Михаил Королюк - Инфильтрация
— Приятного аппетита, — поприветствовал он Пономарева, осторожно водружая нагруженный поднос на стол.
Этот секретарь ЦК КПСС, его формальный заместитель, не был доверенным соратником, хоть и проработал в этом здании почти столько же. Не был он и другом — не возникала между ними та особая химия, что вызывает взаимную симпатию. Но, будучи почти одного возраста и пройдя примерно по одним и тем же ступеням, имея даже одни и те же предпочтения, они были товарищами по работе. Да, это привычное слово «товарищ», произносимое часто бездумно, как артикль, имеет свой смысл и как нельзя лучше отражает связывающее их взаимное уважение. Суслову нравился такой тип отношений.
Ели неторопливо, обсуждая всякую всячину, и настоящий разговор в небольшом столовом кабинете, отделенном от общего зала лишь тяжелой занавеской, завязался только к компоту.
— Прочел я доклад Яниса, — бросил Суслов, загоняя куском хлеба остатки пюре на вилку. — Интересно, но не более того. Не вижу причин для той волны беспокойства, что он погнал в связи с этим. Арвида Яновича запугал чуть ли не до приступа, тебя взбаламутил… Спокойнее. Пусть Юра отрабатывает, его вопрос.
— Он уже и отрабатывает, аж зачистку аппарата начал. — Пономарев приглушил, насколько смог, не сваливаясь в неуместный шепот, свой мощный голос и теперь осторожно оглянулся, прикидывая, слышно ли его за занавеской.
— Даже удивительно, что осмелился, — тонко улыбнулся Суслов, — осторожный наш…
— Боится, — сдержанно усмехнулся в усы Пономарев.
— Да. И хорошо, пусть боится. Лишь бы от страха глупость не выкинул. — Михаил Андреевич вытряхнул из стакана на ложку грушу и внимательно ее осмотрел. — Вот за этим и надо следить. А остальное — блажь.
Пономарев озабоченно вздохнул и уточнил:
— А Морис? Так и спустим? Просто утремся?
Суслов спокойно догрыз разваренный сухофрукт, сложил кисти рук в замок и похрустел суставами, выглядывая что-то в глубине полированной столешницы.
Пономарев чуть заметно поморщился. Этот мертвящий хруст, издаваемый Михаилом Андреевичем в моменты задумчивости, был глубоко чужероден этому зданию с его говорящими вполголоса сотрудниками. Так, должно быть, хрустят у костров, попивая чифирь из оббитых эмалированных кружек, потные мужики в фуфайках, те, что только что валили лес и вязали плоты.
— Да… — протянул Суслов. — Кто бы мог подумать, десятилетиями проверенный товарищ… Самое плохое, Борис, даже не то, что через него шли деньги компартии США. Мы были с ним откровенны, вот что плохо. Предельно откровенны с агентом ФБР.
— Что делать будем? Мне же с ним встречаться придется, а из меня актер неважный.
— Из меня тоже. Да… — Суслов еще раз задумчиво хрустнул суставами. — Нет, в такие игры мы играть не будем. Партия отказалась от использования крайних мер, мы не можем нарушать наше же решение. И не будем. Не тот случай.
Пономарев ограничился недовольным похмыкиванием.
— Предатели… Это болезненно, конечно, очень болезненно, как с Морисом, но не опасно. — Суслов хладнокровно отодвинул пустую тарелку.
— Михал Андреич, — не выдержал Пономарев, — ты список видел? Ничего себе «не опасно»!
— Да ты пойми, Боря, все эти игрища военных и разведок — это борьба на периферии. Она не в состоянии отменить неизбежное, не может победить законы социального развития. Конечно, надо этот список тщательно отрабатывать. Конечно! Но это пусть КГБ трудится, Кэ-Гэ-Бэ. — Он наставительно постучал вилкой по столу. — Но никакой предатель или даже несколько предателей, даже будучи генералами, не погубят нашу страну. Максимум — замедлят продвижение социализма по планете. Это плохо, мы должны с этим бороться всеми силами, должны — и будем. Но у нас с тобой, у Арвида с Янисом — другая задача, и эти ресурсы переданы нам для решения другого вопроса. Нам надо не пропустить удар в сердце. Для этого нашу службу и задумывали. И расконсервировать кадры, как того требует Янис, — это тратить ее ресурс на решение не своей задачи.
Пономарев озабоченно поерзал в стуле:
— У Яниса чутье, ты же знаешь… Если он волнуется, то я нервничаю. Сильно нервничаю.
— Да хватает у Яниса ресурсов, хватает и так. Пусть посматривает за развитием из-за плеча Андропова. А самостоятельно действовать не надо. Пусть не отвлекается, московский горком сейчас важнее.
— А источник?
— А что источник… Найдет его Иванов, тогда и подумаем. Если найдет. Так Янису и передай. А Арвиду я сам скажу.
— Ну добро, — согласился Пономарев. — А насчет Мориса я тогда сам прикину, как использовать.
— Да никак не используешь. ФБР не делится информацией с ЦРУ. А Мориса, не выкладывая обвинения товарищам из компартии, из игры не выключить. Так что пусть и дальше деньги носит. — Суслов ухмыльнулся. — А ФБР, значит, и дальше будет охранять наши передачки.
Пономарев ушел, а Суслов еще некоторое время побыл один, наслаждаясь покоем и удовольствием от принятия еще одного правильного решения. Это на самом деле не сложно, если хорошо знать марксизм и владеть диалектикой.
Еще в юности, пятьдесят лет назад, во время студенчества в институте имени Плеханова, он открыл для себя стройную красоту этого учения и, ослепленный его простотой и логичностью, влюбился, влюбился весь, без остатка, раз и навсегда. Эта любовь стала стержнем его жизни, она дала ему все: и великую цель — прекрасный в своей абстрактной справедливости коммунизм, и понимание, как ее достичь. Все, буквально все может быть объяснено и понято с платформы этого учения. При этом, несмотря на универсальность, марксизм сохраняет стройность и элегантность, присущие скорее законам Ньютона или курсу оптики, чем законам социального развития.
Он никогда не рвался наверх. Работал, как честный коммунист, изо всех сил, творя Историю вокруг. И История была к нему благосклонна, выделив из прочих. Раз за разом его призывали все выше и выше, вручали все большую власть. Он вошел в самый узкий круг высшего руководства еще при Сталине, и с тех пор его влияние в стране и мире только росло. Десятилетиями он применял марксизм на практике и раз за разом достигал успеха. Практика — критерий истины, что может быть лучшим свидетельством правильности марксизма, чем грандиозный прогресс СССР?
Всю свою жизнь он растил коммунизм. И он надеялся, что его запомнят именно таким — скромным и мудрым пестуном юного коммунизма.
Ощущение правильности дарило где-то глубоко внутри теплое уютное счастье, то самое, что испытываешь, сидя холодной зимней ночью у растопленного камина. Суслов, безусловно, был счастлив правотой своего дела, правотой своей уже почти прожитой жизни. Пожалуй, больше всего он хотел бы так счастливым и уйти.
Тот же день, 16:15
Ленинград, улица Чернышевского
Две чайные ложки мелко помолотой смеси арабики и робусты из Франции, ложка советского сахара, чуть-чуть привезенной из дома корицы, чтобы обозначить отступление от канона, и влить в джезву холодной воды. Он поджег спиртовку и начал медленно, совершенно механически, водить над ней медным сосудом, дожидаясь появления идущего от дна сердитого гудения. Вдохнул проявившийся аромат и замер на несколько секунд, собираясь с силами. Да, можно было бы сегодня, после почти бессонной ночи, и не напрягаться, отложить на завтра, а то и вовсе на понедельник, но он в свои двадцать девять стал резидентом во втором по значимости городе основного противника не потому, что давал себе послабления. Есть такое слово «надо», он выучил его в детстве, поднимаясь со дна, и оно его много раз выручало. Сейчас тоже надо, и поэтому Фред щедро влил в джезву ирландского виски, испачкал безупречную черноту кофе несколькими каплями до смешного дешевых местных сливок и отставил настаиваться.
Он глубоко откинулся в кресло и закинул ноги на край стола, бездумно глядя, как прогорает по контуру, обнажая багровеющий табак, тонкая бумага очередной, раскуренной в две быстрые затяжки, сигареты. Да, ему нравилось шокировать курятник, но еще больше он ценил удобство, а именно в этой расслабленной позе, когда взгляд беспрепятственно скользит по потолку, походя цепляясь за мельчайшие трещинки в побелке, его мозги работают особо хорошо.
Мозги… То, что у него есть, точнее, Бог дал, и Фреду нравилось их напрягать, нравилось даже больше, чем секс и выпивка. Каждая нерешенная загадка — это вызов, а вызовы он, будучи победителем, любил.
Подумать было о чем. Спонтанно начавшаяся операция привела к неожиданным результатам. Неделю назад прямиком из Лэнгли свалился приказ принять и оказать максимальное содействие туристу, которому вдруг приспичило посмотреть Ленинград. Приехавший днем действительно с неподдельным удовольствием осматривал город и прошелся по Эрмитажу, уделив особое внимание Питеру Брейгелю-младшему и другим малым голландцам, а вечером забрел к Фреду на огонек и, предъявив удостоверение директора разведывательного департамента Управления по борьбе с наркотиками, по-хозяйски расположился в кабинете. Всю ночь он умело, до зубовного скрежета, потрошил сначала Фреда, потом Синти, заставляя вспоминать малейшие детали. Загоревший под нездешним небом, с лучиками белых складок вокруг голубых глаз и повадками тигра, он легко отмахнулся от жалоб цэрэушников на тяжесть работы в СССР:
