Михаил Валерин - Если судьба выбирает нас…
Роста он был такого, что шашка казалась при нем несуразно короткой. На простом открытом лице — рыжие бородка и усы.
Блин. Приветствовать же надо!!!
— Прапорщик фон Аш, — гаркнул я, прикладывая ладонь к виску.
— Поручик Михайлов. — Он тоже козырнул, а потом протянул руку: — Михаил Афанасьевич. Командую полковой жандармской командой.
— Александр Александрович! Весьма рад, — представился в ответ. — Назначения пока не получил.
— Зато получили известность.
— В каком смысле?
— Наш Жорж, по обыкновению, сочинил из служебного документа настоящий исторический эпос. Теперь подробности вашего чудесного спасения попадут в архивы военного министерства.
— Не знаю даже, хорошо это или плохо. А что касается чудес — Господь сохранил!
— Вы куда-то торопитесь, Александр Александрович?
— Хотел еще заглянуть к скорняку. Ножны моей шашки безнадежно испорчены.
— Ну это не к спеху. При полевой форме пехотные ее все едино не носят…[26]
В общем, немного поболтали о всякой ерунде и расстались, вполне довольные друг другом. Милейший и интеллигентнейший человек.
Хоть и жандарм.
10
Волнительный момент.
Стою навытяжку перед командиром полка.
Полковник Николай Генрихович Беренс.[27] Высокий, представительный, с пышными ухоженными усами и аккуратным пробором в волосах. Маленькие круглые очки несколько смягчают суровый образ кадрового офицера.
Рядом за столом сидит начальник штаба — подполковник Левицкий. Грузный седоусый мужчина с озорным огоньком в прищуренных глазах.
Справа от меня у дверей стоит адъютант полка — поручик Шевяков.
— Ну что ж, — полковник заложил руки за спину, — очень рад, барон, что вы к нам присоединились. Вы назначаетесь младшим офицером в десятую роту. Служите достойно и помните о богатой истории нашего славного полка! — Он взял со стола мою офицерскую книжку и нагрудный полковой знак 8-го гренадерского. — Поручик Шевяков введет вас в дела. А в ближайшие дни ждем вас в офицерском собрании.
— Слушаюсь! Разрешите идти?
— Идите.
Четким шагом вышел за дверь и, пройдя еще пару метров, привалился к стене.
Фу-у-у-у-у…
Пронесло…
Снял фуражку и дрожащей рукой провел по взмокшим волосам.
Почему-то момента представления командиру полка я боялся больше всего. Обе половинки моей, с медицинской точки зрения, шизофренической личности впадали в панику при одной только мысли о предстоящей процедуре. Я-старый боялся ляпнуть что-нибудь не то. Я-молодой опасался показаться несерьезным.
Слава богу, обошлось.
Теперь: что там с назначением?
По довоенному штату, в роте три младших офицера — заместители командира роты по различным вопросам. Сейчас, во время войны, в связи с большой убылью офицерского состава что-то могло и измениться.
Значит, буду заместителем командира роты.
Вообще, местная войсковая организация значительно отличалась от того, что было в нашем мире. Полки были трех-, а не четырехбатальонного состава, зато значительно сильнее оказались прочие подразделения.
Пулеметная рота — двадцать четыре станковых «максима». Артиллерийская рота — шестиорудийная батарея знаменитых «трехдюймовок», три полевые 122-мм гаубицы и шесть траншейных 47-мм пушек Гочкиса[28] для действия в рядах пехоты. Минометная команда из шести четырехдюймовых минометов. Егерская команда — десяток снайперов.
Кроме того, значительно урезали нестроевой состав полка. Стало меньше денщиков, избавились от всяческих носильщиков-уборщиков и прочих бездельников.
В общем, воевать можно.
Только осторожно.
Хлопнула дверь, и в коридор вышел адъютант:
— Господин прапорщик, сего дня вы поставлены на довольствие. Если желаете питаться от солдатского котла — извольте, за счет казны. Если хотите разносолов — взнос в офицерскую столовую 30 рублей. — Поручик задумался, что-то припоминая. — Огнеприпасы для личного оружия получаете под расписку, тоже за счет казны. Денежные выплаты будете получать соответственно. А сейчас зайдите к вашему знакомому — Жоржу. У него для вас ордер на внеочередные «мундирные». Их получите у казначея. — Он немного помолчал. — Вроде бы все. Идите!
— Есть, — четко развернулся через левое плечо и двинулся в полковую канцелярию.
— И не тянитесь, барон! Чай, не на параде! — насмешливо бросил мне вслед адъютант.
У-у-у… Крыса штабная. Еще прикалывается.
Пройдя по коридору в первую от входа комнату, я был радостно встречен ославившим меня на весь полк вольноопределяющимся историком-летописцем Жоржем Комаровским.
— Здравия желаю, господин прапорщик! — Он вскочил из-за стола, отдавая честь. При этом его гимнастерка, по обыкновению, встопорщилась, живя как бы отдельной от тела жизнью.
— Здравствуйте, господин вольноопределяющийся. Знаете, Жорж, я пришел вас пожурить. Благодаря вашему опусу меня теперь не вышучивает только ленивый. И я не могу сказать, что меня это радует. Мне кажется, вы злоупотребили моим доверием.
— Простите… Я… Я не хотел ничего такого. Просто историки пишут для грядущих поколений и могут быть не поняты современниками. Еще раз прошу прощения.
— Ничего-ничего. Вы полностью искупите свою вину, если выдадите мне полагающийся денежный ордер и совсем чуть-чуть расскажете мне о моих новых сослуживцах. — Я присел на стул у окна. — Итак, я весь внимание!
— Да-да, конечно! — Комаровский с облегчением плюхнулся обратно за стол. — Вы, кажется, назначены в десятую роту?
— Именно так.
— Ну что ж, — он поправил очки, — командует ротой поручик Казимирский. По имени-отчеству — Казимир Казимирович, но все называют его «triple Kazimirsky».[29] Он — поляк. Храбрый и решительный офицер, но слишком эксцентричен. Отмечен наградами.
— А командир батальона?
— Капитан Берг. Иван Карлович. Очень уравновешенный во всех отношениях офицер, коренной москвич.
— Достаточно. Спасибо вам, Жорж. Давайте ордер — и я пойду, мне еще в расположение роты надо добраться дотемна. И, кстати, будьте добры забрать вашу тетрадь.
— И каково ваше мнение о моих сочинениях? — Вольноопределяющийся аж привстал от волнения.
— На мой взгляд, для историка вы слишком субъективны и многословны, но как часть большого романа о великой войне — ваше произведение вполне достойно!
— Спасибо за откровенность. Вот ваш ордер, господин прапорщик. А что касается вашего беспокойства о своевременном прибытии в роту, то сегодня вечером в третий батальон едет наш полковой священник — отец Серафим. Он будет рад компании…
На том и порешили, а я отправился к полковому казначею получать свои кровные, которые мундирные.
Вечерело.
Стрельбы, которая время от времени доносилась от линии фронта, слышно не было. Видно, и наши, и немцы на сегодня уже угомонились.
Трещали цикады, мерно поскрипывала телега, на которой мы с полковым священником путешествовали в расположение 3-го батальона.
Отец Серафим, массивный здоровяк с заметной офицерской выправкой, поначалу расспрашивал меня о моем житье-бытье, о ставшем уже притчей во языцех моем спасении. А потом предложил спеть что-нибудь жизнеутверждающее, дабы скоротать дорогу.
Хотя ехать было недалеко — минут двадцать — батальон стоял в двух верстах) — я согласился. Дело в том, что в прошлой своей жизни петь я любил, но совершенно не умел. Переболев в детстве бронхитом, я навсегда потерял способность к воспроизведению каких-либо мелодий голосом. Зато здорово научился играть на гитаре: не могу петь — значит, буду аккомпанировать…
Теперь же, когда я для пробы спел вместе со священником «Рвемся в бой мы всей душою…», обнаружилось, что я стал обладателем весьма приятного баритона.
А когда, батюшка предложил мне спеть что-нибудь по моему выбору, я затянул Розенбаума:
Ох, проводи-ка меня, батя, да на войну,
Да не серчай, но чует сердце — быть беде,
Ты дай-ка, батя, я в последний раз прильну
Щекою к мокрой бороде.[30]
Голос красиво играл в пахнущем майскими травами теплом вечернем воздухе, а я думал совсем о другом.
Песни песнями, а ведь еду-то на ВОЙНУ…
Глава вторая
1
«Социализм — это учет и контроль!» — так, кажется, говорил видный теоретик марксизма, а по совместительству вождь мирового пролетариата и мой теперешний современник товарищ Ульянов-Ленин.
Так вот. Армия — это учет и контроль, помноженные на русский авось и приправленные русским же народным раздолбайством.
Особенно ярко все это осознается в тот момент, когда ты, взяв голову в руки и напрягая мозговые извилины до полного перегрева, распределяешь жалованье по роте.
![Алексей Рюриков - 10 июня 1941 года [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
