Валерий Елманов - Алатырь-камень
Литье взять, так тут хоть вообще не отходи. Первые колокола потому и отправляли куда подальше – в Великий Устюг, на Онегоозеро, в Санкт-Петербург, Яик, Уфу и так далее, что звук у них был нечистый. То дребезжит немного, то эхо не отдается, гула такого нет, какой сам Минька помнил – был как-то на экскурсии в Ростове Великом. Там, в приграничных городах, важно не это, а громкость звучания, потому что главная его цель – не на молитву народ собирать, а об опасности предупредить да на бой собрать.
Поэтому в стольной Рязани колокол на целых пять лет позже появился, чем в древнем Семендере на Кавказе. Зато и звук у него – заслушаешься. Когда патриарх впервые его услышал, Миньку расцеловал. Целует, а у самого по щекам слезы катятся. Изобретатель эти слезы не забыл – всего через два года целый перезвон над столицей несся. Веселый такой.
А взять типографию. С ней сколько мороки было. Поначалу изобретатель и вовсе не вылезал из печатного цеха – даже ночевал там. Теперь люди сами справляются, и, надо сказать, – неплохо. Во всяком случае, почти в каждой деревеньке, если только в ней не меньше десятка дворов, обязательно имеется библия, к которой приложена азбука, причем с новым гражданским алфавитом.
Ее и вовсе таким тиражом ахнули – закачаешься. Целый год трудились, пока полсотни тысяч не настряпали. Попутно работали переплетчики, готовили обложки из досок, а их толщина чем меньше, тем лучше, значит, снова Миньке думать надо, чтоб такой станочек смастерить, под который только бревна подкладывать осталось, а дальше он сам нарежет – только шлифуй да кожей обтягивай.
И ведь помимо своих дел все время товарищам на выручку приходить надобно. То ты им, то они тебе, иначе никак. Тот же алфавит взять, к примеру. Прежний-то был освящен не просто временем, а еще и учителями-просветителями – Кириллом да Мефодием.
Церковные иерархи чуть ли не бунт закатили: «Не надобно нам никакой новизны. Яко пращуры наши слово божественное чли, тако же и нам надобно – чтоб в слово в слово, не отступаясь ни на буквицу, ибо от господа си откровения дадены и грех в них хоть что-либо менять!»
Пришлось подключаться всей четверке и составить не только наставление – какие буквы убраны, а какие изменены, а еще и пояснение – для чего все это необходимо.
У церкви, конечно, дисциплинка еще та, но с армейской ее не сравнить. Одними приказами не отделаешься – убедить надо. А как убедишь, когда чуть ли не половина иерархов на первом поместном соборе всея Руси брыкалась да посохами об пол стучала. Перед тем как алфавит утвердить, шумели и гомонили чуть ли не две недели.
К тому же в той азбуке помимо буквиц имелась еще и новая цифирь. По ее поводу и вовсе чуть ли не все служители божьи дружно взвыли. Дескать, к чему от басурман это непотребство перенимать? Куда как проще: буква «аз» означает «один», «веди» – «два», ну и так далее. А значки эти нам не надобны.
Пришлось Мефодию напомнить им, что тут имеется взаимосвязь. У буквы «иже», означавшей восьмерку, и «наш» – полсотни, изменены начертания, другие же: I – десяток, S – семерка, омега – 800, кси – шестьдесят, пси – 700 и фита – 9 – вовсе выброшены.
Так ведь все равно попы не согласились. Наоборот, сочли это за новое доказательство того, что и алфавит не подлежит замене. Особенно в этом старики упирались. Очень уж страшным им казалось переучиваться.
Но через неделю дебатов Константин выложил на стол веский козырь. В самый разгар спора он ввел в покои патриарха, где проходил этот съезд, престарелого отца Авву – монаха из Выдубецкого монастыря во имя Святого Михаила-архангела.
Этот монах был уже в летах, когда в Киеве княжил буйный Рюрик Ростиславич. Он и самого князя хорошо помнил, да и как забыть, когда вон она – ряса, князем даренная, доселе хозяину служит.
Что и говорить, покровительствовал Рюрик их обители, потому она и не пострадала, когда через три года его союзники-половцы после взятия Киева вычищали все церкви и монастыри в городе и окрестностях. Тогда они не только содрали все серебряные оклады с икон, похватали утварь и золотые священные сосуды, но еще и забрали – опять-таки с княжеского соизволения – всех монахинь помоложе да покрасивше себе в усладу, а прочих, включая и монахов, на невольничий рынок купцам генуэзским.
Всех дозволил ограбить Рюрик Ростиславич, даже для Десятинной церкви и храма Святой Софии исключения не сделал, а вот в Выдубецкий монастырь соваться степнякам запретил. Потому и уцелел отец Авва со своей братией.
Телом Авва, несмотря на большие лета, был еще крепок, глаз имел зоркий, а ум живой и до знаний новых весьма охочий. Поэтому, когда Константин за два дня до открытия собора пожаловал в монастырь в поисках охотников для спешного изучения новой азбуки, цифири, а также чтения и свершения арифметических действий, отец Авва, не долго думая, вызвался самым первым.
Потом и другие грамотеи сыскались, но, как ни чудно, чуть ли не самым лучшим среди всех оказался именно этот старец. Не на лету, конечно, схватывал, но все равно на удивление быстро. Может, потому, что не хотел лицом в грязь ударить перед царем, который самолично взялся за его обучение, но, скорее всего, смышленость у него была от природы. Да и желание тоже многого стоит. Пожалуй, подороже всего остального.
Следом за Аввой вошел игумен Питирим, а позади его еще две монахини из монастыря Святой Ирины. Первой игуменья Феофания шествовала, следом – Елизавета. Обе тоже в изрядных летах. Сестру Елизавету по части цифири Минька с благословения патриарха обучал – самому Мефодию из-за собора недосуг было.
Странная вереница во всеобщей тишине проследовала к креслу, где восседал Мефодий, чинно выстроилась в одну шеренгу, дружно, как по команде, повернулась к присутствующим, перекрестилась, поклонилась, после чего взял слово Константин:
– Новое обучение, против коего вы, святые отцы, ноне восстаете, на самом деле легкое. Кто грамоту не ведает – ему все едино, а кому она известна – переучиться пустяк малый. Доказать вам это могут отец Авва и сестра Елизавета. Чтение и счет они знали и ранее, но новую азбуку впервые увидели лишь в тот день, когда открылся ваш собор. О том их настоятели, кои для того сюда и позваны, могут вам подтвердить, так что никакого обмана здесь нет. И вот теперь, спустя всего седмицу…
Константин взял со стола листы бумаги и протянул их отцу Авве. Тот неспешно принял их, откашлялся и принялся читать.
– Заучил, поди, яко молитву, и всего делов, – фыркнул кто-то из задних рядов.
Соседи скептика тут же загомонили, обсуждая – заучил или правда читает.
– Один из вас сейчас пройдет со мной в соседнюю келью и наговорит любое, а я все это новыми буквицами запишу, – тут же предложил государь и скомандовал скептику: – Пошли, что ли, Фома неверующий. А вы, чтоб не скучать, сестру Елизавету на новую цифирь проверьте.
Через час спорить никто не решался.
– Коли простые монахи и монахини сумели за единую седмицу все освоить, не стыдно ли вам, святые отцы, подавать всей пастве пагубный пример своим запирательством? – подытожил Константин, когда гости удалились. – И не лучше ли вам, вместо того чтобы далее запираться, ныне же приняться за переучивание? Ведь патриарх Мефодий всему этому уже научен.
Кто усовестился, а кто просто притих и затаился, не желая перечить государю, если уж он так решительно настроен. Это с виду царь спокоен да смирен, говорит вежливо, на людишек не рычит, плетью не машет. А коли что не по его – на расправу он тоже скор. Всем ведомо, как пару лет назад за непомерное корыстолюбие он ростовскому епископу Кириллу велел великую схиму принять. А патриарх царя поддержал, не переча ничуть. Так что ни к чему на рожон лезть.
А отца Авву с тех пор было не узнать. Он и с собора-то уходил, задрав голову так, что борода торчком стояла, как копье. Да и было с чего. Как ни крути, это же получается, что именно он – простой монах, утер нос всем церковным иерархам. Государь, конечно, тоже немного подсоблял, но в основном-то он сам.
С тех самых пор, беседуя с монахами обители, он все свои речи начинал так:
– Это было за три лета до того, как к нам в обитель приехал сам царь Константин и мы с ним…
Со временем, по мере успешной борьбы с собственной скромностью, рассказ монаха начинал приобретать иные черты, а уже года через три он и вовсе важно повествовал:
– Ну как же, помню я брата Алексия, упокой господь его душу. А скончался он как раз спустя лето после того, как приехал в обитель царь Константин и сразу шасть ко мне в келью. Ну я что ж, поднялся неспешно, благословил его и строго так вопрошаю: «Почто ты, царь, мой покой порушил?» Он же говорит жалостливо: «Смилуйся, отче, не изгоняй. Дозволь просьбишку малую». «Проси, – говорю я ему, – но гляди. Ежели с безделицей какой, так иди себе подобру-поздорову, не мешай моей молитве». А он мне опять ноги целует и кричит: «Выручай, святой старец, ибо без тебя не смирить мне епископов с митрополитами…»
