Василий Звягинцев - Бои местного значения
Овчаров исчез минут на пять и вернулся уже с бутылкой водки в руках, да вдобавок имел с собой завернутый в обрывок газеты соленый огурец.
– Нет, ты меня утомил сегодня до предела, – сказал он, снова откидываясь на вельветовую спинку сиденья. – Стакана тоже нет? Из горлышка будем. – И тут же громко глотнул, каким-то уж слишком отработанным движением сорвав засургученный картонный колпачок. – Поддержишь?
– Без вопросов. – Шестаков, хотя до последнего времени не употреблял водку из горлышка, не было такой необходимости, лихо отхлебнул, не поперхнувшись.
Очевидно, от многодневного напряжения голову сразу повело легким кружением и теплым туманом заполнился мозг.
– Езжай, Гриша, по всему Кольцу на второй круг. Мне спешить некуда, поговорим, покурим, еще выпьем, глядишь, до чего-нибудь додумаемся… – сказал повеселевший Виктор, сбросивший уже пальто на спинку сиденья и вообще почувствовавший некоторое, безусловно, навеянное алкоголем расслабление, короткое, чреватое грядущей депрессией, освобождение от психологических оков режима.
Шестакову спешить было куда, но часы на отделанном красным деревом приборном щитке показывали только две минуты второго, и кое-какое время он Витюше мог уделить.
Он не имел оснований надеяться, что дружеские чувства, как бы сильны они ни были, заставят Овчарова отказаться от коммунистических убеждений (если они у него были), от карьеры, свободы, а то и жизни, наконец.
Уж больно это понятие – дружба – неосязаемый чувствами звук. В старой жизни, да, там понятия дружбы, дворянской чести кое-чего стоили. Ради них люди выходили к барьеру, бывало – и на эшафот. А сейчас… Но ведь и сомневаться в искренности Виктора он оснований не имел.
– Ты сам-то свое будущее как видишь? В конторе останешься или за рубеж направят все же? – спросил нарком.
– Обещают. Уже все документы выправил. Если все нормально сложится, через пару недель должен отъехать. Кстати – я со вчерашнего дня по тарифной сетке – первый секретарь.
– Это что же у вас значит?
– По-армейски взять – примерно комбриг. Или же применительно к петровской «Табели о рангах» – статский советник.
– Поздравляю. И ты в генеральские чины вышел. А от тебя мне сейчас одно требуется – по своим дипломатическим каналам переправить в Бельгию письмишко. Конверт с практически пустым бланком…
– Какого содержания? – насторожился Виктор, будто и не пил только что и разговора никакого не было.
– Точно того же, что уже десять раз через вас проходили. Специальный бланк моего наркомата, обычные реквизиты, несколько шифрованных фраз и наборов цифр. Поскольку ты обо мне ничего плохого не слышал, никаких дополнительных инструкций не получал, сделаем вид, что конверт этот поступил к вам, ну, пятого, шестого, даже седьмого. То есть письмо ушло от нас раньше, чем меня навестили «товарищи». О чем ты, безусловно, и понятия не имеешь.
– И что?
– Мне непременно нужно, чтобы пакет по дипломатическим каналам поступил по указанному адресу определенному лицу. Как можно скорее. Теоретически это как может выглядеть?
Овчаров задумался на краткий миг.
– Если сейчас дашь мне пакет, то… Диппочта у нас пойдет в среду… В пятницу окажется в Берлине, это самый короткий путь. Ну, думаю, в воскресенье-понедельник ее твой контрагент получит.
– Годится.
– Так давай…
– А вот увы. Давать-то нечего пока. Я же не знал, встречу ли тебя и как оно все получится. Если ты согласен, письмо получишь завтра утром. По дороге на работу. Годится?
– Договорились же…
Но что-то Шестакова мучило и томило. То ли он Виктору до конца не верил, то ли все больше опасался окружающего мира, враждебного до невозможности. Сравнить это можно было только с тем, что он испытывал в военные времена, на том же форте «Павел», кстати.
Горит тротил вроде бы спокойным дымным пламенем, и не угадаешь, когда точка плавления перейдет в точку взрыва. И уж тогда…
Овчаров еще выпил, причем выпил солидно, заглотнув граммов полтораста за один раз. И неудивительно. Человек, можно сказать, в одночасье менял всю свою жизненную линию. Там тебе Париж, а здесь, может быть, за углом – лубянские подвалы. И что прикажете делать? Исключительно из-за дружеских чувств на плаху отправляться? Не каждому дано, и в любом случае – не без душевных терзаний.
С другой же стороны – если прямо сейчас чекисты не схватят, так и риска почти никакого. Сунуть письмишко в огромную кучу таких же точно – и все. Зато потом…
– А вот знаешь, Гриша, если честно сказать? Я уже сто раз прикидывал: если взять и самому в невозвращенцы податься? Ну что за беда? Что теряю?
Зарплату, паек, положение. Родину, если угодно возвышенно выразиться. А что такое теперь – Родина? Мать она или все же мачеха? Почему при царе выехать на год-другой за границу – норма, были бы деньги, а сейчас – страшнейшее преступление? Ты это сам понимаешь?
Ах, да, о чем я… – спохватился Виктор. – Но ведь зато там, наоборот, хоть бы и улицы придется подметать, так свобода, безопасность, читай, что хочешь, говори и думай, в Лувр ходи каждый день, митингуй, если угодно, в ту же компартию вступай, коли душа социальной справедливости просит.
Но – без практических последствий! Ты меня понял?
– А как же. Чего тут не понять?
– Так, может, и правда – сорваться, и все?! Нет, мы с тобой, конечно, в советском духе воспитаны, капитализм нам претит как антигуманная теория и практика. Но есть же выход? Допустим, тот же товарищ Троцкий! Он же все равно товарищ? Я его труды «там» читал. Коммунист, никуда не денешься. Ближайший соратник Ильича, создатель Красной Армии, теоретик. И – честный! – Овчаров значительно поднял указательный палец. – На Западе живет, ничему ему вроде не нужно… Нет, правда, ему лично – уже ничего. А за идею болеет. Завещание Ленина знаешь?..
– Знаю… – говорить Шестакову больше было некогда. Хотя он только что решил сказать, что если Виктор ему поможет и он сумеет выехать за советский рубеж, то улицы ему подметать уж точно не придется.
Но он, хоть и был увлечен разговором, увидел в зеркале заднего вида, что проскользнувшая навстречу черная «эмка» вдруг развернулась кварталом позади и поехала следом за ними.
Глава 33
Великолепная ночь стояла в Москве. Морозец держался около пятнадцати градусов, с неба сыпался искрящийся в свете фонарей медленный и крупный снежок.
Сейчас бы сесть за стол в хорошей компании, как тогда, тридцать первого декабря семидесятого… На Ленинском проспекте, в компании молодых актеров театра имени…
А тут… Слишком пустынны московские улицы в один час двенадцать минут пополуночи, чтобы счесть случайной эту коллизию с неизвестной машиной. Так просто не бывает. А если бывает… Ну, проверим!
Шестаков плавно прижал к полу длинную рубчатую педаль газа. «ЗИС-101» послушно рванулся вперед. Белая стрелка на круглой шкале спидометра пошла к флюоресцирующей сотне. «Эмка» сзади не приближалась, но и не отставала. Фары у нее не горели, только продолговатые подфарники на изгибах крыльев, и она то исчезала в темноте, то вновь обрисовывалась в пятнах уличных фонарей.
«Сейчас, сейчас мы все проверим окончательно, – думал Шестаков, вспоминая какую-то другую, давнюю гонку с неизвестным противником на московских же, но только летних улицах. – Вот тут сейчас будет одно хорошее место… Только не нужно ехать к центру!»
На улицах этой Москвы, в отличие от той, что непонятным образом вспоминалась Шестакову, вообще не было машин.
Нельзя же считать наличием уличного движения в столичном городе изредка появляющиеся автомобили, по преимуществу грузовики коммунального хозяйства, всякие «Хлеб», «Мясо», «Промтовары», очень редкие такси и еще более редкие машины без конкретных признаков принадлежности.
Притом, что в поле зрения едва ли видно было больше одной попутной и одной встречной машины одновременно. Поэтому не так трудно было Шестакову проверить свои предположения.
Перед самым Крымским мостом он внезапно и резко положил руль вправо. Длинную машину чуть занесло на свежей, покрывшей укатанную, смешанную с песком ледяную корку пороше, но в поворот он вписался.
– Вить, за нами гонятся.
– Кто? – словно бы не понял Овчаров.
– Пока, думаю, милиция. Продал шофер, сука! А я ему денег дал и вообще. Ты это, я сейчас тормозну за поворотом, и выскакивай. Домой иди. А я разберусь сам и позвоню из автомата.
– Ты что? – Витюша был слегка пьян и оттого отважен. – Вместе так вместе. У меня и пистолет есть… – Он полез в карман пальто и вытащил какой-то «браунинг» жалкого размера и калибра.
– Спрячь. Я правду говорю. Выскакивай. Мне проще будет. Не хочешь домой – иди проходными дворами на ту сторону Крымского моста. Там жди. Не подъеду через полчаса – вали домой и забудь все, что было. Вывернусь – я тебя найду. Нет – как знаешь. Может, и вправду Троцкий лучше Сталина. Давай!..
