Олег Горяйнов - Зона сна
Да, девушка, гордыня наказуема…
Утешив несчастную дочь Верховного, он дал совет Лихачёву: немедленно отправить её выспаться. Впрочем, это и без него сообразили. Потом пришлось ждать в приёмной у её папы. Потом выслушивать, что он занят и надо прийти утром… «Эх, застрял я в Москве», – думал Стас.
Антон Иванович Деникин не сразу начал разговор. Смотрел на Стаса, постукивая пальцами по столешнице. Стас сидел напротив него совершенно спокойно, рассматривал Верховного и обдумывал маршрут будущей поездки к Морозову в Борок. Останавливаться или нет в Угличе? Там вроде бы убили наследника Рюриковичей, сына Ивана Грозного Дмитрия – что привело в дальнейшем к Смуте и перемене династии; это большая тема, уделять ей два часа – просто зря потратить время. Хорошо, отложим… Тем более Верховный, кажется, дозрел до разговора.
– В первый и последний раз мы с вами виделись около месяца назад, – начал Деникин с таким выражением лица, будто его мучила зубная боль.
– Совершенно верно, Антон Иванович, – улыбнулся Стас, отметив в уме, что полсотни с лишком лет его жизни там остались за скобками.
– И вы мне тогда понравились.
– Вы мне тоже, Антон Иванович.
– Потом, как мне доложили, вы неплохо проявили себя в качестве консультанта Марины Антоновны в Париже. Казалось бы, всё в порядке, однако вне официальных дел произошли некоторые события, требующие пояснений. – И он выжидательно уставился на Стаса. Тот молчал, изображая внимание во взоре; незачем помогать человеку, если он запутался в поисках твоей вины. Пусть сам выпутывается, открывая свои карты.
Деникин встал, прошёлся до окна и обратно, снова сел:
– Вчера я отменил встречу с вами, потому что ждал визита нашего посла в Казахском султанате. Он супруг особы, которую вы знали под именем Мими. – И Верховный опять остро посмотрел на Стаса. Тому не оставалось ничего иного, как скорбно покачать головой; это было в рамках приличий и соответствовало моменту.
Деникин поджал губы, помолчал и продолжил:
– Он спросил меня, что случилось с его женой. Мне пришлось ограничиться констатацией факта; я честно ответил ему: «Она утонула». Назвав мой ответ издёвкой, он был прав. Итак, я вынужден назначить расследование причин гибели Мими. Но поскольку в деле замешана моя собственная дочь, я хочу сам получить объяснения от некоторых лиц, причастных к событию. В том числе и от вас, Станислав Фёдорович. Слушаю вас.
Стас удивился:
– Объяснения по поводу чего, Антон Иванович? В последний раз я видел Мими ещё до нашего прихода в Париж, то есть задолго до, как вы сказали, «события». А о том, что её больше нет здесь, я узнал от полковника Лихачёва на девятом дне её трагической гибели.
– Я от полковника Лихачёва тоже узнал много интересного… о вас. По свидетельствам, разумеется косвенным, ваши отношения с Мими вышли далеко за рамки просто дружеских. Вы поддерживали с ней… м-мм… к ней… чувства значительно, значительно более… м-мм… скажем, высокие. Разве это не могло послужить причиной её самоубийства?
– Простите, Антон Иванович, но сколько ни живу на свете, никогда не слышал, чтобы высокие чувства к кому-либо толкнули этого кого-либо на самоубийство. Это нелепо. Мне кажется, вы в своём расследовании направились не в ту сторону. Тем более, дополнив факт «она утонула» другим фактом – на который вы тут намекаете, – вы отнюдь не утешите горе уважаемого посла.
– Точно, – покивал Деникин. – Прав полковник. О том, как лихо вы владеете языком, он мне тоже сообщил.
– Это, Антон Иванович, тоже факт, который никакого отношения к расследованию «события» не имеет.
– Ну так помогите мне. Ведь вы были рядом с нею много дней. Что, на ваш взгляд, имеет отношение к расследованию?
– Да ничего, кроме рокового стечения обстоятельств и неустойчивости характера покойной. Расспросите Марину, когда она отоспится. Не далее как вчера она сказала мне: «Я послала Мими на смерть». Если сочтёте нужным, сообщите об этом послу, её мужу, но вообще-то я не советую. На мой взгляд, никакого расследования не надо; оставьте мёртвых мёртвым и займитесь живыми.
– Хорошо, я подумаю… А кстати, если заняться живыми, то у меня к вам ещё один вопрос. Полковник Лихачёв сообщил мне о некоторых подозрениях в отношении вас – нет-нет, не в том смысле подозрениях… Он говорил о вашем аномально быстром взрослении. Теперь я сам вижу, что он прав. Месяц назад вы стояли передо мной навытяжку и ели меня глазами, а при появлении господина Савинкова едва в обморок от восторга не хлопнулись. А сегодня? Просто другой человек! Это-то вы не откажетесь мне объяснить? Если можете.
Теперь уже Стас призадумался, как вести разговор. Вилять, прикинуться непонимающим? Но перед ним всё-таки Деникин, а не полковник Лихачёв…
– Правда в том, – медленно начал он, – что я непонятным образом приобретаю знания о прошлом. О некоторых делах давно минувших дней… так, будто я там присутствовал.
– То есть не из книг, а напрямую?
– Да.
– Посредством гипноза?
– Ой, уж этот мне полковник с его фантазиями! Нет никакого гипнотизёра. Это моё собственное, внутреннее свойство. Мими о нём не знала. Полковник ничего не понял. Да и вы, если честно, не поймёте.
– А как оно происходит?
– Да вроде сна. Внешне – как глубокий обморок. На час, полтора. Просыпаюсь, и уже знаю кое-что новенькое.
– Так-так. – Было видно, что Верховный поверил ему сразу и всерьёз; в конце концов, верил же он в спиритизм. – А вы не могли бы узнать для меня… Как много надо всего узнать, вы не представляете!.. Не могли бы узнать хотя бы о том покушении на Савинкова в 1919-м… когда, кстати, погиб ваш отец… Кто организовал его?
– Простите, но ничего не выйдет, Антон Иванович, – грустно улыбнулся Стас. – Я бы этого хотел, тем более отец… Но Божиим соизволением я получаю знания только о существенно более далёких временах – шестнадцатый – восемнадцатый века. И отнюдь не по своему выбору…
Верховный опять задумчиво постукал по столешнице пальцами. Но теперь у него было совсем другое выражение лица: светлое, мечтательное.
– Счастливый вы человек, – сказал он. – Уходите от нашего мрачного настоящего, с его неопределённостями и опасностями, туда, где всё ясно и понятно. Из-за чего всполошился полковник Лихачёв? Это, как вы назвали, ваше свойство не имеет никакого практического смысла.
– Не имеет, – согласился Стас. – За исключением того, что позволяет проследить эволюцию человечества в динамике и понять, куда мы катимся.
– То есть?
– А к примеру: многих ли вам приходилось хоронить?
– О, да. Я ведь всё-таки боевой генерал.
– И каково соотношение между убитыми в бою, умершими по возрасту или в результате эпидемий?
– Соотношение, дорогой Станислав Фёдорович, в пользу убитых. Но я не понимаю, при чём тут ваши исторические сновидения…
– Сейчас объясню. Наблюдая прошлое, я обнаружил, что большинство тех, кто не дожил до старости, умирали вследствие болезней, прежде всего эпидемических. А в нашем настоящем со многими эпидемиями покончено или вот-вот будет покончено. Теперь вспомните, что послужило причиной нашего знакомства? Подготовка к некой художественной выставке.
– Да, так.
– Чему она была посвящена?
– Годовщине начала войны. Ясно… Ваш вывод очевиден: чем успешнее человечество борется с болезнями, тем успешнее оно уничтожает себя само.
– Да, Антон Иванович. Вернее, даже так: чем быстрее человечество избавляется от природных причин смертности, тем быстрее порождает новые причины для вымирания. Берусь предсказать: когда люди смогут продлевать свою жизнь до бесконечности или, например, научатся делать точные копии умерших, они создадут и условия для мгновенного своего уничтожения.
– Ха! – воскликнул Деникин. – Это взгляды ретрограда и консерватора. Что ж нам теперь, закрыть биологические лаборатории? Я, как Верховный, обязан думать об интересах России, о здравоохранении.
– Прошу извинить меня, но люди всегда и во всех странах создавали одновременно и мечи и орала. Теперь производят химические средства уничтожения крыс и тараканов – разносчиков опасной для людей заразы – и химические газы для отравления этих же людей. Завтра будут массово производить вакцины для спасения больных и биологическое оружие для их истребления. Это признаётся за прогресс; если же кто-то напоминает об опасности такого «прогресса» – в том числе и для интересов России, – его называют врагом и ретроградом.
– Я не называл вас врагом.
– Спасибо, я вам признателен. Однажды я слышал такую сентенцию: свобода человека есть выживание в коридоре между разумом и законом. Так вот, разума в нашей эволюции нет ни на грош, а национальные законы защищают право государства вести войны. В таком случае где свобода? И есть ли надежда на выживание?
Дорога здесь была грунтовая и малоезженая. Мощному мотоциклу все её неровности были, в общем, безразличны, а вот седоку приходилось несладко. Руки от постоянной дрожи руля онемели, спина с непривычки болела. Глаза видели потрясающие вечерние пейзажи, но мозг уже отказывался их анализировать, а чувства – восторгаться ими.
