемники из казаков в абхазской армии бились с грузинами не только за хорошие деньги.
Парень кавказской национальности отвернулся и снова посмотрел в окно.
Лидочка подумала: было бы хорошо, если бы он сошел раньше.
– Вам далеко? – снова спросила Соня.
– Мне через одну, в Переделкино, – сказала Лидочка.
– Молодец, – сказала Соня, как будто Лидочка правильно ответила урок, – мне тоже там выходить.
И, несмотря на недавнее желание поскорее отделаться от соседки, Лидочка искренне обрадовалась: Соня выходит вместе с ней, потому что в ней уже созрела внутренняя уверенность, что парень с крючковатым носом тоже едет в Переделкино и что он каким-то образом угрожает Лидочке.
Наверное, десять лет назад, нет, меньше – пять лет, Лидочка не обратила бы внимания на этого парня, по крайней мере, не заподозрила бы угрозы. Какая может быть угроза средь бела дня, когда вокруг люди? Да и кому нужна женщина средних лет и скромного вида? Но пять лет назад людей не расстреливали вот так, запросто у подъезда собственного дома, и в газетах не констатировались очередные убийства очередных банкиров и директоров. Казалось, что даже убийцы перестали бояться кары – масштабы преступлений маньяков стали теперь исчисляться десятками жертв, и это тоже стало привычным.
Лидочка не связывала того кавказского парня с ночными событиями у дома – к тому не было никаких оснований, но существовало какое-то внутреннее сходство безнаказанности. Лидочке показалось даже, что в мимолетном взгляде, брошенном на нее парнем с крючковатым носом, была наглая угроза, с какой кот смотрит на полузадушенную мышь, с которой еще не наигрался.
Поезд затормозил у занесенной снегом платформы – снег был настолько утоптан по краю, что легко было скользнуть под вагон, и углублен тропой по середине открытой платформы. Железные дороги сдавались разрухе последними, но сдавались и они. Платформы перестали убирать, ступеньки лестниц провалились, у единственного телефона-автомата была оторвана трубка, а бетонный забор, за которым тянулся густой высокий лес, частично рухнул – бетонные квадраты углами высовывались из снега.
