Джонатан Филипс - Четвертый крестовый поход
Разумеется, в Северную Европу отправилось гораздо больше предметов, чем представлено в описаниях. Иногда они оставляли след и в географии — как, например, деревушка Лонпре-лес-Корп-Сенс близ Амьена. Название ее происходит от мощей, принесенных в местную церковь участником Четвертого крестового похода Алемом де Фонтеном.[564] Однако в большинстве случаев трофеи терялись из вида и оседали в сокровищницах, церквях или дворцах на Западе, или же просто переплавлялись еще в Константинополе и исчезали навсегда. Грекам удалось спасти лишь некоторые предметы. Робер де Клари отмечает, что в церкви Богородицы Фаросской во дворце Буколеон находились погребальные пелены, в которые был обернут Христос и на которых явно сохранился его облик. Крестоносцы могли видеть эту бесценную святыню во время посещения города во второй половине 1203 года — но ее было легко унести и, скорее всего, она была куда-то вывезена в апреле, поскольку, как сетовал Робер, никто не знал о ее судьбе.[565]
С точки зрения Никиты, самой ужасной стороной разграбления Константинополя было отношение уроженцев Запада к горожанам. В ответ на любую попытку вступления в контакт с захватчиками выхватывался кинжал, и следовал удар ледяной стали. Людей, пытавшихся покинуть город, останавливали, а их багаж безжалостно разоряли. Крестоносцы были настолько охвачены стремлением к наживе, что казались недоступны голосу рассудка.
Агрессивность уроженцев Запада находила выход и в сексуальном насилии. Как веками случалось с разнообразными армиями, поругание женщин противоположной стороны служило одновременно физической разрядкой и демонстрацией победы. Не обращая внимания на вопли жертв и страдание отцов, мужей и братьев, крестоносцы насиловали женщин, молодых и старых, замужних и девиц. «Пощадили ли эти безумцы благочестивых матерей или молодых девиц, или тех, кто, избрав своим уделом девственность, посвятил себя Богу?» — вопрошал Никита.[566] Николай Месарит описывал, как крестоносцы «отрывают детей от матерей и матерей от детей, распутничают с целомудренными девами в святых храмах, не ведая страха ни перед Господом, ни перед людским отмщением».[567]
Часть горожан была взята в плен, чтобы затем быть предложенной за выкуп. Люди пытались скрыться от крестоносцев. Кто-то искал убежища в церквях, но «не было места, где можно было бы скрыться, и не было приюта для тех, кто в слезах искал его».[568] В течение последующих нескольких дней оккупанты непреклонно и тщательно исследовали город, присваивая себе все ценное, как бы хорошо оно ни было спрятано.
Врываясь в дома, крестоносцы выкидывали их жителей или брали их в плен, занимая помещения. Виллардуэн мельком замечает: «Каждый селился, где хотел, недостатка в прекрасных постройках не было».[569] Интересно, что для Робера де Клари вопрос размещения оказался куда более проблемным. Будучи представителем высшего руководства крестового похода, Виллардуэн, вероятно, расположился в одном из богатых дворцов, которых было много в Константинополе. С точки зрения Робера, занимавшего в иерархии куда более скромное положение, руководство позаботилось лишь о собственных нуждах, предоставив бедным думать о себе. Робер заявляет, что лучшие дома были разделены между знатью, без ведома или согласия простых участников похода, что он счел дурным предзнаменованием и приметой грядущего предательства обычных воинов.[570]
Крестоносцы захватывали не только деньги, святыни, драгоценности и дома. Они расхаживали по улицам в великолепных нарядах. Головы лошадей украшали прекрасные вуали, шляпки в форме барабанов и белые кудрявые парики, модные у городских красоток. Повсюду празднование сопровождалось большим количеством алкоголя. Некая блудница, вернувшись из предшествующего сражению изгнания, расселась на патриаршем троне в Святой Софии, а затем, вскочив, начала петь и плясать вокруг священного алтаря, резвясь и забавляя публику.
Были разграблены константинопольские винные погреба. Желание выпить у уроженцев Запада было настолько сильным, что они не утруждали себя смешиванием вина с водой, как это обычно делалось. Песнопения и попойки продолжались день и ночь. Некоторые пожирали местные яства, остальные искали продукты, чтобы приготовить что-то более привычное. В огромных котлах варились куски бычьих туш, солонина кипятилась с бобами, все это сдабривалось чесночным соусом. Когда подходило время обеда, никто не обращал внимания на то, что в качестве столов, стульев или табуреток могли использоваться освященные предметы.[571]
Никита Хониат сам стал жертвой крестоносцев. Из его рассказа можно почерпнуть яркое впечатление о чувствах человека, павшего жертвой грабежа. Часто говорится, что историю пишут победители. Это утверждение было особенно справедливо в средние века — так что, несмотря на вполне объяснимую предубежденность автора, труд Никиты является редким случаем взгляда побежденного. «В тот воистину проклятый день» (13 апреля) в его доме собралось множество друзей. Его основной особняк был уничтожен при пожаре в конце 1203 года, а другое жилье располагалось неподалеку от Святой Софии.
Когда крестоносцы начали приближаться, Никита с друзьями увидели, как они грабят людей, отнимая деньги и вещи, или убивают. Грекам пришлось пойти на хитрость. Среди друзей писателя был виноторговец из Венеции по имени Доминик, а также его жена. У него нашелся шлем, доспехи и оружие, которые он и надел, сделав вид, что занял дом для себя. Когда появились крестоносцы, чтобы завладеть домом, Доминик прогнал их, изрыгая проклятия на родном языке и заявляя, что и здание, и все, кто в нем находятся, принадлежат ему. В течение нескольких часов все новые воины пытались завладеть постройками, и Доминик уже с трудом оказывал им сопротивление. Когда наступило короткое затишье, он попросил Никиту с домочадцами покинуть дом, чтобы сохранить мужчин в живых, а женщин не обесчещенными.
Доминик проводил греков в дом другого венецианца, решившегося остаться в городе, несмотря на недавнюю напряженность. Они передохнули там недолго, предпочтя сопровождать Доминика, играя роль его пленников. Впрочем, слуги вскоре разошлись, чтобы самим позаботиться о себе.
Они покинули своего господина и его друзей, так что им пришлось взять на плечи детей, слишком маленьких, чтобы ходить, а хронисту пришлось нести на руках младенца.
Жена Никиты была беременна, что добавляло всем тревоги. В течение пяти дней этот гордый и образованный человек водил свою свиту вокруг Константинополя, прежде чем понял, что ситуация будет только ухудшаться. Крестоносцы продолжали грабить городские ценности и унижать людей. Никита решил бежать.
17 апреля он начал продвигаться в сторону Золотых Ворот — места многократных триумфальных возвращений императоров Византии в минувшие годы. Теперь оно стало местом исхода для беженцев, изгнанных из своих домов вторжением варваров. Двигаясь в сторону ворот, Никита со своими домочадцами не раз встречал уроженцев Запада, нагруженных добычей. Иногда крестоносцы останавливали их, чтобы проверить, не скрываются ли под грязными туниками дорогие одежды или нет ли у беглецов золота и серебра. Многие интересовались только деньгами, но некоторые рассматривали женщин, и Никита велел им измазать лицо грязью и передвигаться там, где больше всего народа, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Небольшая группа греков молила Господа о возможности благополучно выйти через Золотые Ворота.
Около церкви мученика Макея один из крестоносцев вцепился в девушку, шедшую посреди группы, и начал тащить ее к себе, явно замышляя насилие. Отец девушки, пожилой судья, тщетно взывал к милосердию. Воин оттолкнул его, и тот рухнул в грязь на обочине дороги, призывая кого-нибудь помочь его дочери. Он обратился и к Никите, который с невероятной отвагой погнался за похитителем, упрашивая его оставить девушку. Судя по сделанному Никитой описанию разграбления Константинополя, его должен был ждать только удар кинжала. Но, наверное, столь жестокое отношение к женщинам не могло быть одинаковым у всех уроженцев Запада, и Никите удалось убедить нескольких проходивших мимо крестоносцев помочь ему предотвратить насилие. Он был так взволнован, что даже начал тянуть одного из них за руку.
Они последовали за бандитом к его жилищу, где тот запер девушку, прежде чем обратиться к преследователям. Никита обвинил его в отказе подчиниться приказу командира, имея в виду клятву о неприкосновенности женщин, данную перед началом осады, а затем представил его в виде «похотливого осла, ревущего при виде целомудренной девы». Он обратился к стоящим рядом крестоносцам, призывая исполнить собственные законы, и вновь потребовал защитить девушку. Он воззвал к чувствам тех, у кого были собственные жены или дочери, и взмолился о помощи к Христу. Его слова задели слушателей за живое, и они начали настаивать на освобождении девушки. Сперва злодей не обращал внимания на их требования, но вскоре понял, что они совершенно серьезно угрожают повесить его, если он не отпустит ее. Наконец, он освободил девушку и, к общему облегчению и удовольствию, Никита со своей компанией поспешили прочь, выбравшись из Золотых Ворот.
