Сергей Чекоданов - Гроза 1940
Мысли эти вернулись, после более чем двадцати лет забвения. А в самом деле, был ли другой вариант развития событий месяц назад? Ведь «"советы"» предлагали, если не «"обоюдную любовь"», то по крайней мере взаимовыгодное сотрудничество. Возникал, вполне естественный вопрос, что толкнуло Гитлера на восток, а, вернее, что ЕМУ ПООБЕЩАЛИ НА ЗАПАДЕ, ЧТО ОН ПРЕЗРЕЛ ВСЕ ВЫГОДЫ СОТРУДНИЧЕСТВА С РОССИЕЙ.
Впрочем, все эти мысли были актуальными пять дней назад, когда его «"Мекленбургская пехотная"» дивизия устремилась на прорыв.
А как хорошо он начинался! Конечно, профессиональное чутьё генерала Зейдлица не могло обмануть вялое сопротивление советских армий. Били ведь по самому слабому месту – стыку двух русских фронтов. Поэтому, и откат противника, и легкое проникновение на несколько десятков километров не могли обмануть командира, участвующего в прорыве «"линии Мажино"».
Сомнения возникли, буквально, на первых километрах! Где тыловые подразделения? Где склады? Где госпитали с ранеными?
Правда, когда появились первые госпитали, намного дальше от линии фронта, чем следовало ожидать при неожиданном прорыве, пришлось пожалеть об их захвате.
В тот день он совершенно случайно свернул в это польское местечко, хотя будет помнить этот случай всю оставшуюся жизнь. На самой окраине поселения, выстроив вдоль, только что выкопанного с помощью местных поляков, рва, эссасманы, приданной его дивизии зондеркоманды, деловито расстреливали русских пленных. Большинство из них было тяжело ранеными, и поляки, из добровольного ополчения, подтягивали их ко рву, чтобы немцам было легче стрелять в затылок своим жертвам.
Генерал хорошо помнит, что он велел расстрелять всех, участвующих в этом судилище, поляков! И отдать под суд, на большее просто не хватило власти командира дивизии, всех немцев из СС, которых служебные дела принесли в его зону ответственности.
Было это только на третий день наступления. Но с тех пор что–то сломалось в душе генерала Зейдлица. Ему становилось страшно, когда он представлял, как на захваченных им территориях бездушные болванчики из «"птенцов Гимлера"» деловито расстреливают всех встреченных людей. Но ещё страшнее ему становилось, когда он представлял, как обозленные этими бессмысленными злодействами русские в отместку уничтожают всю его дивизию. ДО ПОСЛЕДНЕГО ЧЕЛОВЕКА! И сейчас чувство опасности, которое со временем появляется у каждого хорошего солдата, желающего выжить в этой бойне, просто кричало о неизбежности такого исхода.
Зейдлиц ещё раз осмотрел окраины польской столицы, оборудованные русскими для обороны. Где–то в глубине их позиций взметались фонтаны огня и пыли, наверное, окруженный гарнизон Варшавы выполнял приказ Манштейна о прорыве навстречу его дивизии. А может русские приступили к окончательному уничтожению остатков немецких частей и их польских союзников. Генерал усмехнулся – сыр выполнил свою роль и может быть съеден! Глупая мышь прибежала на его запах и сейчас вокруг неё смыкается железный капкан.
Генералу было жаль остатки гарнизона, но ещё больше он жалел солдат своей дивизии. Можно, конечно, пробить коридор в русском кольце окружения. Но какой в этом смысл? Добавить подчинённые ему части к окруженцам! То–то русские генералы будут рады! Сомкнут колечко заново, да покрепче, и отправятся на запад, оставив их тут дохнуть под огнём артиллерии и бомбами, которые они, судя по Ковно, жалеть не собираются. То что гарнизон Варшавы всё это время держался – было не столько заслугой его доблести и храбрости, сколь хитрым планом большевиков. Их корпус принёс бы намного больше пользы в траншеях укрепрайона под Лодзью, для обороны которого первоначально и предназначался. Там даже «"местные ополчения"» смогли бы противостоять если не танкам, то хотя бы пехоте. А их кинули в открытое поле – и что творится на его флангах известно только господу богу и его ангелам. А лучше всего это известно «"большевистскому чёрту"», который ему противостоит. А ещё, как ему хочется верить, его разведчикам. Генерал повернулся к подходящёму командиру разведки дивизии.
– Ну что, гауптман, мышеловка захлопнулась?
– Так точно, господин генерал, на всех направлениях мои разведчики наталкивались на конные разъезды русских.
Кто–то из молодых офицеров захихикал при упоминании конницы. В ответ на их веселье майор из оперативного отдела штаба дивизии, хорошо помнивший ещё ту, «"великую"», войну пробурчал, что смеяться над кавалерией может только тот, кто не бывал под её ударами. Генерал был абсолютно согласен с ним. Тем более, что в русской кавалерийской дивизии, если, конечно, это не суррогат военного времени, должен быть танковый полк. Пусть из лёгких танков, но его тылам хватит и атаки лёгких Т–26, а тем более быстроходных БТ. Вся его артиллерия на переднем крае. И снять её оттуда невозможно.
Зейдлиц задумался. Около двух дивизий немецких солдат, находящихся в котле, после продолжительных боёв больше, попросту, не наберётся, не стоят такой жертвы, как его Первая дивизия с частями усиления. Конечно там ещё, по крайней мере, в три раза больше поляков, выступивших на стороне Вермахта после приказа из Лондона, но их он в расчёт принимать не собирается. Верить столь неожиданному, к тому же столь несамостоятельному союзнику он не желает. Сегодня они пришли на помощь Германии только потому, что Черчилль, ещё опасающийся перейти в открытые союзники Рейха, велел всем своим сателлитам открыть войну против «"советов"». Вот отряды генерала Ровецкого и воюют вместе с доблестными частями Вермахта против «"советов"», как «"более опасного врага"», по утверждению главы Польского правительства Сикорского, кстати тоже генерала. Но что придёт в голову «"старому борову"» Черчиллю завтра?
Прошло уже более трёх недель после того, как британцам был отправлен первый призыв о помощи, Зейдлиц знал о попытках верхушки Вермахта завязать переговоры с западным «"противником"», но Лондон до сих пор молчит. И будет молчать, пока не убедится что война Германией проиграна окончательно и бесповоротно. Англосаксы не зря развязывали эту войну, а то, что это – их идея, Зейдлиц, проанализировав ход развития политических событий, не сомневался ни минуты. Германию в очередной раз выставили в качестве жертвы каких–то планов «"мирового еврейства"», то есть банкиров, для которых существует только прибыль, ради которой они принесут в жертву те только «"гоев"», но и многие тысячи своих «"соплеменников"». И в конце концов – «"Деньги не пахнут"»! И если ради этого должны сдохнуть миллионы людей – то «"туда им и дорога"»!
Генерал повернулся к командиру танкового полка «"корпусной группы"», с недавних пор создавать танковые дивизии для Германии стало непозволительной роскошью. И так, ради создания новых танковых полков пришлось перебросить все панцеры, находящиеся в Рейхе или на Западном фронте. Командир, нужно признать, остатков танкового полка – от трёх полноценных батальонов осталось едва ли два, всё–таки русские не зря рыли свои траншеи, после прорыва каждого рубежа обороны приходилось спешно копать могилы для останков экипажей, рискнувших нарываться на трассеры бронебойных болванок или выстрелы бронебойщиков, постарался сосредоточить внимание на рельефе местности предполагаемого прорыва.
Раскинувшееся перед ним открытое поле оберста Неймгена совершенно не радовало. Пройти его под таким огнём артиллерии, который он наблюдал сейчас – значит выписать себе билет в рай или в ад, это уж как повезёт. Хотя за эти дни пять дней боёв живыми в его полку остались только самые отчаянные и везучие, но даже они вряд ли сумеют пройти это поле живыми. Если бы принимал решение он сам, то лучше бы обошёл этот участок, поискав более подходящий. А ещё лучше повернул бы назад, пока не поздно, пока ещё есть возможность прорваться через слабые заслоны русского окружения, в реальности которого он не сомневался. Кавалерия его панцерам не противник. Тем более что подготовить траншеи и подтянуть противотанковые пушки русские вряд ли сумели. Но вполне могут успеть если они будут торчать у этого проклятого города.
Оберст не любил Варшаву – именно здесь он получил самое тяжёлое своё ранение. Левая рука, сгоревшая тогда почти до кости, до сих пор не восстановилась. А изуродованную ладонь приходится прятать под перчаткой. Эту руку он не простит полякам никогда, чтобы не кричал доктор Геббельс «"о единении против общего врага"». Вместо того чтобы спасать польскую столицу от большевиков, он с удовольствием поджёг бы её и любовался бы пожаром, как в своё время Нерон, спаливший Рим. Далёкие разрывы превращавшие улицы города в развалины доставляли бы ему удовольствие, если бы вместе с этим польским быдлом там не гибли немцы.
Генерал Зейдлиц всё ещё колебался. Лезть в пасть тигра не хотелось, но и невыполнение приказа грозило в лучшем случая отставкой, а в худшем трибуналом. Несколько командиров полков, вышедших из боя по собственной инициативе, и один генерал, своей властью отменивший дурацкий приказ Гитлера, были расстреляны после скоротечного венного суда. Зейдлица в этом судилище возмутило то, что командир дивизии в данной ситуации был абсолютно прав, ибо задачу он выполнил и с намного меньшими потерями, чем было бы следуя он указаниям фюрера. Впрочем, он очень хорошо понимал, что Гитлера возмутил сам факт того, что кто–то смеет ставить под сомнения его приказы.
