Александр Прозоров - Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного
— Сказывают, боярин Андрей, — задумчиво пошевелил пальцами Даниил Федотович, блеснув самоцветами множества перстней, — сказывают, памяти у тебя не осталось, однако же языки ты знаешь во множестве, и нашенские, и басурманские.
— Русский знаю, — кивнул боярский сын. — А тут недавно выяснилось, что и башкирский тоже.
— Хитро, — покачал головой дьяк. — Не ведал, не ведал, и внезапно узнал.
— Услышал, — пожал плечами Матях. — А как услышал, то понял, что слова разбираю и говорить могу. А откуда, не представляю. Прошлого своего не помню.
— Стало быть, ты и иные языки ведать можешь, боярин?
— А черт его знает!
— Чтишь ли ты святые иконы? — спросил дьяк на немецком. — Следуешь ли заветам Христовым? — добавил по-французски и затем по-английски потребовал: — Осени себя крестным знамением. — Дьяк поднял глаза к потолку. — Что же ты молчишь, боярин Андрей?
— Ни слова не понял, — пожал плечами Матях. — Вот и молчу.
— Хитро, — прошел Адашев мимо него и остановился перед вторым гостем. — А заметил ли ты, Илья Федотович, что молвит воин твой на наречии странном, не нашенском?
— Заметил, Даниил Федотович, — кивнул Умильный. — Да токмо не может он лазутчиком басурманским статься. Потому как не секут лазутчиков до смерти да не бросают в степи последнего часа ждать. Опять же, за землю русскую и государя нашего боярин живота не жалел, рубился отчаянно. За храбрость башкорты ему невольницу подарили сверх доли общей.
— И это слышал, — кивнул дьяк и хитро прищурился. — А еще слыхал, не показывает ее боярский сын никому, при себе держит, кормит из своих рук, ако зверя чудного, невиданного… колдовского…
— Пустое болтают, Даниил Федотович. — Умильный кивнул Андрею, потом подошел к пленнице, сдернул платок с ее головы, развернул те, что укрывали тело, оставив только жилеточку и шаровары. Алсу тихо вскрикнула и потупила глаза.
— М-м… Хороша, — кивнул дьяк, окинув девушку взглядом от головы до пят. — Хороша. Немудрено, что от глаз чужих прятал. Но то ладно. — Боярин резко отвернулся, хлопнул в ладоши.
Отворилась дальняя дверь, в комнату вошел одетый в зипун холоп с серебряным подносом в руках. Однако интерес боярского сына вызвал не узкогорлый кувшин, покрытый затейливой чеканкой и украшенный драгоценными камнями, а стоящее почти сразу за тонкой створкой бюро, подле которого ссутулился молодой писец с пером в руках.
«Похоже, нас конспектируют», — успел сообразить Андрей, прежде чем дверь закрылась.
— Это хорошее немецкое вино, боярин, бургундское. — Дьяк Адашев собственноручно наполнил кубок и протянул его Матяху: — Испей на моих глазах.
Андрей пожал плечами, сообразив, что его испытывают на готовность нарушить заветы пророка, взял кубок, быстро его осушил и протянул обратно:
— Не распробовал!
— А ты дерзок, боярин, — с явным облегчением улыбнулся хозяин и наполнил бокал снова. — Кстати, Илья Федотович, что за ссора у тебя приключилась с соседом твоим, боярином Зориным, в Разрядном приказе?
— Отсиживался он за чаркой, пока мы с иными боярами полон русский от вотяков и татар отбивали.
— Откель татары на вятской земле взялись? — не понял дьяк. — Замирены, помню, уже второй год.
— От башкортов пришли, — вздохнул Умильный. — Пришлось догонять.
— Ужель башкорты татей степных укрывают?
— Нет, боярин, — решительно мотнул головой Илья Федотович. — Башкорты нам в покарании станичников помогли. Мыслю, недовольны они, что многие ногаи после успокоения ханства Астраханского к ним ушли. Степь, она хоть и без края, а места в ней мало. Коли засуха приключится али еще какая беда, башкортам самим пастбищ не хватит. Вот и серчают, гонят приживал прочь.
— И много там татар появилось?
— Изрядно. Родов пятнадцать, не менее. Многие к османам ушли, к султану в подданство. Иные письмами с Портой сношаются, желают Астраханское ханство у государя украсть и османам отдать.
— Вести верные?
— Торговые гости многие про это толкуют. Опять же, ногаи, коих башкорты прогнали, к реке Уралу уходят. Туда же и недовольные с Волги ушли. Сбиваются в стаи, силу начинают чуять. Купцов намедни обхапали, вятские земли разорили, невольников православных в полон угоняют. Пора, батюшка, силу неверным показать. Кто выю не согнул — тому голову снести. Кто султана сильнее государя любит — на кол посадить, лицом к Царьграду.
— Жесток ты зело, Илья Федотович, — покачал головой дьяк. — Государь наш Иоанн Васильевич крови не любит. Он замирения на Волге желает. Верности подданных новых, тишины и мира.
— А на что нам мир, коли при нем люди русские в неволе томятся, Даниил Федотович?! — повысил голос Умильный. — Позор это и грех великий, единоверцев поганым на поругание оставить!
— Ты, боярин, каким путем смог летом из вятской земли к Уфе выйти?
— Мы токмо верхом шли, без обоза, по тропам.
— Башкорты встретили с охотою? Воинов выставили али за спины прятались? Много ли ратников у них в роду? Как далеко табуны от кочевий уходят? Сколько дней татар гнали?
Вопросы следовали один за другим, быстрые, четкие, и очень скоро Матях понял, что любопытство царского дьяка вызвал не он со своей Алсу, а как раз быстрый и удачный набег боярина на татар в незнакомых степях. Отличником по истории Андрей не был, но понимал, что если Казань только-только присоединили к Москве, то, значит, дальше на восток русских форпостов еще нет.
Наконец хозяин дома иссяк. Он отошел к дальней двери, приоткрыл ее, постоял, еле слышно о чем-то переговариваясь.
— Ты чего молчишь, боярин?! — тихо, но напористо зашипел на Андрея Умильный. — Ты как, хочешь получить голову своего Кубачбека или нет?
— При чем тут я?
— Ты что, не видишь, понравилась дьяку твоя невольница… Ну-у!
— Что — «ну»? — все еще не понимал Матях.
— Сейчас токмо от боярина Адашева зависит, шепнет он государю, что на Волге у нас неспокойно, или забудет про это навсегда, боярин Андрей. От него единого. И татарка ему нравится. Каждый раз, как на нее посмотрит, про нас вспоминать станет. Ну же, боярин, выбирай…
Даниил Федотович закончил свой разговор и уже шел к гостям, а потому Умильный был вынужден замолчать. Однако Матях уже прекрасно понял, на что ему с такой яростью намекали. И все-таки никак не мог решиться. Одно дело теоретически знать, что девушка — рабыня, и совсем другое — вести себя как рабовладелец.
— Да, хороша, — кивнул хозяин, окинув Алсу прощальным взглядом. — И я бы прятал.
— Дарю, — усилием воли выдавил из себя Андрей, и дьяк даже не разобрал его хриплого голоса.
— Что? — непонимающе переспросил Даниил Федотович.
— Это подарок, — на этот раз вполне внятно проговорил боярский сын. — Я дарю ее вам.
— Дорогого стоит, — задумчиво покачал головой Адашев, подошел к Алсу поближе, пальцем приподнял ее подбородок и заглянул в глаза своего нового имущества. — Тут отдариться непросто станет. Что взамен попросишь? Чина, земли, почета?
— Ничего, — покачал головой Андрей, для которого самый трудный поступок остался позади. — Ничего мне не нужно, кроме как права родину без опаски защищать и людей русских из плена освобождать.
— И все-таки странен ты, боярин, — задумчиво ответил Даниил Федотович. — Однако же посмотрим. — Он громко хлопнул в ладоши: — Человек! Бочку вина бургундского в повозку гостей погрузить, дабы в покое вкус распробовали. Прощения прошу, бояре, что трапезы с вами разделить не смогу. Государь после полудня к себе призывал. Разговор с вами — отрада для сердца. Но не хозяин я желаниям своим.
Распоряжения хозяина дома исполнялись с похвальной скоростью, и, когда гости вышли из дома, холопы уже привязывали большущую, десятиведерную, бочку к карете на закорки. Боярин Умильный остановился, ожидая, пока они закончат работу.
— А я уж думал, боярин Андрей, не решишься ты на сей поступок, — пригладил свою окладистую бороду Илья Федотович.
— На какой?
— Татарку дьяку государеву отдать. Понимаю, жалко. Красавица девка была.
— Есть и краше, — пожал плечами Матях.
— Есть, — не стал спорить Умильный.
— Прасковья, например, — как бы между прочим уточнил Андрей.
В этот раз боярин замолк весьма надолго. И только когда холопы, затянув веревки, ушли в дом, ответил:
— Вот, стало быть, кого ты углядел. Не знаю, насколько красна моя племянница, однако же приданое за ней немалое стоит.
— Я знаю, — не стал спорить Матях.
— Дерзок, — покачав головой, повторил слова дьяка боярин. — Ох, и дерзок ты, служивый.
С пасмурного неба, медленно кружась в холодном воздухе, неожиданно стали падать снежинки. Илья Федотович поймал одну из них на тыльную сторону ладони, посмотрел, как она растаяла, причмокнул губами:
— Вот и Покров-батюшка. Припозднился ноне. Однако же одно правда — пора Прасковье тоже покрываться. Фатой покрываться пора. Не знаю. Дерзок ты, служивый, и странен зело. Но чует мое сердце, мала тебе скоро деревня Порез станет. Не на месте ты там. Не помещаешься. Не знаю… Поехали домой.
