Your Name - Квинт Лициний
Всю свою жизнь он растил коммунизм. И он надеялся, что его запомнят именно таким — скромным и мудрым пестуном юного коммунизма.
Ощущение правильности дарило где-то глубоко внутри тёплое уютное счастье, то самое, что испытываешь, сидя холодной зимней ночью у растопленного камина. Суслов, безусловно, был счастлив правотой своего дела, правотой своей уже почти прожитой жизни. Пожалуй, больше всего он хотел бы так счастливым и уйти.
Суббота, 14.05, 16.15 Ленинград, ул. ЧернышевскогоДве чайные ложки мелко помолотой смеси арабики и робусты из Франции, ложка советского сахара, чуть-чуть привезенной из дома корицы, чтобы обозначить отступление от канона, и влить в джезву холодной воды. Он поджёг спиртовку и начал медленно, совершенно механически, водить над ней медным сосудом, дожидаясь появления идущего от дна сердитого гудения. Вдохнул проявившийся аромат и замер на несколько секунд, собираясь с силами. Да, можно было бы сегодня, после почти бессонной ночи, и не напрягаться, отложить на завтра, а то и вовсе на понедельник, но он в свои двадцать девять стал резидентом во втором по значимости городе основного противника не потому, что давал себе послабления. Есть такое слово «надо», он выучил его в детстве, поднимаясь со дна, и оно его много раз выручало. Сейчас тоже надо, и поэтому Фред щедро влил в джезву ирландского виски, испачкал безупречную черноту кофе несколькими каплями до смешного дешёвых местных сливок и отставил настаиваться.
Он глубоко откинулся в кресло и закинул ноги на край стола, бездумно глядя, как прогорает по контуру, обнажая багровеющий табак, тонкая бумага очередной, раскуренной в две быстрые затяжки, сигареты. Да, ему нравилось шокировать курятник, но ещё больше он ценил удобство, а именно в этой расслабленной позе, когда взгляд беспрепятственно скользит по потолку, походя цепляясь за мельчайшие трещинки в побелке, его мозги работают особо хорошо.
Мозги… Что у него есть, то есть, бог дал, и Фреду нравилось их напрягать, нравилось даже больше, чем секс и выпивка. Каждая нерешённая загадка — это вызов, а вызовы он, будучи победителем, любил.
Подумать было о чём. Спонтанно начавшаяся операция привела к неожиданным результатам. Неделю назад прямиком из Лэнгли свалился приказ принять и оказать максимальное содействие туристу, которому вдруг приспичило посмотреть на Ленинград. Приехавший днём действительно с неподдельным удовольствием осматривал город и прошёлся по Эрмитажу, уделив особое внимание Питеру Брейгелю младшему и другим малым голландцам, а вечером забрёл к Фреду на огонёк и, предъявив удостоверение директора разведывательного департамента Управления по борьбе с наркотиками, по-хозяйски расположился в кабинете. Всю ночь, он умело, до зубовного скрежета, потрошил сначала Фреда, потом Синти, заставляя вспоминать малейшие детали. Загорелый под нездешним небом, с лучиками белых складок вокруг голубых глаз и повадками тигра, он легко отмахнулся от жалоб ЦРУшников на тяжесть работы в СССР:
— Вы страх, парни, забыли, как выглядит. Поверьте, у вас тут лафа! У меня там тоже такие как вы работают, молодые и с зашкаливающими борзометрами… Три недели назад одного раскрыли, а тело потом подбросили. Так вот, ему коленные суставы дрелью высверливали. Всё понятно?
Фред задумчиво прищурился, глядя куда-то вдаль сквозь расплывающееся над ним колечко дыма. Основное было сказано на прощание, сегодня утром:
— Те восемьдесят страниц, что вы принесли — прозвучали как набат колокола. Мы прохлопали, что к нам в постель ползёт чёрная мамба. Всё очень серьёзно. Президент через неделю проводит совещание по этому вопросу. Я буду просить, чтоб вас не двигали из Ленинграда, — и он серьёзно посмотрел на чуть слышно застонавшую Синти. — Нам очень, очень нужна такая информация, за любые деньги и под любые гарантии. Можете смело считать, что одно это письмо окупило все затраты на ЦРУ в этом финансовом году. Скоро вам подкинут пару опытных агентов глубокого прикрытия, но главные — вы. Вы начали, вы достигли успеха, вы и продолжайте. Берегите контакт — это раз, дрожите над ним, холите и лелейте. И пытайтесь сделать его двухсторонним. Ищите, думайте. Ещё раз повторяю — любые гарантии, любые деньги, при необходимости — все наши возможности по эксфильтрации из СССР. Нам этот человек очень нужен, он очень много знает. Кстати, там и аналитическая часть не слабая, учитесь. Ну, бывайте…
Не снимая ног со стола, Фред изогнулся и дотянулся до джезвы, наполнил крошечную чашку, с облегчением откинулся назад и, сделав первый тягучий глоток, начал сортировать возможные зацепки. Они есть, определенно есть, их не может не быть…
Эпилог первой книги
— Куда пойдём? — Тома обхватила мою руку и на мгновенье чуть повисла на ней.
— Сюрприз, — довольно улыбнулся я.
— А что в сумке? — с детской непосредственностью обернулась вокруг меня, с любопытством разглядывая пухлую ношу, свисающую с моего правого плеча.
— Ещё пара сюрпризов, — я насладился тёплым прикосновением.
— Сегодня будет день сюрпризов?
Я серьёзно взглянул на резвящуюся девушку и, на мгновенье замерев, ещё раз задумался. Уверен ли я в себе? В своём решении?
Подо мной, балансирующим на грани, распластался покорный мир, на миг представ беспамятным телом, распятым на операционном столе Истории. Пронзительно ясно, даже сквозь укутывающий будущее туман, ощутил развилку — сделав сейчас с этой грани шаг в ту или иную сторону, могу как убить, так и вылечить пациента.
Удивительно, из каких мелочей складываются повороты истории. Или не мелочей?
— Да, — говорю твёрдо, — сегодня — день сюрпризов.
Веселясь и дурачась, прошли метров сто по тёплым плитам набережной, и я направил нас вниз, к реке, по истертому гранитному спуску. Фонтанка лениво полизывала язычками мелких волн последнюю ступень, на фоне неглубокого песчаного дна бликовало серебро пробирающихся вверх по течению толи уклеек, толи колюшек.
Я притянул Томино запястье, взглянул на часики и нахмурился.
«Опаздывает… надеюсь. А, нет, вон он», — выдохнул с радостным облегчением и с предвкушением заулыбался, глядя на торопливо выкатывающий из-под моста знакомый катерок. Небрежно предложил:
— Как насчет прокатиться по каналам?
Тома округлила глаза:
— На чём?
— Уверен, такой красивой девушке никто не посмеет отказать. Помаши катеру рукой.
Тома неуверенно взмахнула, и посудина, чуть довернув, запыхтела в нашу сторону и начала притираться к спуску.
— Что, молодежь, садись, — пробасил краснолицый Степаныч, чей энтузиазм был вчера удобрен червонцем и моим обещанием дать ещё один по завершению прогулки.
Я перешагнул через борт и, подав недоумевающей Томе руку, провёл её к расположенному вдоль борта сиденью. Достал из сумки клетчатое покрывало и накинул поверх досок:
— Пристраивайся.
Она неуверенно села, наклонилась к моему уху и, постреливая глазами на корму, прошептала:
— Чего это он..?
Я воспользовался моментом и, практически уткнувшись губами в мягкое ушко, нашептал:
— Не устоял перед твоим обаянием. Как и я.
Довольно посмеиваясь, Тома легонько ткнула меня кулачком в бок:
— Я серьёзно!
— Это — сюрприз.
— Ааа… — она отклонилась и как-то по-новому посмотрела на меня, — здорово…
Мы вплыли в полумрак Измайловского моста, я приобнял поёжившуюся Тому за талию и чуть притянул её к себе:
— Давай полюбуемся городом. С реки он выглядит совсем иначе.
И действительно, при взгляде с воды ровные фасады питерских особняков и доходных домов, встав на пьедестал гранитной набережной, становятся заметно выше, и родные места вдруг преображаются в таинственных незнакомцев, даря новый взгляд на привычные ансамбли. Прижавшись друг к друг, неторопливо скользим по городу дворцов, казарм и парков, заворожено любуясь необычными видами и лишь изредка обмениваясь удивлёнными и восхищёнными восклицаниями.
В тени мостов я придвигаюсь ещё ближе и, чуть касаясь губами основания шеи, длинно и осторожно выдыхаю тёплый воздух. Тома, дёрнувшаяся в первый раз от неожиданности, теперь зябко замирает и крепче прижимает к себе мою руку. Я же сладко млею от той неясной надежды, что, возникнув от этой невинной близости, начинает стремительно разгораться, выжигая всю мою сущность; от надежды, что сворачивает мир почти в точку, в маленький уютный кокон, зыбкие границы которого намечены теплом, исходящим от наших тел. Потом железные фермы, усыпанные гигантскими заклёпками, заканчиваются, и на нас отвесно падает свет, безжалостно разрушая краткое уединение. Мы смущенно отклоняемся друг от друга, чуть-чуть, на несколько сантиметров, так, что бы уже возникла видимость раздельности, но, только видимость и не более того, и с надеждой измеряем взглядом расстояние до следующей густой тени.
